11
Барабаны били в Амату. Они выбивали дурные ритмы с тех пор, как окончился день и настала ночь. Это была безлунная ночь, тьма, настоящая тьма. И все же во дворе Изонго продолжали бить барабаны. И люди продолжали плясать, бездумные мужчины и женщины, как муравьи, плясали под лампой, подвешенной на шесте. Они продолжали плясать, пить и есть козлятину, ибо сегодня они отмечали день изгнания Около. И чтобы отметить этот великий день, Изонго надел черный костюм с коричневыми ботинками, а на голове его в черной ночи белел пробковый шлем.
Барабаны забили быстрее, и женщины заплясали эгене. Мужчины заплясали эгене. Неплясавшие женщины били в ладоши в такт барабанам. Барабаны забили еще быстрее, и люди стали плясать быстрее, ибо сердца их сошли в пятки и стали подобны веревке, готовой лопнуть под непосильным грузом. И тогда Изонго поднял руку. Барабанщики увидели эту руку, но не сумели сразу остановить своих рук, потому что сердца их были в руках. Когда они наконец перестали бить в барабаны, пляшущие все равно продолжали плясать. Их уши по-прежнему слышали бой барабанов, ибо дух пляски еще не оставил их. И когда наконец он стал оставлять их, пляшущие один за другим начали останавливаться, хихикая, словно их поймали на чем-то дурном.
Молчание пролилось на них, как холодная вода, и глаза их сделались ясными. Изонго быстро поднялся, и вытянув руку вперед, прокричал:
— Эй, Амату!
— Мы здесь! — ответили люди, потрясая землю.
— Эй, Амату! Есть у нас мужество?
— Есть! — закричала деревня что было сил и подняла кулаки.
— Можем ли мы победить все трудности?
— Можем! — что было сил крикнули люди.
— Бейте в барабаны! — приказал Изонго и сел на свое место.
Барабаны начали бить, и люди стали плясать.
А в хижине за краем деревни Туэре беседовала с уродцем Укуле, прислушиваясь к барабанам. Огонь в очаге еле тлел, это был ненастоящий огонь. Это был огонь прокаженного.
— Деревня Амату погибла, — сказала Туэре, услышав крики Изонго, которыми он укреплял тени людей.
— Да, Амату погибла, — мрачно сказал Укуле.
— Как ты думаешь, вернется Около? — спросила Туэре, сама боясь своего вопроса.
— Ты же знаешь, что он вернется, — сказал Укуле.
— Я не знаю, что думать. Иногда я сама не могу понять, что говорит мое сердце. Порою оно от меня что-то скрывает. Я много думала об Около и боюсь, что он возвратится. Но я не знаю, какое зло они причинят ему.
— С чем приходишь в мир от Войенги, то с тобой и случится. Этого не избежать. Поэтому я не боюсь. Я просил Войенги сделать меня уродом, и вот я урод. И что бы с тобой ни случилось, все идет от Войенги.
— Ты прав. Придя в этот мир, мы не можем себя пересоздать. Если бы мы могли пересоздавать себя, я бы стала мужчиной. Когда я умру, я вернусь мужчиной.
— А я по-прежнему буду мужчиной, но не уродом…
— Они снова запели!
— Прислушайся к их голосам. Их голоса отравляют воздух зловонием.
— Они словно голос скверного колдуна, которого похоронили на хорошем месте, а он требует, чтобы его перенесли на дурное, но давай не будем о смерти…
— Смерть придет, как морская корова, что выходит на берег в нежданный час. Так что же нам…
— Тсс! Ты слышишь? Ты слышишь шаги?
Они вслушались в тишину. Шаги шуршали, как капли воды, падающей на бумагу.
— Может, кто-то хочет плясать?
— Нет. Кто хочет плясать, сюда не пойдет.
— Но кто это может быть?
— Он остановился у двери!
В это мгновение циновка на двери отодвинулась, и они увидели темную фигуру, неуверенно стоявшую за порогом.
— Туэре! — позвала фигура.
— Я, — шепотом-шепотом ответила Туэре из темного угла хижины. — Не стой там, входи быстрей, — сказала она.
Отчего ты вернулся? — спросила она, когда Около вошел в дом. — Отчего?
— Так вышло. И из Сологи меня изгнали. Если бы я не уехал меня бы там упрятали в сумасшедший дом. Поэтому я возвратился. В чем причина их плясок?
— Они празднуют день твоего изгнанья.
— Прекрасно.
— Прекрасно?
— Да. Я собираюсь пойти к Изонго!
— Не ходи. Они сказали, что, если ты возвратишься, они изгонят тебя раз и навсегда.
— Они ничего мне не сделают. Вся деревня там собралась, и я хочу говорить с Изонго при всем народе. Я хочу, чтобы все слышали мой голос.
— Но какая от этого польза?
