Хирта, опознанной по номеру, вытатуированному на руке.
Вот что он мне написал:
Вероятно, до сих пор хранятся анатомические разрезы, сделанные в нацистскую эпоху, несмотря на отрицания руководителей института. Существует «исторический» отчет о вскрытии 17 целых тел и 166 частей, обнаруженных 1 декабря 1944 года в резервуарах Института нормальной анатомии, датированный 1946 годом. Я могу предоставить его в Ваше распоряжение.
Значит, до сих пор существуют части тел и органы этих несчастных людей, которые Хирт хотел выставить в музее «вымерших рас»!
Как такое возможно? Почему никто не попытался передать останки родственникам?
Почему они не были захоронены по официальной церемонии, рядом со стелой в память о случившемся?
Вопросов становилось все больше и больше.
И я получил ответ. Он пришел от доктора Узи Бонштейна. Этот врач приехал во Францию в конце 1960-х годов. Увлеченный анатом, он вскоре стал ассистентом в Страсбургском институте.
Он рассказал, что однажды один из тогдашних врачей повел его на экскурсию по институту. Потом остановился перед шкафом, открыл дверцы и попросил Узи посмотреть. Перед глазами молодого врача предстали банки.
В каждой – рука, рот, нос… и этикетка: Juden готическими буквами. Шрифт не оставляет сомнений в происхождении и датировке этих этикеток.
Потрясенный увиденным, Узи похоронил эти изображения глубоко в памяти, перед этим поведав о них жене.
Спустя сорок лет, давно покинув Страсбург… Узи вспомнил. Своеобразная реминисценция и призыв: он должен разобраться с этими банками и рассказать о них.
Мужчина звонит на медицинский факультет и просит записать его на прием к профессору Кану. Он хочет увидеть.
«Что увидеть? – спросил заведующий кафедрой. – Там ничего нет!»
Человек был формален и немного снисходителен: нет ни чашек нацистского периода, ни баночек, ни этикеток. Естественно, Узи Бонштейна пригласили убедиться в этом лично.
Профессора Сирка, врача, который когда-то открыл ему дверцы шкафа, попросили сопровождать гостя во время визита.
Узи ничего не увидел.
Ему дали полный доступ.
Он находит шкаф. Пусто.
«Вот видите», – говорит профессор Кан. Он обращается к профессору Сирку: «Вы можете поклясться своей честью, что никогда не открывали шкаф с человеческими останками в банках в присутствии доктора Бонштейна?»
«Клянусь честью».
Дело закрыто.
Узи Бонштейн мечтал об этом моменте.
Он пытался убедить себя, поверить, но не мог не сомневаться. В ходе разговора жена подтвердила, что он действительно рассказал ей тогда о банках.
Я решил поехать в Страсбург, попросил о встрече с профессором Каном, и мне удалось попасть на специальную экскурсию по институту, которая открыта для общественности только раз в году.
Передо мной предстало великолепное здание Страсбургской больницы: расположенная в самом центре старого города, она с первых же шагов дает ощутить давящий груз истории – совсем не то, что современные учреждения, бездушные факультеты, студентам которых так необходима их современность.
Профессор Кан попросил меня встретиться с ним в его кабинете в Институте анатомии.
Роскошная лестница только что перекрашена. Здесь тоже все помещения поражают великолепием.
Между тем мне как-то не по себе… Почему именно этот карминно-красный цвет с черными линиями?
Беспокойство проходит, когда я убеждаю себя, что это глупая ассоциация.
Просто немыслимо, чтобы тот, кто выбрал эти цвета здесь, где происходили столь чудовищные события, думал о флаге Третьего рейха и нарукавных повязках, которые носили приезжавшие к Хирту врачи СС.
Профессор Кан начинает экскурсию… Я не могу не сказать о том, как мне неловко, и, как это часто бывает, пытаюсь разрядить обстановку шутками.
Попытка оказалась бесплодной, так как вместо улыбки профессор, похоже, вдруг осознал всю нелепость такого выбора цветов, предложенного дизайнером интерьера.
«Вы правы, но я никогда об этом не думал», – говорит он, с явным беспокойством глядя на красивую лестницу.
Он упоминает об этом несколько раз за время визита… Я немного злюсь на себя, так как понимаю, что теперь он будет думать об этом каждый раз, поднимаясь по лестнице.
Институт анатомии состоит из музея, открытого для посетителей только в Дни наследия, учебных классов и подвальных помещений, где находятся чаны, в которых до сих пор хранятся тела, подаренные науке. В них Хирт раньше хранил тела, которые должны были пополнить его коллекцию.
Все витрины и шкафы открыты для меня.
Здесь невероятные экспонаты, восхищающие меня как врача. Эти конечности, черепа, части грудной клетки, кости таза – все это сокровища, даже банки с тем, что в фетальной медицине называют монстрами.
Безмозглые, безглазые зародыши, сиамские близнецы с двумя головами и одним телом.
Банки, которые не показывают обычным людям. Оно и понятно.
Тем временем мой гид объясняет: «Все эти анатомические экспонаты были датированы и каталогизированы. Из всех анатомических объектов, хранящихся в музее, 99 % получены до 1918 года. Хотя коллекция продолжает постоянно пополняться, в ней нет ничего, относящегося к нацистскому периоду».
Неужели Хирт с коллегами в течение трех лет, проведенных в институте, не добавляли свои экспонаты к коллекции? Профессор Кан говорит, что он в это не верит, ведь у них были другие заботы.
Затем проводит меня в амфитеатр. Я вздрагиваю: вероятно, это тот самый амфитеатр, где профессор Хирт проводил занятия по анатомии. Сегодня он полон студентов, которые не знают истории этого места.
Профессор сожалеет и откровенно сообщает: если несколько лет назад он еще проводил настоящий урок истории, рассказывая о Хирте студентам на первом занятии по анатомии, то теперь давление стало настолько большим, учебная нагрузка настолько сложная, что он не чувствует себя достаточно смелым, чтобы перегружать новичков повествованием об ужасах, происходивших в подвале.
Мы спускаемся туда на лифте. Это старая кабина, длинная, чтобы влезала каталка. Мы заняли места, она достаточно длинная, что можно даже лечь. Клаустрофобам и особо чувствительным просьба воздержаться: именно в ней перевозятся тела, пожертвованные науке, которые потом будут использоваться в обучающих целях. Именно через этот лифт, должно быть, прошли 86 замученных людей по прибытии из Штрутгофа. Именно этот лифт использовал Хирт, чтобы незаметно добраться до чанов.
Даже профессор Кан, который до этого момента вел себя довольно приветливо и непринужденно, стал более серьезным, когда открыл двери, ведущие в два тесных зала.
Сегодня прекрасный день. Свет проникает через небольшие окна и освещает большие изразцовые чаны, похожие на внушительные морозильные камеры, открывающиеся сверху.
Вот оно, то самое место.
Именно здесь союзники нашли трупы, невероятный клубок тел, конечностей… все то, что эсэсовцы не успели сжечь перед поспешным отъездом. Если здесь и были тела, то точно не было ни одной из их 86 голов.
Я вдруг переношусь в 1943 год, представляю тела депортированных, погруженные в
