Нет, ничего особенного не замечено.
А дни идут…
Яблоки уже поспели, и к ночи опускается туман.
Стада с летних пастбищ вернулись домой, поля опустели.
Да, пока еще лето, но снег не за горами.
Я хочу помочь ей, чтобы она не мерзла.
Хочу купить ей пальто, ботинки и белье.
И ей не надо будет раздеваться…
Мне только нужно знать, пора ли уже выпадать снегу.
Все еще зелено.
Но ей не нужно быть со мной.
Только бы ей было хорошо.
Гость
Сегодня с утра у меня был посетитель. Я не сразу его узнал, оказалось, это тот священник, с которым мы рассуждали как-то об идеалах человечности. Вошел; одет в обычный гражданский костюм: темно-серые брюки, синий пиджак. Я оторопел. Он что, сбежал из ссылки?
— Вас удивило, что я в мирском? — улыбается он. — А именно так я в основном сейчас и одеваюсь, ситуация у меня изменилась, ссылка моя закончена, и поговорим теперь о вас! Я читал в газетах о вашем мужественном признании и появился бы и раньше, да только для начала надо было добыть ваш адрес. Вы, кстати, сильно изменились. Что-то в вас появилось другое. Правда, вы смотритесь гораздо веселей!
— Веселей?
— Ну да. И вы должны радоваться, что рассказали про шкатулку, хотя теперь полмира ваше имя и треплет. Я часто вас вспоминал, и это несмотря… а, возможно, как раз потому, что вы мне тогда признались, что не верите в Бога. А, может, вы с тех пор стали думать о Нем несколько иначе…
Чего он от меня хочет? — думаю я, посматривая на него с недоверием.
— Я имею кое-что важное вам сообщить, но сперва ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса. Итак, во-первых, понимаете ли вы, что после того, как прокуратура возбудила против вас дело, ни в одной школе этой страны вы преподавать не сможете?
— Да. Я понимал это еще до того, как дал показания.
— Это радует! Теперь, второе. На что вы собираетесь жить? Я полагаю, вы-то вряд ли являетесь обладателем акций лесопилки, раз так горячо тогда вступились за надомных рабочих? Детей в окнах помните?
— А, дети в окнах! Про них-то я и забыл.
И лесопилка, которая больше не пилит…
Как давно все это было!
Как будто в какой-то другой жизни…
И я говорю:
— У меня ничего нет. И мне еще надо помогать родителям.
Он серьезно смотрит на меня и говорит после небольшой паузы:
— У меня к вам предложение.
— Что? Предложение?
— Да. Только в другой стране.
— Где?
— В Африке.
— У негров? — И тут я вспоминаю, что меня зовут Негр, и не могу удержаться от смеха.
Он остается серьезным.
— Почему вам это кажется таким смешным? Негры — такие же люди.
Кому вы это рассказываете? — мог бы ответить я, однако вместо этого выслушиваю, что он мне предлагает: я мог бы работать учителем, правда, в миссионерской школе.
— Мне нужно будет вступить в орден?
— Нет, это не обязательно.
Я раздумываю. На сегодняшний день я верю в Бога, но не верю, что белые могут облагодетельствовать негров, ибо предлагают им своего бога в качестве грязной сделки.
Так я ему и говорю.
Он реагирует спокойно.
— Станете ли вы использовать свою миссию для грязных сделок, зависит только от вас.
Не ослышался ли я?
Миссию?
— У каждого человека есть миссия.
Правда!
Мне, например, нужно поймать Рыбу. Это — моя миссия.
И я объясняю священнику, что поеду в Африку, но только после того, как вызволю из тюрьмы девочку.
Он внимательно выслушивает меня.
Потом говорит:
— Если вы так уверены, что знаете, какой незнакомый парень это сделал, нужно сообщить об этом его матери. Мать должна знать все. Ступайте прямо к ней.
Конечная остановка
Я еду к матери Т.
Швейцар в гимназии дал мне адрес. Держался весьма прохладно, ведь заходить в здание мне запрещено.
Да и не пойду я туда, уеду в Африку. Сейчас сижу в трамвае.
Мне до конечной остановки.
Красивые дома понемногу сменяются неказистыми. Проезжаем бедные кварталы и попадаем в район роскошных вилл.
«Конечная! — объявляет водитель. — Всем выйти из вагона!» Я был единственным пассажиром.
Воздух тут заметно чище, чем там, где живу я.
Где здесь номер двадцать три?
Сады ухожены, тут нет садовых гномов, застывших оленей и грибков.
Наконец, нахожу двадцать третий дом.
Высокие ворота, дома за ними не видно — так велик парк.
Звоню и жду.
