— Артемида! Артемида!
Конечно, это жалкая пародия на громовой боевой клич трехсот всадников, но все равно громко и устрашающе.
Первый же натиск пройдет успешно. Киний уже видел это, видел так же ясно, как если бы написал пьесу. Он слегка приподнялся в седле, сжал ногами бока лошади и метнул легкое копье в бок гету, на котором не было доспехов. Следующий противник поднял свою лошадь на дыбы и развернул, яростно натянув узду, но промедлил, и конь Киния отбросил его лошадь, не сбиваясь с хода. Гет — храбрец, а может, просто, одурев, ждал с натянутым луком. Киний наклонил голову, чтобы стрела попала в шлем, и взмахнул тяжелым копьем. Щелкнула тетива; этот звук выделился из общего шума.
Стрела пролетела мимо — ушла невесть куда, и Киний, повернув копье, держа его в обеих руках, взмахнул им и опустил, как дубину, выбив парня из седла. Завершая удар, он снова повернул копье и огляделся. Натянул повод, потом этой же рукой сдвинул шлем, чтобы иметь возможность видеть, и повернул голову направо и налево, чтобы увидеть друзей и врагов.
Никий был рядом, он сжимал в кулаке короткое копье, с которого на траву капало красное, и бормотал молитву Афине. Антигон на другом фланге держал тяжелый меч. Его лошадь вела себя беспокойно — вставала на дыбы, скакала прыжками. Запах крови. Новая лошадь.
У Киния не было времени думать об этих мелочах, он просто знал их, как мысленно видел сражение в целом.
Кен и Агий держались рядом, на расстоянии в несколько корпусов лошади. Кен сражался с противником в траве. На ноге у него алела полоса. Все остальные казались невредимыми.
Киний ногами развернул лошадь на пятачке. Один человек мертв — он ошибся. В траве вокруг — пяток мертвых и умирающих гетов, еще несколько уходят на ближайший холм. У него на глазах стрела Ателия попала одному из удаляющихся всадников в спину, и тот начал медленно падать, свалился с седла в траву. Его лошадь остановилась и начала щипать траву. Остальные геты продолжали уходить. Агий со спины лошади далеко метнул копье, промахнулся и выругался, и тут убегающих гетов поглотило пространство. Схватка закончилась.
С того момента, как Киний впервые увидел гетов, прошло совсем немного времени. Одно мгновение. У Киния что-то со спиной, в плече боль, — растянута мышца? — и чувствует он себя так, словно целый день пахал.
Он повернулся к Никию.
— Кто погиб?
Шлем гиперета качнулся из стороны в сторону:
— Сейчас узнаю, господин.
Киний смотрел туда, куда удрали геты. Вернулся Никий, сутулясь, как старик.
— Гракх, — сказал он. Отвернулся, положив руку на амулет, потом посмотрел на Киния. — Получил стрелу в горло, как только мы пошли галопом. Мертв.
Киний знал, что Никий и Гракх были друзьями — иногда больше, чем друзьями.
— Жаль. Безмозглые варвары, мы убили их с десяток.
— Больше. И троих взяли в плен. Парень, которого ты свалил. Он тебе нужен?
Киний кивнул.
— Да, потому я его и не убил. Они с Краксом могут сговориться за нашими спинами.
Никий тяжело кивнул.
— Другие двое ранены.
Киний знал, что кто-то ранен: он слышал жалобные стоны, перемежающиеся с полными боли криками. Он подъехал к своему первому противнику. Хороший бросок: копье попало в грудь и, вероятно, пробило сердце. Не сходя с седла, он потянул древко. Копье не поддалось. Киний поехал дальше — конь осторожно перешагивал через кочки — и оказался возле раненых. Тот, что кричал, получил копье в живот. Он может жить еще долго, но это будут ужасные часы. Второму чей-то тяжелый меч отрубил руку. Он продолжал терять кровь, его лицо ничего не выражало. Он пытался другой рукой остановить кровотечение, но на это у него уже не было сил. К тому же от боли он обмарался.
Все как к концу любого боя. Война во всем ее блеске. Киний подъехал к кричащему человеку и опустил острие копья ему налицо. Удар, поворот, еще поворот. Человек обмяк и мгновенно утих. Второй повернулся, посмотрел на Киния и, словно удивляясь, слегка приподнял брови.
— Делай свое дело, — сказал он на ломаном греческом с гортанным акцентом.
Киний приветствовал его храбрость и помолился Афине, чтобы в свой час быть таким же храбрым.
Удар. Поворот.
Второй умер так же быстро, как первый.
— Пусть работают на веслах, когда Гракх будет переправляться. Бедняги. Никий, приставь рабов к делу. Надо собрать все копья. Мое в стадии отсюда, застряло в ублюдке. Еще кто-нибудь ранен? — Он огляделся. — Положите Гракха на лошадь.
