отстраивался. Со всех сторон здание окружали леса. Тогда здесь было грязно, замусорено, неприглядно. Не верилось, что может на пустыре вырасти настоящий дворец.
Хорошая профессия — строители! Когда они начинают свое дело — кажется, ничего интересного нет. Наоборот, много хлама и мусора, весь участок разворочен и перекопан. А когда закончат, неожиданно для всех, кроме строителей, появляется красивое здание — подарок народу.
У Алеши начали зябнуть ноги, и он вошел в кино.
В небольшом вестибюле все было еще новенькое, ослепительно чистое. Сверкали чистотой выложенные белыми кафельными плитками панели, блестели желтые, плиточные полы. Над оконцем кассы горела лампочка в матовом абажуре, освещая план зрительного зала.
Алеша опоздал на шестичасовой сеанс и взял билеты на восемь часов.
Пожилая контролерша в форменной куртке с галунами сидела у входа. Выражение лица у нее было торжественное, словно и для нее была непривычна и эта новая, еще не обношенная форма, и это новое помещение. Она приподняла бархатную портьеру и пропустила Алешу внутрь.
Полукруглое фойе освещала большая бронзовая люстра. Свет дробился на мелкие искры в хрустальных подвесках. В нишах стен были выставлены большие панно на темы Отечественной войны. Алеша пошел к картинам.
Откуда-то с вышины раздался громкий голос:
— Алеша, забирайся сюда, отсюда лучше видно!
Звуки гулко раскатились по пустому залу, на несколько секунд приглушив доносившуюся из кинобудки музыку.
Алеша оглянулся и оторопел: «Она!». На балконе, за отлитыми в алешиной литейке узорчатыми перилами — он их сразу узнал по рисунку, — стояла Клава. Сконфуженная неожиданной громкостью своего возгласа, она прикрыла рот ладонью, а другой рукой энергично махала Алеше, подзывая его к себе.
Алеша по винтовой железной лестнице взбежал на балкон.
Клава тоже приоделась. На ней было пальто с широким серым каракулевым воротником, обычный платок она сменила шапочкой из такого же серого каракуля. Она показалась Алеше необыкновенно красивой. Это была как будто не та Клава, которую он каждый день встречал в цехе, — особенная, праздничная Клава.
Алеша еще более смутился. Он торопливо снял перчатку, растерянно пожал ей руку, потом вспомнил, что они уже здоровались и не один раз. Не зная, что делать, он зачем-то снял шапку, сложил в нее перчатки и стал придумывать, куда же теперь девать все это имущество. Наконец засунул шапку подмышку, а ставшие непомерно длинными руки затолкал в карманы.
— Тебе нравится кино? Хорошо отделано, правда?
Не пришедший в себя Алеша неопределенно пробормотал:
— Не знаю, не огляделся еще…
Клаве показалось, что он чем-то расстроен, и она замолчала.
Озираясь во все стороны, Алеша увидел буфет. Буфетную стойку он заметил еще снизу, но все же сделал удивленное лицо:
— А-а! Здесь, оказывается, буфет есть! Пойду, посмотрю.
Он принес два брикета мороженого. Один неловко сунул Клаве, на другом развернул бумагу и начал есть сам. Они уселись за столик и долго молчали, делая вид, что всецело поглощены мороженым.
Чем меньше становился брикет, тем больше тревожился Алеша. Вот скоро начинать разговор, а о чем? Он подумал, что, пожалуй, проще всего купить еще по брикетке, но и от этой у него уже все оледенело во рту…
Глава восьмая
БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР
Разговор начался сам собой. Принужденность бесследно исчезла, лишь только были сказаны первые слова.
— Говорят, очень хорошая картина.
— Да, хорошая. Наш Коля уже видел ее, хвалит…
Он усмехнулся, вспомнив колины разговоры:
— Понимаешь, какой чудак. Прихожу домой, он мне и говорит: «Ты, Алеша, будь готов! Тебя, наверное, товарищ Сталин вызовет в Москву на беседу…» С чего ты взял? «А я картину «Падение Берлина» видел, там показано, как товарищ Сталин вызвал к себе одного сталевара и долго с ним беседовал…» Что ж из этого? «А вот выставишь за смену тысячу опок — и с тобой то же случится. Думаешь, так это незаметно и пройдет? Обязательно вызовут в Москву!» Придумает же чудак такое! Совсем еще мальчишка!
Алеша ожидал, что Клава вместе с ним посмеется над выдумщиком Колей. Но Клава даже не улыбнулась. Она вытирала платком кончики пальцев и задумчиво смотрела на Алешу.
— Мне кажется, Алеша, что Коля прав. Ничего невероятного нет. Вспомни-ка Зину Захарову! Простая деревенская девушка, ничем не примечательная, стала работать на заводе, проявила инициативу, об этом узнали в Москве — и пожалуйста! Зину вызвали на коллегию министерства, она выступала на всесоюзном совещании механиков… Ничего невероятного нет! Если ты добьешься тысячи опок за смену на таком участке, как формовка мелких деталей, — это будет большое дело. Незамеченным оно не пройдет, вполне могут вызвать на коллегию.
Алеша смотрел на Клаву немного встревоженно. Теперь уж и ему стало казаться, что поездка в Москву вероятна.
— Надеюсь, ты не загордишься, Алеша?
— И не подумаю.
— Правильно, не надо. Здесь дело совсем не в твоей персоне. Хоть ты какой рекорд поставь — это будет мало для страны. А вот когда сотни тысяч формовщиков Советского Союза станут формовать столько же, сколько формует Алеша, вот тогда будет огромное, государственное дело. Разве можно этого добиться без Москвы, сам посуди? Вот в чем тут дело, Алеша, а не в твоей особе!
С Алешей произошло то, что уже случалось с ним не раз: он посмотрел на себя, на свой труд не с обычной, будничной, а с другой, государственной точки зрения. Еще и сегодня он думал, что тысяча опок — только его, алешино, дело. Сможет он — даст тысячу, не сможет — не даст, никого это не касается. Будет удача — поинтересуются цеховые руководители. Быть может, придет посмотреть его работу директор завода, обязательно придет секретарь из парткома и кто-нибудь из комитета комсомола. Не будет удачи — ну, и что же? Значит, напрасно старался, только и всего…
Никогда ему еще так ясно не представлялось, что его борьба за тысячу опок — частичка общей борьбы всех формовщиков страны за высокую выработку. Алеша должен бороться за то, чтобы каждый мот давать по тысяче опок на формовке мелких отливок. Каждый, а не он один!
Несколько смущенный грандиозной задачей, Алеша сказал:
— Да, без Москвы такого дела не решить! — подумав, добавил: — Лучше бы ты, Клава, не рассказывала про это — неспокойно стало. Не осрамиться бы! Сам-то я до этого не додумался…
— А я давно думаю. Такую и себе задачу ставлю — вперед двигать формовочное дело. Без этого на машиностроительном заводе никак нельзя. Тебе я ничего не говорила, потому что… Между прочим, я была у механиков. Обещают на днях поставить педаль на твой станок.
— Посмотрим. Они давно обещают. А сифон?
— И сифон обещают. Только не так скоро…
— Вот бы
