стало небезопасно?» Действительно, раньше ворота никогда не запирали. Повозки крестьян, едущих с поля, стада, возвращающиеся с пастбищ, спокойно проходили перед зеркальными окнами, парадными лестницами, свободно пересекали парки и игровые лужайки. Это было в их местах в обычае с незапамятных времен. «Но, — удивлялся всадник, — они сменили и сами ворота! Это слишком!» Он увидел цепочку от колокольчика, висящего в башенке под крышей. «Что за причуды?» Позвонил. Послышались шаги. Слуга в ливрее с галунами приоткрыл дверь. «Вот те на! Я герцог или лорд?»
— Ты недавно в доме? Я тебя не узнаю.
— Да, господин, я здесь не так давно. Как вас представить?
Г-н Ландро усмехнулся:
— Путешественник. Шевелись, открывай дверь, мой друг, не задерживай!
Слуга не осмелился спросить его имя. Он подумал, что это был близкий друг хозяев.
Незнакомец осмотрелся. Глубоко вздохнул.
— Господин приехал издалека?
— Можно сказать и так.
— И вас ждут?
— Еще бы!
Это точно близкий знакомый, подумал слуга. Хорошо знает дом, сразу направился к дверям в господскую его часть! Прибывший медленно, тяжело слез с лошади. Затем тоном, не терпящим возражений, сказал:
— Отведи его в конюшню и не жалей овса. Он заслужил отдых, старый товарищ!
— Слушаюсь, господин.
— Еще новость! Здесь больше не говорят «мой господин»?
— Я не знаю.
— Ты, наверно, еще не привык. Теперь знай!
Г-н Ландро стряхнул пыль с треуголки. Попытался поправить ее обвисшие края, но без всякого успеха. «Сойдет, — подумал он. — На войне как на войне!» И он вошел в дом. Сразу же заметил, что под потолком висела красивая люстра.
— Однако! Видать, разбогатели. Знать, фермы процветают!
Перед дверью в большой зал он на мгновение заколебался, смутное опасение шевельнулось в его душе. Но он был по натуре человеком решительным, и, отбросив сомнения, г-н Ландро распахнул дверь и радостным, уверенным, насколько хватило сил, голосом воскликнул:
— Вот я и вернулся, мадам! Держу пари, что никто меня уже не ждал!
Он застыл у порога со шляпой в руке. Перед камином вместо мадам и детей сидел, развалившись в кресле, толстый незнакомец с трубкой в отвислых губах. Женщина с напудренными, завитыми волосами сидела рядом с ним и вязала.
— Прекрасно, друзья мои. Я вижу, вы отдыхаете, пока мадам отлучилась! Хорошо устроились! Ты кто? Новый управляющий? Слишком толст, приятель! Мадам сделала плохой выбор, ну да мы об этом еще переговорим. А это твоя жена?
Толстяк поднялся. Ландро оглядел его ироничным взглядом. «У него щеки и брюхо, — подумал он, — как у бедняги Людовика XVI, мир праху его!»
— Господин, — забормотал человек, — я не имею чести вас знать.
— Конечно! Я ведь только что сказал, что тебя не нанимал. Слушай, толстуха, я не люблю, когда при мне вяжут.
— Но, господин, вы ворвались в дом. Позвольте…
— Что я должен позволить? Я дю Ландро! Только что вернулся из эмиграции и мало расположен к шуткам.
— Господин дю Ландро?
— Вернулся из России. Естественно, тайно…
Человек присвистнул, отложил трубку и, обменявшись взглядами с женой, потирая пухлые руки, заговорил:
— Меня зовут господин Ажерон де ля Мартиньер, к вашим услугам.
— Де ля Мартиньер? Никогда не слышал.
— Я купил по закону и с соблюдением всех формальностей имение Нуайе и прилегающие к нему земли. После того, как Республика конфисковала их и объявила национальной собственностью.
— Я не понял.
— Вы эмигрировали. Значит, отказались от французского подданства. Следовательно, ваше имущество принадлежит нации. Имущество вашей жены унаследовал ваш сын Юбер.
Ландро покачнулся. Поднес руку к взмокшему лбу.
— Если я правильно понял, имение было продано как национальное имущество, и вы его купили?
— Именно так.
— Вы были синим?
— Я только честный собственник. Этот дом я привел в порядок, отремонтировал и оставил в нем все как было. Вы потом увидите сами. Только портретов нет. Их, наверное, растащили шуаны.
— А вы меня не разыгрываете?
— Поверьте, господин Ландро, я вам сочувствую и не заслуживаю подобных упреков. Я был очень осторожен и старался не нарушать старинный порядок.
— Вы платили ассигнациями? То есть этими обезьяньими бумажками?
— Как положено. Если бы надо было по-другому, я оплатил бы золотом.
Г-н Ландро замолчал. Слова застряли у него в горле. Он не хотел показать своей растерянности, но не знал, как себя вести, и только глядел на голые стены невидящими глазами, вспоминая висевшие на них портреты своих предков. Искал взглядом отсутствующую мебель и обстановку, которую он так часто вспоминал во время своего долгого и напрасного скитания. Супружеская пара наблюдала за ним с беспокойством.
— Итак, теперь я разорен, выкинут из дома…
— Не надо излишне драматизировать то, что произошло, господин Ландро. У вас еще многое осталось. Имущество мадам Ландро, как я уже говорил, осталось цело. Оно вдвое больше, чем это имение. Ублоньер одна чего стоит! Великолепные земли. Послушайте меня, если вам нужны на первое время деньги, мы можем договориться.
— Мадам Ландро живет в Ублоньер?.. Отвечайте же!.. Там теперь моя жена и дети?
— Господин Ландро, я уже говорил, что ваш сын унаследовал имущество своей матери.
— Что это значит?
— Так вы ничего не знаете? В 1794 году мадам Ландро погибла вместе с дочками и прислугой. Да, господин. «Адские колонны»… Но ваш сын Юбер спасся. Теперь это уже взрослый молодой человек. Он будет бесконечно счастлив видеть вас.
— Он живет в Ублоньер?
— Нет, в Сурди.
Ландро не держали ноги. Он был вынужден сесть. Все более беспокоящаяся госпожа Ажерон поднесла ему рюмку ликера. Но у него хватило сил отказаться.
— Тысяча благодарностей, мадам. Вы можете напоить меня и на кухне. Распорядитесь, чтобы привели мою лошадь.
— Господин, — сказал Ажерон, — Сурди почти в часе езды. Я вижу, вы устали. Не надо отправляться в путь в таком состоянии. Если вы позволите, я могу вам предложить…
Мадам Ажерон толкнула локтем мужа. От Ландро не укрылся этот жест. Он не без труда поднялся.
— Не могу принять вашего предложения.
— Я настаиваю. Я повторяю, что вы ни при чем в этом запутанном деле, и я вижу, что вы едва держитесь на ногах от усталости.
— Я предпочел бы околеть в канаве!
Но, как только он оказался один на дороге, под луной, не смог сдержать свое отчаяние и свой гнев: «Новые господа! — бросал он в темную чащу и пустынные поля. — Господа революционеры! О Боже! Ты слишком несправедлив ко мне! Мое Нуайе… Мое Нуайе!» Придя немного в себя, он удивился, что сверх меры скорбит о потерянном имуществе: «Нет, это я несправедлив! Моя жена, мои девочки убиты, а я думаю только о Нуайе лишь потому, что родился среди