Аякс с отвращением смотрел на него, прижимая к себе руку. Киний поманил его.
— Аякс. Покажи мне твою руку.
Аякс покачал головой. Уголки его рта побелели.
— Антигон, сними Аякса с лошади и осмотри его руку. Аякс, такова война. Она именно в этом, мой мальчик. Люди убивают людей — обычно сильные слабых. Ну, ладно. Всем остальным — спешиться, кроме Ликела и Ателия. Вы со скифом соберете лошадей.
Ликел — один из лучших всадников, лошади его любят. Он уехал. Скиф уже был на равнине, своим коротким мечом снимал скальпы с головы убитых им людей. Грязный варварский обычай. Киний бросил на скифа один взгляд и отвернулся.
Сам он оставался верхом и в доспехах. Переезжал от одного к другому, обменивался немногими словами — шуткой или проклятием. Убеждался, что они не ранены. Храбрость, которую боги посылают человеку в битве, может ослепить его, и он не почувствует, что ранен. Киний не раз видел, как воины, отличные воины, после окончания битвы падали замертво в луже собственной крови — а ведь они даже не поняли, что ранены. С лошадями тоже так бывает, как будто их тоже посещает демон войны.
Кен ранен легко, но Киний велел Никию приглядеть за ним, пока тот осматривал рану Аякса.
Осмотрев всех, Киний на боевом коне проехал на вершину ближайшего пригорка и оглядел далекие холмы. На пир Ареса уже слетались стервятники. Их привлекал запах крови и экскрементов, осквернявший чистые запахи травы и солнца. Плечи Киния ссутулились, руки задрожали. Но геты не возвращались, и со временем он успокоился. Лошадей гетов собрали, смазали медом их немногие раны, и колонна двинулась дальше по морю травы.
Лагерь разбили рано: все устали. Отыскали небольшой ручей с десятком деревьев на берегу. Здесь нашлось достаточно сухих веток, чтобы развести костер. Киний с удовольствием отметил, что Кракс работает. Двигался он тяжело, но двигался. Второй парень, гет, все еще не пришел в себя. Раб Аякса сварил похлебку из мяса косули с ячменем из их запасов. Поели с жадностью, потом посидели в тишине.
Никий отмалчивался, только спросил о погребении друга. Киний покачал головой.
— Завтра будем в городе, — сказал он. — Устроим ему там погребальный костер.
Никий медленно кивнул и взял добавку похлебки. Аякс избегал Киния, держался у костра подальше от него. Филокл, который не участвовал в схватке, подошел к Кинию, державшему чашку с похлебкой, и лег рядом. Подбородком он указал на Аякса.
— Он в смятении, — сказал спартанец. — Поговори с ним.
— Нет. Он видел, как я убиваю пленных. И думает…
Киний помолчал в поисках слов. «Я тоже в смятении».
— Что ж, ему пора стать взрослым. Поговори с ним или отправь домой.
Филокл набил рот едой и бросил в чашку кусок черствого хлеба, чтобы размягчить.
— Может, завтра!
— Как скажешь. Но я бы сделал это сегодня. Помнишь свою первую битву?
— Да.
Киний все их помнил.
— Убил кого-нибудь?
— Нет, — ответил Киний и рассмеялся, потому что его первая битва кончилась катастрофой: ни он, никто из афинских гиппеев не окровавил оружие, и все они ненавидели себя за это. Гоплиты презирали гиппеев, потому что те могли ускакать от боя.
Продолжая жевать, Филокл подбородком указал на мальчишку.
— Отрубил руку. Одним ударом. Но бедный ублюдок выжил, и тебе пришлось его добить. Понимаешь? Пусть парень подумает над этим.
Он откусил хлеба и принялся жевать. Похлебка испачкала ему бороду.
— Ты же философ, спартанец, гром и молния! Вот и поговори с ним.
Филокл несколько раз молча кивнул. Снова откусил хлеба, вытер бороду пальцами и, жуя, посмотрел на Киния. Киний выдержал его взгляд; назойливость его раздражала, но в действительности он не сердился.
Филокл дожевал и проглотил.
— Ты на самом деле не так уж крут, верно?
Киний покачал головой.
— Он славный мальчик. Ты хочешь, чтобы я пошел к нему и поведал о том, что знают все у этого костра? Да? Но, узнав это, он уже навсегда перестанет быть славным мальчиком.
Филокл перевернулся на живот и уставился в костер, а может, на содержимое своей чашки.
— Если расскажешь ты. Я бы рассказал в словах, которые он поймет. Честь. Достоинство. Почему бы и нет?
— Неужели в Спарте это действительно считается честью? Достоинством? Убивать пленников, которых чересчур накладно спасать?