— И ты это спрашиваешь? Как ты можешь так говорить?
— В моем сердце вихрь, я словно пьяная. Я не знаю, что думать.
— Не ходи, — сказал низкий голос из темного угла.
Около быстро повернулся к нему.
— Кто это? — спросил он.
— Это Укуле. Один из нас.
— Если ты пойдешь, тебе несдобровать, — продолжал Укуле. — Их крепко держит пальмовое вино, и они способны на что угодно.
— Он прав, — сказала Туэре. — С пальмовым вином в глазах они способны сотворить любое зло. Пальмовое вино забралось в их головы. В их головах сейчас нет места для поучительных слов. Не ходи, Около, — молила она.
— Выходит, я должен прятаться здесь, как вор? Или должен бежать отсюда? Нет! Слова правды никогда не бегут от слов лжи. Я пойду. Они еще не знают, что я вернулся. Увидев меня, народ и Изонго будут удивлены. И тогда я задам вопрос Старейшинам и Изонго. Я иду.
Около двинулся к двери, но его удержала Туэре.
— Не ходи, — молила она на коленях. — Не ходи. Они причинят тебе зло.
— Откуда ты знаешь? — спросил Около.
— Я знаю. Сердце мое не хочет, чтоб ты уходил. Не уходи, Около, я умоляю тебя, останься.
— Сердце мое приказывает, чтобы я шел. Спасибо тебе за все, что ты сделала для меня. Спасибо. Успокойся и не ходи за мной. Я вернусь.
Около нежно отвел руки Туэре и вышел.
Около ушел. Туэре недвижно стояла, глядя во мрак.
— Что нам делать? — спросил Укуле, выползая из темного угла.
Туэре не слышала.
— Пальмовое вино в их глазах. Я боюсь, они причинят ему зло.
Туэре не слышала. Она недвижно стояла и вдруг, повернувшись к Укуле, сказала:
— Разведи огонь и поддерживай его. Я приду. — И она ушла.
По приказу Изонго пальмовое вино передавали по кругу. Радость в сердце Изонго была выше радости. Ибо мужчины и женщины сочинили ему хвалебную песню:
Кто устоит перед словами Изонго?Никто!Никто!Кто может быть на месте Изонго?Никто!Никто!Кто на свете богаче Изонго?Никто!Никто!Кто леопард в нашей деревне?Изонго?Изонго!А кто козел в нашей деревне?Около!Около!Может козел победить леопарда?Нет!Нет!
Люди плясали пели песню, в их головах было пальмовое вино, и Около прошел сквозь толпу незамеченным.
Барабанщики и танцоры смотрели на Изонго глазами, полными пальмового вина, и они не могли видеть Около. И он прошел мимо них, и они не забили тревогу. Он пробрался во внутренний круг народа. Поколебавшись минуту, он подбежал к шесту, на котором висела лампа.
Пальмовое вино и еда усыпили Изонго. Он храпел под бой барабанов, пение, хлопанье в ладоши и топот ног. Старейшин тоже усыпили еда и питье. И некоторые из них с закрытыми глазами пытались расслабленными губами петь в лад со всеми, когда им в руки передавали пальмовое вино. Едва в состоянии приоткрыть глаза, они брали это вино и выливали в свои рты. Только один из них не пил вина, отстраняя его брезгливым движением руки.
— Пей, друг, пей, — говорил ему виночерпий.
Абади, знавший книги белых, только качал головой.
— Если не пьешь сегодня, когда же ты будешь пить? Ты же умрешь, так и не напившись пальмового вина.
— Что ты говоришь? — сказал другой виночерпий, проходивший мимо с пустым кувшином.
— Да он говорит, что не хочет пальмового вина.
— Не приставай к нему. Ты что, не знаешь? — сказал второй виночерпий, понизив голос. — Он же не пьет пальмового вина. Мы искали ему пива, виски, шнапса или коньяку, но нигде не могли найти. Ему не подобает пить пальмовое вино. Оставь его в покое.
И Абади был оставлен в покое. А виночерпии пошли своим путем, один разливал вино дальше, другой отправился наполнять свой кувшин.
Оставшись один, Абади зевнул и посмотрел на храпящего Изонго и на своих собратьев Старейшин, обессиленных пальмовым вином.
Затем он взглянул на мужчин и женщин, которые плясали, пели и хохотали так, словно у них голова не в порядке. Взгляд его шел по кругу плясок и песен и задержался на бегущей фигуре. Он протер глаза и взглянул еще раз. Бегущий уже был под лампой. Абади привстал и опять сел. Он снова протер глаза и пристально посмотрел. Затем он взглянул на Изонго и Старейшин. У Изонго дрожали веки. Абади яростно затряс одной рукой Изонго, другой — Старейшину рядом с ним. Храп прекратился, зевая, Изонго открыл глаза и спросил:
