Заметив, что Эрки скрылась на чердаке бани, Гриша отбросил молоток, принес лесенку и полез следом.
Сначала он увидел только настороженно смотревшую на него кошку. И лишь когда глаза привыкли к полутьме, разглядел трех маленьких котят.
— Вон оно что! — воскликнул Гриша. — А я тебя искал, искал. Пойдем домой, Эрки.
Но кошка смотрела на него по-прежнему недоверчиво, с опаской. Может быть, она думала, что теперь от людей нельзя ждать ничего хорошего?..
Гриша протянул руку, чтобы ее погладить, — она не далась; хотел погладить котят — зашипела.
— Ну, как хочешь, — обиженно сказал Гриша.
Он снова принялся за работу, а сам то и дело поглядывал в сторону бани. Дождавшись, когда Эрки куда-то ушла, он взобрался по лестнице в ее убежище, взял котят и пустил их ползать по траве возле бани.
Когда Эрки вернулась, у нее на глазах Гриша положил котят себе за пазуху и пошел к дому. Кошка жалобно замяукала и, тревожно заглядывая мальчику в глаза, побежала рядом.
Дома Гриша устроил котят на куске войлока в укромном уголке за печкой.
Эрки легла рядом, подгребла котят поближе к себе и успокоенно затихла.
1971
Герман Ходырев
ДЕДУШКИН РОДНИК
Прорезав Карашурский лес и густой орешник, дорога нырнула в лог и вывела меня к молодому сосновому бору. Я помнил этот бор, когда сосенки в нем были мне по колено, а сейчас они вымахали в два моих роста. Деревья покачиваются на ветру, и в их негромком шуршании мне слышится упрек: «Долго, долго не приезжал ты на родину… Взгляни, как мы выросли, пока тебя не было в наших краях…»
Впереди показалась деревня — и сердце мое учащенно забилось.
Это был Чожгурт; тут в прежние годы жил мой дедушка, по этой дороге он ходил в лес за грибами, за лыком на лапти и всегда, отправляясь в лес и возвращаясь домой, обязательно сворачивал к роднику.
Вся долгая жизнь дедушки связана с этим родником.
Давным-давно, совсем молодым парнем, набрел он как-то на заброшенный родник, очистил его, поставил над ним небольшой бревенчатый сруб с дощатой крышкой, из толстого бревна выдолбил желоб для стока воды, и с тех пор стали люди ходить по воду на этот родник.
Односельчане часто говорили дедушке:
— Не подмешиваешь ли ты, Олексан, меду в свой родник? Уж больно сладкая в нем вода. Вон на верхнем конце деревни тоже есть родники, да разве ж их воду сравнишь с твоей!
На это дедушка обычно отвечал:
— Каждый родник, если за ним ухаживать с открытым сердцем, отблагодарит чистой и вкусной водой.
Однажды дедушка рассказал мне, как он возвращался домой с гражданской войны. До станции Сюгинской довез его поезд, а оттуда до Чожгурта он добирался пешком. Вот уже и Кватчинское поле прошел, и лес, наконец вдали показался Чожгурт. И тут, когда до родного дома оставалось всего ничего, вдруг почувствовал солдат, что нет у него больше сил: раны заныли, ни рукой ни ногой двинуть не может, вот-вот упадет посреди дороги. Но вспомнил он о своем роднике и побрел к нему из последних сил. А как напился родниковой воды да умылся — куда и усталость подевалась! Будто не было за плечами тяжелых лет войны.
С молодцеватой выправкой, как и полагается красноармейцу, прошагал по деревне до своей избы, где ждала его молодая жена — моя бабушка.
С тех пор еще сильнее полюбил дедушка свой родник.
Мое детство прошло не в Чожгурте, а в соседней деревне, где мы жили с матерью и сестрой. Но каждую субботу отправлялся я с ночевкой к дедушке и бабушке. Летом ходил пешком, зимой — на лыжах.
Первым делом — так уж приучил меня дедушка — бегу, бывало, к роднику, который не пересыхал в самую жару, не замерзал в лютые морозы. Напьюсь вдосталь, потом иду к электростанции, где работал дедушка: он пилил и колол дрова для локомобиля, который подавал электрический ток в дома колхозников, на мельницу и шерстобитку.
Заслышав мои шаги или поскрипывание снега под моими лыжами, дедушка поднимает голову, поправляет сползшую на глаза лохматую шапку и говорит приветливо:
— A-а, внучек пожаловал! Вот и хорошо! Не озяб? А то зайди в кочегарку, погрейся.
— Нет, дедушка, мне не холодно, лучше я тут, возле тебя, побуду.
— Ну, побудь, побудь… Да я уж скоро управлюсь, пойдем домой обедать. Бабушка давеча воды на чай принесла.
— С родника?
