Суть и цель конфессиональных объединений отражает «Золотой союз», заключенный в 1586 г. семью католическими кантонами — Ури, Швицем, Унтервальденом, Люцерном, Цугом, Золотурном и Фрибуром. Важнейшее положение соответствующего договора заключалось в обещании оберегать унаследованную веру, всеми силами препятствовать отпадению какого-либо члена союза от католической религии. В результате этих мер взаимной защиты альянс представлял собой что-то вроде Конфедерации в миниатюре, где вероисповедание служило неизменным началом лояльности, верности и веры. Несколькими месяцами позже, в мае 1587 г., те же кантоны, но без Золотурна, заключили союз с Испанией и осуществили тем самым изменение внешнеполитической ориентации, необходимость которого уже давно вытекала из большой политики. На протяжении более 50 лет Милан, имевший для внутренних кантонов важнейшее значение и в качестве рынка сбыта продуктов, и для снабжения зерном, находился под испанским владычеством, не говоря уже о положении Испании как мировой державы и тяжелой ситуации, в которой после 1562 г. пребывала французская монархия. Испанским монархам договор 1587 г. обеспечивал и контингент наемников в количестве от 4 до 13 тысяч человек, а также право прохода войск, католическим же кантонам, в свою очередь, военную помощь в случае «войны за веру». Правда, при Генрихе IV французская монархия быстро консолидировалась, и это развитие событий в 1602 г. нашло свое выражение в торжественном возобновлении старого альянса. Новый подъем Франции, в свою очередь, ограничил могущество герцога Савойского. Его последняя попытка покорить «приписанную» Женеву в декабре 1602 г. потерпела неудачу при драматичных обстоятельствах.
Параллельно католическим кантонам Берн и Цюрих тоже искали для себя опоры среди держав, близких по вере, — в частности, с помощью договора, заключенного в 1612 г. с маркграфом Баден-Дурлахским. Правда, они избегали вовлечения в союз, объединявший протестантские имперские сословия. Такой шаг с большой вероятностью спровоцировал бы вступление католических кантонов в католическую лигу и в результате сделал бы Конфедерацию участником фронтов, наличие которых позволяло предвидеть длительную войну в сердце Европы. Не дать втянуть себя в водоворот грядущих конфликтов — это была одна сторона медали. Однако политика самоизоляции могла быть успешной только в том случае, если бы внутренняя сплоченность стала сильнее лояльности единоверцам в империи и в Европе. Поэтому настоятельно требовалась модель устройства нации, постепенно ослабляющая напряженность противоречиво интерпретированных религиозных отношений, модель, которая опиралась бы на исторические, а также другие доступные пониманию, то есть поддающиеся проверке на уровне внутреннего мира мотивы, и таким образом наводили бы мосты над конфессиональными безднами. Подходы к такой идейной работе, жизненно важной для дальнейшего существования Конфедерации, обнаруживаются в текстах протестанта Михаэля Штеттлера (1605, 1627). Он подчеркивал в качестве прочных ценностей антитираническую направленность союза, а также дружбу между его участниками. Эти ценности должны были обосновать необходимость прагматического союза против опасностей извне, союза, продиктованного общими интересами.
Эти усилия оказались перечеркнутыми конфессиональной инструментализацией мифов об основании Швейцарии. Конфессиональные партии пользовались при этом различными источниками. В то время как реформаты предпочитали опираться на теорию о гельветах, предложенную Чуди, католики ссылались на «брата Клауса». Все попытки католических кантонов причислить его к лику святых поначалу, тем не менее, потерпели неудачу. Отшельник, наделенный государственным умом, только 300 лет спустя, в 1647 г., был причислен к лику блаженных. Авторитетным святым внутренних кантонов оставался кардинал Карло Борромео, который между 1560 и 1584 гг. особо интенсивно содействовал возвращению Швейцарии в лоно католической церкви. Даже образ Вильгельма Телля, долго сопротивлявшийся угрожавшему расщеплению, в конце концов не избежал судьбы продолжить существование расколотым в католической и реформатской моделях тираноубийцы. Такое разделение мифов было опасным потому, что оно предлагало оправдание использованию в случае необходимости «целительного» принуждения для обращения в истинную веру соответствующей инаковерующей части союза (ради его исконных ценностей). В ходе дальнейшей разработки исходных национальных рамок, перекрывающих конфессиональные границы, в последующем «вступали в игру» предложения извне, более того, развернулась настоящая конкуренция проектов, предложенных для обретения национальной идентичности. Немецкие, французские и нидерландские авторы, по большей части отмеченные определенной близостью к власти, представляли свой образ швейцарской нации. Конечно, эти предложения уж никак нельзя назвать бескорыстными — они призваны были обязать к созданию альянсов с доброжелательными державами-защитницами.