Появляется привратник, пожилой мужчина. Калитки не открывает.
— …Вы бы хотели?
— Я бы хотел поговорить с фрау Т.
— По какому вопросу?
— Я учитель ее сына.
Он открывает решетчатую калитку.
Мы идем через парк.
За темными елями виднеется дом.
Почти дворец.
Слуга уже ждет нас, и привратник препоручает меня слуге!
— Господин хотел бы говорить с милостивой фрау. Он — учитель молодого господина. — Слуга кланяется.
— Тут могут возникнуть трудности, — говорит он учтиво. — Дело в том, что милостивая фрау сейчас как раз принимает гостей.
— Но мне нужно срочно переговорить с ней по очень важному делу.
— Не могли бы вы записаться на завтра?
— Нет, это касается ее сына.
Он улыбается и делает еле заметный пренебрежительный жест:
— У милостивой фрау часто нет времени и для ее сына. И молодому господину обычно тоже приходится записываться.
— Послушайте, — говорю я, бросая на него сердитый взгляд, — доложите обо мне немедленно или же вы понесете ответственность!
Он ошарашенно смотрит на меня, потом опять кланяется.
— Хорошо, попытаемся. Следуйте за мной.
Мы входим в роскошный холл и поднимаемся по лестнице на второй этаж. По лестнице нам навстречу спускается дама, слуга приветствует ее, она ему улыбается. И мне.
Я ведь ее знаю? Да кто же это?
— Это была киноактриса Икс, — шепчет мне слуга.
Ах, ну да, точно!
На днях я впервые видел ее. Она была фабричной работницей, которая вышла замуж за директора фабрики.
Она — подруга оберплебея.
Вымысел и правда жизни!
— Она художник от бога, — убежденно говорит слуга, и вот мы оказываемся на втором этаже.
Дверь открыта, слышно, как госпожа смеется. Сидят, должно быть, в соседней комнате. Пьют чай.
Слуга заводит меня в маленький салон и просит присесть, он постарается устроить нам встречу при первой возможности.
Прикрывает дверь. Остаюсь один и жду. До вечера еще далеко, но дни стали короче.
На стенах висят старые гравюры. Юпитер и Ио. Амур и Психея. Мария Антуанетта.
Это розовый салон с большим количеством золота.
Сижу на стуле, вижу стулья, стоящие вокруг стола. Сколько ж вам лет? Уже скоро двести…
И кто только не успел на вас посидеть.
Люди. Они говорили: «Мы сегодня идем на чай к Марии Антуанетте».
Люди. Они говорили: «Мы сегодня идем на казнь Марии Антуанетты».
Где сейчас Ева?
Хоть бы она была еще в больнице, там у нее, по крайней мере, есть постель.
Хоть бы она еще поболела.
Я подхожу к окну.
Черные ели стали еще черней — вечереет.
Жду.
Наконец, дверь медленно открывается.
Оборачиваюсь: сейчас войдет мать Т.
Как она выглядит?
Я ошеломлен.
Передо мной стоит не мать Т., а сам Т.
Собственной персоной.
— Мама велела меня позвать, когда услышала, что вы здесь. У нее, к сожалению, нет времени.
— Вот как? А когда у нее будет время?
Он устало пожимает плечами.
— Не знаю. У нее совсем нет времени.
Разглядываю Рыбу.
У его мамы нет времени. Чем же она так занята? Она думает только о себе.
И я вспоминаю про священника и про идеалы человечности.
Богатые действительно всегда выигрывают?
Вино не станет водой?
И я спрашиваю у Т.:
— Если твоя мама всегда занята, может быть, я могу поговорить с твоим отцом?
— С отцом? Но ведь его никогда нет дома! Он всегда в отъезде, я его почти не вижу. Он руководит концерном.
— Концерном?
И я вижу лесопилку, которая не пилит.
Дети сидят у окон и расписывают кукол.
Экономят свет, потому что у них нет света.
А Бог проходит по всем дорогам.
Он видит лесопилку и детей.
Он приходит сюда.
И стоит перед высокими воротами.
А старый привратник его не пускает.
— …Вы бы хотели?
— Я бы хотел переговорить с родителями Т.
— По какому вопросу?
— Им это уже известно.
Да, уже известно, но они его не ждут…
— А чего вы, собственно, хотите от моих родителей? внезапно раздается голос Т.
Перевожу взгляд на него.
Вот-вот сейчас улыбнется, думаю я.
Но он больше не улыбается.
Почуял, что его поймали?
И в глазах у него вдруг появляется блеск.
И ужас.
Я говорю:
— Хочу поговорить о тебе с твоими родителями, но им, к сожалению, некогда.
