Раздался свисток. Топот ног и крики. Алекс оторвал Оливера от стола, и чья-то нога в кроссовке вонзилась ему в пах, выбивая воздух. Оливер постарался сдержать приступ тошноты, подоспели учителя, и то, что только-только началось, уже закончилось.
По крайней мере, так решил Олли.
10. Выпиленная сова
Мэдди купила себе долбаную цепную пилу. «Штиль-192».
Очень легкую. Очень удобную. С короткой черной направляющей шиной[18]. С антивибрационной системой. А еще – вот дерьмо-то – пила обошлась ей в четыреста долларов.
С деньгами было туго – ну хорошо, за дом они заплатили один доллар, но затраты на переезд, потом еще пришлось купить кое-какую новую мебель, и, о да, через неделю предстояла первая налоговая выплата, – но пила была нужна для искусства. Это ее работа. И Мэдди знала, что для работы ей нужна эта пила.
Пила пела, словно ангел со стальными зубами.
Мэдди тоже запела.
– Люблю тебя, бензопила! – нараспев произнесла она, прежде чем положить пилу в машину и отвезти домой. Накормить.
И как же она ела!
Мэдди нашла поваленное дерево, еще не гнилое, судя по виду, упавшее этой весной или летом. Своей новенькой пилой она отпилила от ствола чурбан – вжжжик, вжжжик, как разрезать свежую булочку, – и откатила его в сторону. Потом поработала с пнем, сделав из него ровную рабочую поверхность, и с добрым старым «раз-два, взяли!» установила отпиленный чурбан на материнское основание. (Что вдруг показалось мрачной шуткой – вроде как протянуть трупу его же отрубленную руку – «не подержишь секундочку?»)
Установив чурбан на импровизированную подставку, Мэдди снова завела бензопилу. Вибрация передалась костям рук.
И она принялась пилить.
Мэдди взялась за работу, не имея никакого представления о том, что хочет сотворить. Иногда сначала возникал замысел – желание сделать что-то определенное. Но гораздо чаще процесс творчества оказывался не выражением устремлений Мэдди, а, скорее, археологическими раскопками: задачей художника было просто отыскать то, что пытался спрятать материал. И извлечь это на поверхность, чтобы все увидели.
Или, как в случае Мэдди, выпустить на свободу заточенную внутри душу.
Потому что именно это она ощущала. Будто что-то освобождает. Что именно, она не знала. Ей не было до этого дела. Она просто работала и работала, пропил здесь, углубление там, повернуть пилу, провести в сторону, вглубь – и получалось все быстрее и быстрее, у нее начали неметь руки, мысли в голове зацикливались, острые зубья цепи забрызгивали опилками защитные очки, и вот уже появилось что-то…
Два заостренных уха…
Глубоко запавшие глаза под мстительно нахмуренными бровями…
Лапы, когти, вцепившиеся в основание…
Крылья, клюв – сова, вот что это было, Мэдди обнаружила в чурбане сову – стружки и опилки летели в стороны, пила рычала, вгрызаясь в дерево, обозначая перья, придавая форму крыльям, все быстрее и быстрее освобождая сову…
Мэдди полностью отдалась работе. Работа захлестнула ее ревом крови в ушах, подобным реву надвигающегося потопа.
11. Круги, осечка и неуместный запах торта «Муравейник»
В пикапе Фиги царил адский бардак. Повсюду какие-то бумаги и упаковки от продуктов. На заднем сиденье – ящик с инструментом. Тут и там смятые стаканчики из-под кофе. И бутылки с содовой – нет, погодите, не с содовой. С комбучей[19].
– Ты пьешь комбучу? – удивленно спросил Нейт.
– Пью.
– Моя жена Мэдди тоже иногда пьет. На мой взгляд, это похоже на помои с плавающим на поверхности капустным салатом.
– Это сам гриб. Материнская культура, симбиоз дрожжей и бактерий.
– И ты это пьешь?
– Пью.
– Неужели вкусно?
– Замечательно, просто не нужно ни о чем задумываться, – отрезал Фига. Пикап громыхал по петляющей проселочной дороге. Склоны холмов были усеяны старыми фермами. Впереди начиналось Черное ущелье, через которое был перекинут мост. Фига свернул на узкую дорогу.
– Если честно, вкус у чайного гриба как у наэлектризованной мочи, – вздохнув, сказал он.
– Хорошее сравнение.
– Я не знаю, как еще это описать. В нем газы, привкус уксуса. Гадость страшная… Ну а культура… – Фига скорчил такую гримасу, словно лизнул кошачью задницу. – Упаси господи!
– Так какого же черта ты это пьешь?
– Моя жена Зои, она заставляет. Хочет, чтоб был здоровым.
– Должен сказать, этот пикап не помогает тебе выглядеть здоровым.
– Не придирайся, черт! Моя машина частенько служит мне офисом, и тут уж приходится выворачиваться. – Он указал на бардачок. – Там протеиновые батончики, орешки и все такое. И бутылка малиновой комбучи, если хочешь.
– Я уж лучше воду из лужи… Разве ты сам не сказал мне, что на вкус это моча?
– Наэлектризованная. – Фига пожал плечами. – Заряжает меня энергией.
– Спасибо, я все-таки предпочту кофе.
Пикап проехал по старому красному крытому мосту, краска на котором шелушилась длинными буклями. Внутри было настоящее царство пауков – перекрытия были затянуты сплошной сетью паутины. Колеса пикапа застучали по неровным доскам, рессоры плохо справились с толчками – у Нейта заклацали зубы.
Выехав с противоположной стороны, пикап повернул на север, на Ленапи-роуд, ведущую мимо парка Рэмбл-Рокс к старому каменному железнодорожному тоннелю. Тоннель не использовался с сороковых годов прошлого века, и рельсы уже давно убрали. Теперь тоннель входил в состав парка: по нему проложили освещенную тропу для бега. Однако это относительно недавно, а раньше тут было темно и никакой тропы, все заросшее. Что только усиливало впечатление от историй, которые рассказывали про этот тоннель.
Нейт вспомнил рассказы о том, что в тоннеле обитают привидения, что в тридцатые годы проводник услышал, как его окликнули по имени, и высунулся в окно. Но только он не знал, что один камень отошел от стены. Здоровенный, он по-прежнему был там, по-прежнему торчал из стены. Проводник высунулся как раз так, чтобы налететь на камень, – и ему оторвало голову. Голова отлетела. Поезд поехал дальше.
Тоннель стал местом притяжения смельчаков. Мальчишки утверждали, что, если зайти в тоннель в полночь, можно услышать свисток паровоза, и если не пробежать полмили в кромешной темноте со всей быстротой, появится обезглавленный проводник на поезде-призраке и…
Ту-ту, тыдым-тыдым…
Оторвет и тебе голову.
Но, как и во всех прочих случаях, Нейта будоражили не страшилки, потому что, как правило, истории из реальной жизни гораздо страшнее выдуманных. И страшилки являлись лишь средством бежать от правды.
А правда была следующая: у детей постарше для тоннеля было другое название – они называли его «тоннелем убийств».
И все благодаря убийце по имени Эдмунд Уокер Риз. Когда Нейт был мальчишкой, Риз убил в парке четырех девочек. Прибил гвоздями к деревьям (использовав, как говорили, по девяносто девять