Кроме того, для возможности войны или мира было важно, в какой степени оказывались прочными неформальные контакты и формы коммуникации над конфессиональными рвами. И здесь в первой половине XVII столетия бросались в глаза симптомы отчуждения. Так тагзатцунг, на протяжении 200 лет служивший форумом для обмена мнениями внутри Швейцарии, превратился просто в один из поводов для контактов наряду с другими. Почти в десять раз чаще ведущие представители кантонов собирались теперь на встречи, разведенные по конфессиональному признаку. Это была логичная стратегия избегания. Ведь на тагзатцунгах множились конфессионально мотивированные спорные пункты. После столь же утомительных, сколь и безрезультатных обсуждений вопросы, вызывавшие разногласия, как правило, откладывались, переносились и затягивались. Для компромиссов оставалось, таким образом, все меньше пространства. По крайней мере для рассудительного наблюдателя скверно было то, что и социальная жизнь более не функционировала, как раньше, за кулисами. Прежней живой общительности, настраивавшей на готовность к компромиссу, придавалось полемическое значение — когда, например, реформатские посланники в дни католического поста в свое удовольствие ели мясо.
Дипломатические усилия, целью которых было удержать территорию Конфедерации вне Тридцатилетней войны, не один раз висели на волоске. Сильнее всего давление приверженцев твердой конфессиональной линии становилось всякий раз тогда, когда собственная религиозная партия терпела поражение или, казалось, с Божьей помощью побеждала. Так, когда в 1631–1632 гг. неожиданный победоносный поход шведского короля Густава Адольфа обрушился на католические державы, которым до тех пор сопутствовал успех, цюрихское духовенство настаивало на присоединении к «льву Севера». В сентябре 1633 г. шведский генерал Горн по дороге к Констанце, которую намерен был взять осадой, даже прошел без разрешения по швейцарской территории. То обстоятельство, что Швейцария все же оставалась островом мира, имело разные причины. С одной стороны, политики, чье слово играло решающую роль, вопреки всем призывам своего духовенства к интервенции, проводили преимущественно прагматический курс. Для людей трезвого ума было ясно, что следствием активной поддержки одной из сторон должно было бы стать не только серьезное вовлечение в не поддающиеся прогнозированию европейские конфликты, но и внутренняя война между кантонами. Кроме того, широкие слои населения страны извлекали из нейтральной позиции Швейцарии экономические преимущества. Вследствие неурожаев в большой части Европы, обусловленных войной, продукты сельского хозяйства продавались по выгодным ценам. От этого выигрывали не только землевладельческие элиты городов, но и слои сельской знати. В 1620-е и 1630-е гг. на селе возник даже настоящий конъюнктурный бум. Немало крестьян брали кредиты и оказывались в трудной ситуации должников, когда после 1640 г. в военных действиях воцарился застой и на горизонте замаячил мир, — тогда началось падение цен на зерно.
К тому же для тех, кто принимал в Швейцарии решения, постоянным призывом к нейтралитету служили события в «Трех союзах», с которыми Конфедерацию связывала свободная ассоциация. Здесь, где последнее слово принадлежало отдельным общинам, конфессиональный раскол высвободил огромный потенциал насилия. Страшная картина, возникавшая в сознании умеренных швейцарских элит, — самоистребление при деятельной помощи великих держав, — превратилась у соседей на востоке в действительность. Поводом для вмешательства стала подвластная членам союзов земля Вельтлин. Главные роли в этой кровавой борьбе за души и горные перевалы играли папа Урбан VIII, а также Испания и Франция. Особенно много было поставлено на карту для дома Габсбургов — речь шла о высокогорных альпийских дорогах, которые представляли собой важные соединительные пути между его северными и южными владениями.