— А то откуда же? Мы для чая другой воды не признаем. Ты, внучек, навестил ли нынче родник?
— От родника иду!
— Это хорошо. Никогда не забывай о нем. Я ему сердце отдал, и останется он вам, молодым, на память обо мне, когда меня на свете не станет. Понял?
Я киваю молча: мне горька мысль, что когда-нибудь моего дедушки не будет на свете.
Прошли годы. Дедушки давно уже нет. Я часто его вспоминаю, вспоминаю и родник. А вот приехать из города, навестить дорогие мне места все как-то недосуг…
«Сейчас напьюсь из дедушкиного родника, умоюсь, как бывало», — думал я, выходя на крутой высокий берег.
Глянул вниз — и чуть не вскрикнул от удивления. Там, где раньше текла неширокая торопливая речка, теперь сверкал под солнцем большой пруд.
«А дедушкин родник? — подумал я в смятении. — Неужели ушел под воду? Не может быть!..»
Но, видимо, так оно и было: я отчетливо помнил, что над родником росли две молоденькие пушистые елочки, а теперь их нигде не было видно; значит, затопило вместе с родником…
Настроение у меня сразу упало. Как же так? Выходит, не только самого дедушки нет на свете; не осталось и родника, которому он отдал свое сердце…
Я опустился па траву и долго смотрел на спокойную гладкую воду пруда, по которому плавали утки и гуси. Смотрел и с горечью думал об односельчанах дедушки, которые не сумели или не захотели сохранить память о нем.
Вдруг я увидел, что от деревни в мою сторону идет мальчишка с большим зеленым чайником в руках.
Когда он приблизился и, по деревенскому обычаю, поздоровался с незнакомым человеком, я спросил:
— Давно у вас пруд?
— Четвертый год.
— Что же, и рыба есть?
— А как же! Колхоз карпов разводит. Рыбы много.
— Это хорошо, — сказал я и вздохнул. Потом спросил: — Далеко ли ты с чайником?
— На Олексанов родник. Мы другой воды для чая не признаем.
Дедушкины слова!..
— Олексанов родник?! Разве его не затопило? — я кивнул на пруд.
— Нет! Люди не позволили.
— Как так? Расскажи-ка.
Обстоятельно, как взрослый, мальчишка стал рассказывать:
— Решили у нас пруд делать. Было общее собрание, говорили, что карпы выгодное для колхоза дело. Ребятам тоже было интересно про рыбу послушать — со всей деревни набежали. Только ничего особо интересного мы не услышали, потому что затеялся спор часа на два: кто говорит, что надо делать запруду выше деревни, кто кричит, что ниже. А один нашелся — его Мишкой Кочаном кличут, потому что у него голова на капустный кочан смахивает, — так этот Мишка знаете до чего додумался? Говорит: надо запруду против самой деревни сделать, тогда, мол, не придется на пруд далеко ходить, под боком будет. Но люди сказали: нельзя, там Олексанов родник, он всю деревню поит, да и не годится рушить память о хорошем человеке.
— А ты сам-то помнишь ли дедушку Олексана? — спросил я мальчишку.
— Помню маленько, — ответил он и добавил: — Он ведь мой прадед.
— Как? — изумился я. — Постой, постой, тебя как зовут?
— Матвеем.
— А отца — Валентином?
Теперь удивился мальчик:
— Да, а вы откуда знаете?
Я рассмеялся:
— Да ведь я твоему отцу двоюродный брат, твой, стало быть, дядя. Я тебя маленьким помню, а ты вон какой вырос — не узнать. В какой класс ходишь?
— В четвертый.
— А где же дедушкин родник? — спохватился я. — Помню, возле него две елочки росли.
— Да вот же они!
Неподалеку, всего в нескольких шагах от того места, где я недавно сидел, предаваясь грустным размышлениям, росли две высокие стройные ели.
— Да-a, они тоже выросли, — смущенно сказал я и дал себе слово отныне почаще приезжать в родные места. Прислушавшись, я вдруг отчетливо различил журчание воды.
Мы подошли к роднику.
Сруб был подновлен, желоб сделан из свежеотесанного бревна, тропинка, ведущая к роднику, аккуратно выложена камешками: люди сохраняют родник, заботятся о нем.
Я склонился к роднику, словно бы низко — до самой земли — поклонился дедушке и тем хорошим людям, которые нынче берегут намять о нем.
1971
Генрих Перевощиков
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
В партизанском отряде Варя была самой маленькой по росту и младшей по возрасту.
Два года назад, как раз в июне сорок первого, она приехала из-под Ижевска в Белоруссию, погостить у родственников. Только доехала до Хлопиничей — война!.. Начались бомбежки, и оказалось, что уехать обратно не так-то просто. А тут — немцы наступают. Варин дядя ушел в партизаны, и она вместе с ним.
