— Не Ц.?! Тогда кто же?
Напряжение чудовищное. Все в зале подались вперед. Нагнулись, нависли над девушкой, но она несгибаема.
Ц. чрезвычайно бледен.
А Ева рассказывает:
— Н. и Ц. подрались, страшно, Н. был сильней, и он столкнул Ц. со скалы, и я подумала, сейчас ему каюк, и взбесилась, ведь я же тоже думала, что он читал дневник и про меня все знает, я взяла камень, вон тот, и погналась за ним. Да, мне хотелось запустить ему камнем в голову, правда хотелось. И вдруг из лесу выбегает незнакомый какой-то парень, выхватил у меня камень и бросился за Н. Я видела, как он его догнал и заговорил с ним. Это было у поляны. А камень так и держит в руках. Я спряталась, потому что мне было страшно, а вдруг они вдвоем вернутся. Но назад они не пошли, пошли в другую сторону. Н. на пару шагов впереди. И вдруг чужой этот поднимает камень и бьет Н. по голове, сзади. Н. упал и не шевелится. Тот незнакомый парень нагнулся над ним и стал его рассматривать, а после поволок в сторону. В канаву. Он не заметил, что я всё видела. А потом я побежала обратно к пещерам, и мы там встретились с Ц. Он не разбился, когда упал, только спину ободрал, и руки тоже были в ссадинах.
Первым обретает дар речи защитник:
— Выдвигаю предложение снять обвинение с Ц.
— Секунду, господин адвокат, — прерывает его председатель и поворачивается к Ц., который все еще ошеломленно смотрит на девушку.
— То, что она говорит, — правда?
— Да, — тихо отвечает Ц., кивнув головой.
Значит, ты тоже видел, как какой-то незнакомый юноша убил Н.?
— Нет, этого я не видел.
— Ах вот как! — вздыхает обвинитель с облегчением.
— Он видел только, как я беру камень и бегу за Н. — говорит Ева.
— Значит, ты его и убила, — констатирует защитник.
Но девушка остается невозмутимой.
— Нет, это не я была, — она даже улыбается.
— Ну, к этому мы еще вернемся, — говорит председатель. — А сейчас мне бы хотелось знать одно: почему вы до сих пор молчали, если оба не виноваты? А?
Оба молчат.
И снова говорит девушка.
Ц. решил взять все на себя, потому что подумал, что это Н. убила. Он мне не поверил, когда я сказала, что это тот, другой, сделал.
— А мы — должны, значит, тебе поверить?
Она снова улыбается.
— Не знаю, только так оно и есть.
— И ты бы спокойно стала смотреть, как его осудят, невиновного?
— Нет, не спокойно, я, правда, столько плакала. Но мне так страшно было идти в исправительный дом… и потом, потом, я же теперь все рассказала, что он не виноват.
— А почему только сейчас?
— Потому, что господин учитель тоже сказал правду.
— Удивительно! — усмехается обвинитель.
— А если б господин учитель не стал говорить правду? — любопытствует председатель суда.
— Я бы тоже смолчала.
— А я-то думал, — язвит защитник, — что ты любишь Ц. А оказывается, это была не настоящая любовь.
Он улыбается.
Ева серьезно глядит на защитника.
— Нет, — тихо говорит она, — я его не люблю.
Ц. быстро встает.
— И не любила никогда, — говорит она немного громче и опускает голову.
Ц. медленно садится и начинает рассматривать свою правую руку.
Он хотел ее защитить, а она его не любит.
Он хотел принять за нее кару, а она и не любила его никогда. Это было просто так…
О чем Ц. сейчас думает?
О своем бывшем будущем?
О том летчике, изобретателе?
Скоро он возненавидит Еву.
Рыба
— Итак, — продолжает допрашивать Еву судья, — ты с камнем в руке преследовала Н.?
— Да.
— И хотела его убить?
— Но я этого не сделала.
— А как было?
— Как я сказала уже, появился незнакомый парень, толкнул меня на землю и погнался с этим камнем за Н.
— Как этот незнакомый парень выглядел?
— Все было так быстро, я не знаю…
— Ах, это «большое неизвестное»! — язвит обвинитель.
— А ты бы смогла его узнать? — не ведется на удочку судья.
— Наверное. Помню только, как он смотрит круглыми прозрачными глазами. Как рыба.
Это слово для меня как удар.
Вскочив, я вскрикиваю: «Рыба?!»
— Что это вы? — спрашивает у меня судья.
Удивлены все.
И правда, что это я?
Вспомнился череп со светящимися глазками.
«Наступают холодные времена, — звучит у меня в ушах голос Юлия Цезаря. — Эпоха Рыб. И душа человеческая теперь застынет, как лик Рыбы».
