ванну со спиртом. Передо мной в чанах также тела. Они предназначались для обучения. Ванна с жидкостью, покрывало, торчащая нога…
Воздух давит тяжестью. Мы покидаем это место, где царит смерть.
После этого спуска в ад, вернувшись в его кабинет, я спрашиваю, что стало с телами и конечностями, найденными в этих чанах. Где тот шкаф, о котором говорил доктор Бонштейн?
«Там ничего не осталось», – клянется он.
Он очень хорошо помнит доктора Бонштейна, его визит и их разговор.
«Но дело даже не в том, что ничего не осталось: зачем нам вообще хранить или прятать такие ужасные вещи, которые только навевают воспоминания о болезненном прошлом?»
Он рассказал, что согласно отчету врачей о вскрытии после освобождения все тела, конечности – все, что нашли в институте, – захоронили на еврейском участке Кроненбургского кладбища, о чем свидетельствует мемориальная доска внизу здания, которая, как я не могу не заметить, датируется только 2005 годом.
Профессор Кан не может поклясться в этом, поскольку его там не было, но все предшественники уверяли, что в институте не осталось никаких следов злодеяний Хирта. От ужаса, от позора не осталось ничего, кроме памяти о жертвах этих подлых деяний.
Мемориальная доска у входа гласит: «Помните их, чтобы медицина никогда не была использована не по назначению».
Ах да! Еще эта красно-черная лестница.
10
«Он не был похож на убийцу»
Йозеф Менгеле
Красивый, элегантный, с хорошим парфюмом. Любитель классической музыки, он не из тех, кто выхватывает пистолет при слове «культура». Легко представить, как он стоит в одиночестве перед зеркалом, насвистывая Вагнера в утренних сумерках, а затем выходит из комнаты чисто выбритый, с едва заметным запахом одеколона. Его манера поведения всегда безупречна, а ведет он себя с достоинством, граничащим с надменностью: одним словом, идеальный зять Третьего рейха в мундире и начищенных сапогах. Ах, его сапоги! Ничто так не раздражает его, как грязные пятна на них, но он дальновиден: рядом всегда найдется другая пара, которую носит подручный.
К счастью, на платформе Юденрампе нет ни земли, ни грязи.
Немного пыльно, но мысли Менгеле заняты другим.
Как это часто бывает, пришлось сосредоточиться на прибытии колонны.
Сотни одуревших от голода и жажды, перепуганных заключенных высыпали на платформу. Среди них, несомненно, когда-нибудь окажется и один из моих дедов.
Красивый доктор был еще и хорошим охотником. Йозеф Менгеле, Беппо[22], как его называли близкие, внимательно наблюдал за теми, кого считал «недолюдьми». И с каждой новой колонной они только подтверждали то, в чем мужчина был уверен: все передается по наследству. Все, чем мы являемся, несут в себе наши гены (ДНК еще не открыта). Ничто не может повлиять на нашу личность, психику, поскольку все задается с рождения. Так зачем терзать себя сожалениями или сомнениями по поводу евреев, у которых в любом случае нет будущего в том человечестве, которого он желает?
Всемогущий на пыльном железнодорожном пути со стрелкой, этот Ангел смерти указует – бросив быстрый взгляд, бьет хлыстом, с которым никогда не расстается. Links, rechts, links, rechts, «налево», «направо» – выжившие подробно описывали этого доктора, кажущегося таким элегантным, таким неуместным в пустынной обстановке Освенцима, с телосложением голливудского актера, как у Кларка Гейбла, который и правда не был похож на убийцу[23].
По одну сторону ждали дрожащие старики, больные и дети, по другую – те, кто мог работать и помогать Германии в ее военной экономике. Все смотрели друг на друга, обмениваясь прощальными словами. Когда кто-то осмеливался просить, умолять о помиловании, Менгеле, в зависимости от настроения, либо злорадствовал, либо впадал в ярость. Счастливчики отделывались поркой, остальным доставалась пуля из револьвера. Однажды вся колонна была отправлена в газовую камеру в качестве коллективного наказания за то, что мать пыталась укусить эсэсовца, который хотел разделить ее и дочерей.
После формирования шеренги те, кто шел слева, отправлялись в газовые камеры, те, кто справа, – в блоки и ад.
В Освенциме имя доктора связывалось с сортировкой, знаменитыми вспышками ярости, а также с «исследованиями». В книге La Nuit («Ночь»)[24] Эли Визель вспоминает о своей встрече с ужасным доктором:
Внезапно наступила тишина. Вошел офицер СС, а вместе с ним и запах ангела смерти. Наши глаза остановились на его мясистых губах. С середины барака он заговорил с нами:
– Вы находитесь в концлагере. В Освенциме…
Пауза. Он наблюдал за тем, как действуют его слова. Его лицо по сей день осталось в моей памяти. Высокий мужчина лет тридцати, преступления, которые он совершил, написаны на лбу и зрачках. Он смотрел на нас как на свору прокаженных собак, цепляющихся за жизнь.
– Запомните это, – продолжал он. – Запомните навсегда, запечатлейте в своей памяти. Вы находитесь в Освенциме. И Освенцим – это не дом для выздоравливающих. Это концентрационный лагерь. Здесь вы должны работать. Если не работаешь, то сразу в дымоход. В крематорий. Работа или крематорий – выбор за вами.
Так что же насчет Йозефа Менгеле, какой выбор он сделал в своей жизни, что в итоге стал порождением кошмара?
Ни наследственность, ни ранние годы не предопределили его превращения в монстра, в «обманчивый фасад крематория», как выразился один из выживших. Йозеф Менгеле родился в богатой семье в небольшом городке Гюнцбург и изучал философию. Очарованный Гитлером на одной из встреч, он, как и многие, поддался соблазну национал-социализма, позабыв про карьеру философа, и обратил устремления к медицине. Он был полон решимости помочь спасти арийскую расу, новую избранную расу, поскольку ее превосходство записано в ее генах.
Он не знал, как это сделать, но один человек помог ему лучше понять роль, которую Менгеле представлял для себя. В Институте биологии наследственности и расовой гигиены он стал ассистентом всемирно известного немецкого евгеника, профессора Отмара фон Фершуэра. В 1937 году он говорил о «практической социальной гигиене, направленной на ограничение размножения наследственно больных и малоценных людей».
Фон Фершуэр, тщательно уничтоживший после войны всю переписку с Менгеле, клялся, что ничего не знал о происходившем в Освенциме. Между тем именно он обеспечил Менгеле не только разрешением Гиммлера на проведение исследований, но и финансовой поддержкой со стороны Немецкого исследовательского фонда (Deutsche Forschungsgemeinschaft). В Освенциме заключенные, отвечавшие за почту, утверждали: отчеты, предназначенные для Института расовой биологии в Берлине, которым руководил Фершуэр, отправлялись регулярно. Мастер мог отречься от ученика, но передал ему свою страсть к близнецам.
С точки зрения науки того времени близнецы представлялись идеальной моделью для доказательства
