равновесия” – роман Бориса Пильняка “Волга впадает в Каспийское море”, оду насильственной индустриализации в Советской России. Между политическими делами и семейными нуждами Урсула разрывалась с самого первого дня материнства – и так всю свою жизнь.
Руди с первого же взгляда был очарован сыном. Новоиспеченные родители представили Михаэля друзьям. Агнес проявляла участие, но Урсула замечала “печаль” своей бездетной подруги. “Я пожертвовала своими детьми ради борьбы”, – подчеркивала Агнес. Артур Джимсон, уполномоченный по строительству гражданских сооружений, поздравил их, прислав в подарок удобрения. Чэнь Ханьшэн принес традиционные китайские подарки по случаю рождения и “проявил огромный интерес” к младенцу.
Одним из первых гостей был Рихард Зорге. И снова Урсула столкнулась с мучительным противоречием подпольной работы и материнства: она “смущалась, что погружена в такие частные дела, как забота о новорожденном, и в то же время гордилась маленьким сыном”. Зорге принес цветы: “Я подвела его к колыбели, – писала Урсула. – Он наклонился, осторожно приподнял плед и долго молча смотрел на младенца”. С беспощадно прагматичной точки зрения Зорге, маленький Миша усложнял работу, но мог быть и полезным активом. Он был идеальным прикрытием. Кто заподозрит мать с новорожденным первенцем в шпионаже?
Глава 4. Когда Соня пляшет
1 апреля 1931 года Руди и Урсула Гамбургер переехали в собственный дом, стоявший на усаженном платанами бульваре в самом центре Французской концессии. Снятый у британской компании двухэтажный особняк располагался на авеню Жоффра, 1464, и был отделен от дороги просторным садом.
После девяти месяцев в Шанхае Урсула и Руди были готовы пустить корни. Для растущей семьи квартира Войдтов была уже тесновата. “В жару эти маленькие комнатки под самой крышей были не самым подходящим местом для ребенка”, – рассказывала Урсула матери. Но у нее была еще одна причина для переезда. Зорге, организовывавшему по две-три тайных встречи в неделю, требовалось более надежное место. Марианна Войдт, бывало, совершенно неожиданно возвращалась домой и однажды столкнулась с Зорге прямо на пороге. Постоянные визиты наверняка уже бросались в глаза.
В качестве места для тайных встреч новый дом на авеню Жоффра был настоящей находкой. Прислуга (кухарка, бой и няня, “ама”) размещались в отдельном помещении по ту сторону внутреннего дворика. “Дом хорошо просматривается, другие здания его не закрывают”, – писала Урсула. Любого человека, появлявшегося со стороны фасада, можно было заметить задолго до его приближения к входной двери. “У нас совершенно замечательный новый дом. Руди потрудился над интерьером, все оформлено с большим вкусом. В садах прекрасные лужайки, цветы и несколько старых высоких деревьев. Мы впервые живем одни и получаем от этого огромное удовольствие”. Руди даже не догадывался, по каким критериям этот дом был выбран на самом деле.
Встречи возобновились незамедлительно и проходили по тому же продуманно непредсказуемому сценарию. Урсула незаметно стояла на карауле в гостиной или – в хорошую погоду – нянчила ребенка в саду, внимательно следя за воротами, пока Зорге проводил серьезные тайные собрания с мужчинами (и крайне редко с женщинами), чьих имен она никогда не знала.
В письмах домой Урсула ни словом не обмолвилась о своей подпольной жизни. Зато в красках живописала свои повседневные дела, виды и звуки Шанхая и своего обожаемого ребенка. “Волосы у Миши до сих пор рыжие, рот дедушкин, глаза с каждым днем все ярче, но нос до сих пор сохраняет вполне христианские очертания. Он часто приветствует нас, подняв кулачок, словно он уже красный фронтовик. Но не волнуйтесь, он еще не говорит и свои политические убеждения пока держит при себе”. Иногда она описывала захлестнувшую Китай волну расправ над коммунистами. В некоторых районах вычищались целые семьи. Урсула в полной мере осознавала, что может стать следующей жертвой. С младенцем, требовавшим постоянной заботы, ставки, казалось, неизмеримо возросли. Позже она писала: “Мне приходилось быть все время настороже на случай, если за домом или за мной велась слежка. Перед встречами с товарищами и после них я старалась быть начеку”.
“Белый террор здесь чудовищен”, – писала Агнес Смедли американскому писателю Эптону Синклеру. За четыре кровопролитных года, последовавших за первой Шанхайской резней[4] , было уничтожено по меньшей мере 300 000 человек. Подозревавшихся в симпатиях к коммунизму сотнями задерживали – или просто похищали – и убивали гангстеры Ду. “Из тюрем возвращались единицы, – писала Урсула. – Большинство так и не достигало этого рубежа: их расстреливали, избивали до смерти, хоронили живьем или обезглавливали. В провинциальных городах их головы водружали на столбы у городских ворот – для устрашения населения… Иностранные державы, разумеется, всецело поддерживают Чан Кайши в его широкомасштабной кампании по подавлению красных. Я видела чудовищные фотографии, и все это правда”. Но и сами коммунисты были способны на невероятную жестокость, особенно в отношении своих соратников, которых они подозревали в предательстве.
Гу Шуньчжан, некогда профессиональный фокусник, был опытным убийцей и руководителем Красной коммунистической бригады, так называемого “Отряда по истреблению псов”, занимавшегося преследованием предателей партии и убийствами сотрудников тайной полиции Гоминьдана. В апреле 1931 года Бюро общественной безопасности арестовало Гу, который предпочел казни сотрудничество. “Живой справочник” членов партии, он сдал полиции множество коммунистов, и большинство из них были пойманы и казнены. Выжившим руководителям партии пришлось залечь на дно, скрываясь в конспиративных квартирах Шанхая. Однако сперва они должны были расквитаться. По приказу Чжоу Эньлая, самого влиятельного коммуниста из тех, кто остался в Шанхае (в дальнейшем он станет первым премьер-министром Китайской Народной Республики), тридцать членов семьи Гу были похищены, убиты и захоронены в саду Французской концессии, недалеко от нового дома Урсулы. Пощадили лишь его двенадцатилетнего сына.
В одно прекрасное летнее утро, когда Мише было почти полгода, Урсуле позвонил Рихард Зорге – и не для того чтобы назначить новую встречу, а с совершенно иным предложением:
– Не хочешь прокатиться со мной на мотоцикле?
Зорге ждал Урсулу на окраине города, сидя на огромном черном мотоцикле “Цюндапп-К500” с двухцилиндровым оппозитным двигателем. Он объяснил ей, как ставить ноги на подножку, и велел держаться покрепче. И они помчались – на умопомрачительной скорости. За рулем Зорге был фантастически безрассуден. Вскоре город остался позади, они летели по сельской местности, вдоль рисовых плантаций и деревень, и Урсула крепко сжимала Зорге в своих объятиях. “Завороженная его лихой ездой, я кричала, чтобы он ехал еще быстрее”. Зорге жал на газ, и мотоцикл словно отрывался от земли. Урсула оцепенела от восторга.
“Когда мы остановились, – писала она потом, – я словно стала другим человеком. Я смеялась, резвилась и говорила без умолку”. От ее тревоги не осталось