Два круглых прозрачных глаза, не отрываясь, смотрят на меня. Без выражения, без блеска.
Это Т. Он стоит над открытой могилой.
Так же он стоял и улыбался в лагере, тихо, высокомерно и насмешливо.
Уже тогда знал, что это я вскрыл шкатулку?
И что было в дневнике, тоже знал?
Подсмотрел?
Тайком крался за Ц. и за Н.?
Улыбается странной, застывшей улыбкой.
Я замираю.
А судья меня опять спрашивает:
— Что с вами?
Сказать ему, что я подумал о Т.?
Чушь!
С чего бы Т. вдруг убивать Н.? Тут нет мотива…
И я говорю:
— Простите, господин судья, я немного нервничаю.
— Это и понятно! — усмехается прокурор.
Я выхожу из зала.
Ясно, теперь они должны признать Ц. невиновным и выдвинуть обвинение против девочки. И так же ясно, что всех это устроит.
Завтра-послезавтра будет выдвинуто обвинение и против меня.
За пособничество воровству и введение суда в заблуждение.
От преподавания я буду отстранен и лишусь своего куска хлеба.
Но это меня не беспокоит.
На что я буду жить?
Забавно, но мне плевать.
На ум приходит бар, где мы тогда встретились с Юлием Цезарем.
Ведь там недорого.
Но я не напиваюсь.
Иду домой и ложусь спать.
Я больше не боюсь своей комнаты. Он теперь живет и у меня?
Не клюет
Точно, в утреннем выпуске все так и есть.
За введение суда в заблуждение и пособничество воровству, принимая во внимание смягчающие обстоятельства, Ц. приговорен к непродолжительному тюремному заключению, а вот против девушки прокуратура выдвинула обвинение в преднамеренном убийстве.
Тот новый суд должен состояться через три месяца.
Это падшее создание продолжало упорно отстаивать свою невиновность, — сообщается в репортаже из зала суда, — но ни у кого из присутствующих ее слезы не вызвали доверия. Как известно «Единожды солгав, солжет и дважды!» Даже сам обвиняемый Ц. не протянул ей руки, когда, по окончании судебного разбирательства, она вырывалась у надзирательницы и кинулась к нему, моля простить ее за то, что никогда его любила.
Ага, вот он ее и возненавидел.
Теперь она остается совсем одна.
Все так же плачет?
Не плачь, я тебе верю.
Погоди, выловлю я эту рыбу.
Вот только как?
Надо мне с ним встретиться, и, чем скорее, тем лучше.
Я уже получил с утренней почтой уведомление из Министерства просвещения, чтобы не вздумал переступать порога гимназии до тех пор, пока буду находиться под следствием.
Знаю и не посмею, а не то приговорят немедленно и уж никаких смягчающих обстоятельств во внимание не примут.
Но сейчас меня тревожит не это.
Нужно поймать рыбу, чтобы девочка больше не плакала.
Моя хозяйка приносит завтрак и ведет себя робко. Вычитала в газетах про мои показания и всю шумиху вокруг процесса. Репортеры пишут: «Учитель — пособник воров». Один написал даже, что я был моральным убийцей.
Ни один не принял мою сторону.
Хорошее времечко для господина булочника Н., если его только черти еще не прибрали!
Стоя в полдень у входа в гимназию, порога которой я теперь не смею переступать, я жду окончания занятий.
Вот наконец школьники потянулись домой.
И кое-кто из моих коллег.
Им меня не видно.
Вот, наконец, показывается Т.
Идет в одиночку, сворачивает направо.
Я неторопливо выхожу навстречу.
Вот он заметил меня и оторопел.
Потом здоровается, улыбается.
— Как хорошо, что я тебя встретил, — говорю я ему. — Мне надо с тобой кое о чем поговорить.
— Пожалуйста! — учтиво кланяется он.
— Только тут на улице слишком шумно. Пошли, зайдем в кондитерскую. Я угощу тебя мороженым.
Сидим в кондитерской. Рыба заказала себе землянично-лимонное.
Отковыривает ложкой мороженое.
Он ведь даже когда жрет, все равно улыбается, констатирую я.
И вдруг, так, чтобы застать его врасплох, роняю, как будто между прочим:
— Мне нужно поговорить с тобой про этот суд по поводу убийства.
Он продолжает спокойно работать ложкой.
— Нравится?
— Да.
Молчим.
— Скажи, — снова начинаю я, — ты веришь, что эта девчонка убила Н.?
— Да.
— Ты не веришь, что это сделал какой-то незнакомый парень?
— Нет. Это она выдумала, чтобы выкрутиться.
Опять молчим.
Вдруг он откладывает ложку и смотрит на меня с подозрением:
