славянофилы, представляемые Аксаковым, и практичные правительственные
националисты, возглавлявшиеся Катковым. Иван Аксаков (1823–1886), сын
великого мемуариста, был последним представителем старого
идеалистического славянофильства сороковых годов. Он был блестящим и
смелым публицистом, имевшим огромное политическое влияние, в особенности
во время турецкого кризиса 1876–1878 годов. Но творцом идей он не был.
Катков (1818–1888) же и того меньше. Это был красноречивый и твердый в
своей позиции журналист, и его сила воли и точность целей нередко заставляли
правительство проводить более твердую политику, чем она была бы без
32
катковской поддержки. Но он был цепным псом реакции, а не ее философом.
Титул этот скорее заслуживал знаменитый Победоносцев (1827–1907), обер-
прокурор Синода в течение тридцати лет, имевший огромное политическое
влияние на Александра III и, в первые годы царствования, также и на Николая
II. Но его консерватизм был чисто негативный, происходивший из
глубочайшего неверия в какие бы то ни было реформы; продукт скептицизма,
не верящего в возможность рационального улучшения. В глубине души он был
нигилистом, считавшим, что существующий строй не хуже всякого другого и
что лучше поддерживать его всеми возможными средствами, нежели пускаться
в сомнительные эксперименты.
Но среди тех, кто был не так тесно связан с правительством и политикой,
были люди, защищавшие традиционные основы русского государства и Церкви
по другим, более достойным причинам. Из старых славянофилов,
романтических идеалистов, веривших во врожденное, Богом данное
превосходство русской нации и в великую ответственность, которую несет
Россия за этот опасный дар Провиденья, последним был Аксаков.
Славянофильство более позднего периода, более демократичное и менее
избирательное, потеряло с Григорьевым (1822–1861) и Достоевским своих
крупнейших лидеров. Оставался Страхов (1828–1896), философ и критик,
союзник Достоевского в журнализме, без особого восторга относившийся к
своему великому партнеру; из всех, кто знавал Достоевского, только Страхову
удалось на мгновение с ужасом заглянуть в «инфернальную, подпольную» душу
творца Ставрогина. Мы не будем разбирать философские труды Страхова, да и
как критик он был не особо крупной величиной. Но он был центром
антирадикального идеализма в 80-е гг., главным связующим звеном между
славянофилами и мистическим возрождением последнего десятилетия XIX
века. Его биография для истории литературы значительнее, чем его участие в
литературном процессе. Он был сотрудником Достоевского, близким другом
Толстого и литературным крестным отцом самого крупного писателя
мистического возрождения – Розанова.
Другая интересная фигура – Николай Данилевский (1822–1885), создатель
научного славянофильства. По образованию он был естествоиспытатель,
большую часть жизни провел, борясь с филоксерой в своем крымском имении,
и подвел под свой национализм биологическую базу. Его книга Россия и Европа
(1869) развивает теорию индивидуальных, взаимонепроницаемых цивилизаций.
Он видел в России и в славянстве зародыши новой цивилизации, которой
суждено заменить западную. Он не считал Россию в каком бы то ни было
отношении выше Запада, он просто считал, что она другая и долг России
оставаться самой собой, – не потому, что тогда она будет лучше и святее, чем
Запад, а потому, что, не будучи Западом, она, подражая Западу, станет только
несовершенной обезьяной, а не истинным участником западной цивилизации*.
--------------------------
*Нет сомнения, что книга Данилевского в немецком переводе была источником
идей Освальда Шпенглера, чья книга Закат Европы произвела сенсацию в
Германии.
Идеи Н. Данилевского оказали большое влияние на Константина
Леонтьева, единственного действительно гениального консервативного
философа того времени.
33
7. КОНСТАНТИН ЛЕОНТЬЕВ
Константин Николаевич Леонтьев родился в 1831 г. в родительском имении
Кудиново (близ Калуги). В своих воспоминаниях он оставил нам яркий портрет
матери, оказавшей на него в детстве большое влияние, и глубокую
привязанность к которой он сохранил на всю жизнь. В свое время он поступил
в гимназию, потом в Московский университет, где изучал медицину. Попал под
влияние тогдашней «человеколюбивой» литературы и стал горячим
поклонником Тургенева. Под влиянием этой литературы он написал в 1851 г.
пьесу, полную болезненного самоанализа. Он отнес ее к Тургеневу, которому
пьеса понравилась, так что по его совету ее даже приняли в журнал. Однако
цензура ее запретила. Тургенев продолжал покровительствовать Леонтьеву и
некоторое время считал его самым многообещающим молодым писателем после
Толстого (чье Детство появилось в 1852 г.). В 1854 г., когда разразилась
Крымская война, Леонтьев был на последнем курсе; студентам-медикам
последнего курса было разрешено, если они отправятся на фронт, получить
диплом, не заканчивая учения. Леонтьев пошел добровольцем в Крымскую
армию в качестве хирурга. Он работал в основном в госпиталях, работал много,
потому что страстно любил свою работу. Примерно в это время он разработал
свою парадоксальную теорию эстетического имморализма, иногда
принимавшую странные формы; так он рассказывает в своих прекрасных
воспоминаниях, что поощрял мародерство в казацком полку, к которому был
прикомандирован. Но сам он оставался щепетильно честным. Он принадлежал
к тем немногим нестроевым в Крымской армии, которые имели возможность
обогатиться, – но этой возможностью не воспользовались.
Когда война закончилась, он вернулся в Москву без гроша. Он продолжал
практиковать как врач и опубликовал в 1861–1862 гг. два романа, не имевших
успеха. Это не великие произведения, но они замечательны яростным напором,
с которым он вызывающе и открыто высказывал свой эстетический
имморализм. «Все хорошо, если красиво и сильно, а будь то святость или
разврат, реакционность или революционность – не имеет значения». «Великая
нация велика и в добре и в зле». Этот странный имморалистский пафос лучше
всего виден в очень примечательном рассказе Супружеская исповедь, в котором
пожилой супруг поощряет измены своей молоденькой жены, не с позиции
«женских прав» в стиле Жорж Санд, а потому, что хочет, чтобы она жила
полной, прекрасной жизнью, полной страсти, восторга и страдания. Все эти
вещи прошли тогда незамеченными. Он же в это время потянулся к
славянофилам из-за их уважения и любви к оригинальности русской жизни;
моральный же их идеализм оставался ему совершенно чуждым.
В 1861 г. он женился на необразованной крым ской гречанке. Прожить
литературой оказалось невозможно, и он стал искать для себя подходящее
место. В 1863 г. его назначили секретарем и переводчиком в русское
консульство в Кандии. Там он оставался недолго: вскоре его пришлось оттуда
перевести за то, что он избил хлыстом французского вице-консула. Это, однако,
не помешало его карьере. Он очень быстро продвигался вверх и в 1869 г.
получил важный и независимый пост консула в Янине (в Эпире). Нельзя
сказать, что все это время он вел себя примерно. Героем его был Алкивиад, и
он старался жить «полной и прекрасной жизнью» по его образцу. Тратил много
денег и не вылезал из любовных связей, о которых исправно докладывал своей
жене. Ей это не слишком нравилось, и, вероятно, его откровения стали
причиной ее душевной болезни. В 1869 г. она заболела психически и так и не
выздоровела. Это был первый удар. В 1871 г. последовал второй: умерла его
