друзьях, особое и главное место среди них для меня занимает Агнес”. Она помогала Смедли с переводом статей для
Frankfurter Zeitung на немецкий язык. Они вместе смотрели фильмы с Бастером Китоном, Агнес знакомила Урсулу со все более экзотическими видами китайской кухни: кальмаром, мясом улитки, акульими плавниками. “На вкус недурно, – докладывала Урсула. – Но приходится собраться с духом”.
Дружить с Агнес Смедли было очень увлекательно, но не всегда легко. У нее случались резкие, неконтролируемые перепады настроения. Выпив, Смедли пускалась в необузданные пляски, часто даже в общественных местах. Порой она днями не вставала с кровати. “Агнес обладала незаурядными качествами, – писала потом Урсула, – но при этом была эмоционально неуравновешенна. Часто она веселилась, заражая всех своим остроумием, но еще чаще бывала подавлена, подвержена меланхолии, что сказывалось и на ее здоровье. Если ей бывало одиноко, я навещала ее. В подавленном настроении она могла позвонить мне в три утра, и я вставала и бежала к ней”. Подруги то и дело ссорились. Агнес обрушивалась с критикой на институт брака, мужчин и материнство. Если Урсула ей противоречила, старшая подруга приходила в ярость и, хлопнув дверью, убегала прочь. “Несколько часов спустя она звонила как ни в чем не бывало, и я радовалась, что мы помирились”. Когда у Агнес бывали депрессии, Урсула переезжала к ней, оставляя Руди одного. “Я иногда сплю у нее в квартире, – писала она. – Ей лучше, когда ночью кто-то рядом”.
Для Урсулы эти дни были полны невероятного воодушевления, радостного предвкушения близящихся родов – и значительного риска. Правительство Гоминьдана усилило кампанию по уничтожению коммунистов, обратившись за помощью к преступному подполью Шанхая. Заключив тайное соглашение, генералиссимус назначил Ду Юэшэна, “Большеухого Ду”, главаря “Зеленой банды”, контролировавшего оборот опиума в городе, “главным агентом подавления коммунистов в Шанхае”. Китайское Бюро общественной безопасности вело беспощадную охоту на коммунистов, как иностранных, так и китайских, часто прибегая к помощи британских и французских властей, минуя все законные процедуры и предпочитая им пытки, запугивания и убийства. Одна коммунистка из числа немногих выживших описывала, что происходило, когда ее держали в бараках Бюро общественной безопасности в Лунхуа. Сначала ее методично и безмолвно избивали два охранника. Затем они применили к ней пытку “тигровой скамьей”, когда подколенные связки жертвы тянут до тех пор, пока та не лишится сознания. “Это место – генштаб по истреблению людей, – писала она. – Они уполномочены убивать всех, кого заблагорассудится, и до нас часто доносятся выстрелы, когда поблизости расстреливают заключенных”.
Как американка, Агнес могла рассчитывать на правовую поддержку и обратиться к консулу США за помощью, если китайские власти ее арестуют. Но на Урсулу и Зорге, граждан Германии, экстерриториальные права не распространялись. Фашист-генконсул Генрих фон Колленберг-Бёдигхайм был последним человеком, к которому могли бы обратиться два разведчика-коммуниста. В случае ареста они бы попали в распоряжение китайской тайной полиции.
Инспектор Патрик Т. Гивенс, известный как Том, был главным охотником за шпионами в Международном сеттлменте, так как британская администрация тоже расценивала коммунизм как опасную угрозу. “Обаятельный ирландец из Типперери” с усами на военный манер, знавший толк в сальных анекдотах, Гивенс вступил в ряды Шанхайской муниципальной полиции еще в 1907 году и дослужился до поста начальника Особого подразделения, отдела полиции, отвечавшего за безопасность и разведку. Он должен был выслеживать коммунистов, оказавшихся в его юрисдикции, и передавать их китайским властям. Выходя на пенсию в 1936 году, он получит медаль за заслуги и личную благодарность мэра Шанхая, отмечавшего, что “во время исполнения своих обязанностей по предоставлению улик в отношении коммунистов он часто работал в тесном сотрудничестве с Бюро общественной безопасности”. Как отмечал один обозреватель, Гивенс был палачом, действовавшим через посредников: “В большинстве случаев выслеживание коммунистов и предполагаемых «красных» и привлечение их к ответственности подразумевало смертный приговор”.
Карикатура на Гивенса в образе начальника полиции Шанхая “Дж. М. Доусона” появилась в комиксе про Тинтина “Голубой лотос”: Эрже изобразил его жадным и продажным торговцем оружием. Доусон распоряжается, чтобы тюремные охранники избили Тинтина из-за отсутствия у юного журналиста документов, разрешающих ему находиться в Международном сеттлменте. Далее он покушается на жизнь Тинтина, подложив в его самолет бомбу.
На самом же деле весельчак-инспектор Гивенс был неподкупен и непримирим. Он знал, что в его юрисдикции при поддержке иностранных агитаторов и по указке Советского Союза действуют подрывники-коммунисты, и был твердо намерен искоренить их.
17 января 1931 года Гивенс получил наводку, что тридцать шесть коммунистов, в том числе пять молодых руководителей Лиги левых писателей, проводят собрание в “Восточном отеле”. В ходе облавы спецподразделение арестовало всю компанию и передало ее в руки Бюро общественной безопасности. Среди задержанных оказался и утонченный поэт Ху Епинь, муж Дин Лин. Новости об арестах немедленно разлетелись по коммунистическому подполью. Лишь спустя многие годы выяснилось, что Особое подразделение, по-видимому, получило наводку от Вана Мина, нового руководителя КПК, считавшего лигу прикрытием “товарищей-диссидентов” и стремившегося от них избавиться. Как часто бывало в истории коммунизма, кровопролитие происходило не по воле каких-то внешних сил, а по причине ожесточенных внутренних дрязг. Дин Лин сходила с ума, но никак не могла выхлопотать освобождение мужа. 7 февраля 1931 года двадцать три арестованных коммуниста, в том числе три женщины, были казнены в штаб-квартире Бюро общественной безопасности в Лунхуа. Ху Епинь, как говорили, был похоронен заживо.
У Урсулы не было времени на то, чтобы оплакивать погибших или беспокоиться, не выдал ли Ху под пытками ее или других членов группы. Спустя пять дней после казней у нее отошли воды и ее срочно доставили в немецкий госпиталь Паулун в Международном сеттлменте. В больницу она поступила, стеная от боли, и акушерка, “типичная нацистка”, погрозив ей пальцем, сделала ей замечание: “Соберись, веди себя как приличная немка”. 12 февраля 1931 года Урсула родила мальчика: она назвала его Михаэлем в честь Майкла Голда, американского марксиста, с которым познакомилась тремя годами ранее в Нью-Йорке.
“Я на седьмом небе от счастья из-за этого ребенка – а потом снова в ужасе, что всецело подчинена ему, – писала она Юргену через несколько дней после родов. – Все мои мысли исключительно о нем, а обо всем остальном – только в связи с ребенком”. Когда Мише, как она его называла, было одиннадцать дней, она снова написала домой, но на этот раз детским делам уделялась лишь половина письма, в остальном же в нем говорилось о новой советской пятилетке и трудах коммунистического лидера Карла Радека. По ночам она читала руководство “Кормление младенца и уход за ним”, а также – “для
