— Что тебе сказать… Такое бывает у людей с нарушениями иммунной системы — ВИЧ-инфицированных, например.
Я не знала, чем болел Терри. Но если допустить, что он имел в виду чуму, говоря «Это не то, что вы думаете», что значит «намного хуже»? Что у него СПИД? Последняя стадия рака? А может, он предупреждал, что инфицирован не чумной бациллой, а чем-то гораздо более опасным?
ГЛАВА 10
Не прошло и двадцати минут, как мы уже подъезжали к Олдбриджу — живописному местечку на берегу Бойна. Чтобы туда добраться, пришлось сначала припарковать машину, а затем, нагрузившись всем привезенным, отправиться пешком по тропинке вдоль ограды кладбища и мимо развалин средневековой церкви — некогда кафедрального собора епархии Мит. Наконец мы перелезли через ограду и оказались на поросшем густой травой склоне, сбегавшем вниз к реке. Отсюда открывался чудесный вид на старинный горбатый каменный мост.
Мы расположились на вершине склона, у куста терновника, уходившего корнями под фундамент кладбищенской ограды. Раскатав коврик с пластиковой основой, чтобы не сидеть на голой земле, каждая положила рядом с собой мягкий карандаш, коробку с акварельными красками, три кисти, складную, как китайский фонарик, баночку, литровую бутылку с чистой водой и большой блокнот для рисования. Сидя с блокнотами на коленях, мы начали с беглых набросков моста в карандаше. Обе приехали в шортах и теннисках и надеялись, что если не лицо — пришлось натянуть бейсболки, защищая глаза от яркого света, — то хотя бы руки и ноги подзагорят на солнце. Под его прямыми лучами акварельные краски слишком быстро пересыхают, но выручала тень от листьев терновника.
Между нами и Бойном, словно юбки танцующих полинезийскую хулу туземных девушек, колыхалась под теплым ветерком высокая трава, из которой тут и там выглядывали лютики. Прямо над головами носились ласточки, так низко, что, когда они выделывали свои кульбиты, был виден синеватый отлив перышек на спинках. На дальней стороне к вершине склона подступали заросли боярышника — кусты никли под грузом белых соцветий, облепивших ветки. У моста речушка мелела настолько, что когда-то в этом месте ее, очевидно, переходили вброд. Разбросанные по речному дну валуны и камни выступали над поверхностью воды — деталь пейзажа, еще больше привлекавшая к нему живописцев.
Все это мы собирались запечатлеть, и вскоре, раскрыв коробку с красками, я уже смешивала разные пигменты на внутренней стороне крышки. Окружающий мир превратился в гармоничные сочетания цветов, оттенков и форм: бурая вода, вскипающая белой пеной вокруг камней под арками моста; бурые и белесые пятна лишайника на самих арках, сливающиеся друг с другом и с выщербленными известняковыми блоками опор и арочных перекрытий. Казалось, старинный мост был частью природы, как сама река, что он стоял здесь всегда, что это обычная скала, в которой водный поток пробил когда-то туннель и помчался дальше.
Я видела контрастные цвета пейзажа: оттенки зеленого на покатом склоне, желтые лютики и ярко-желтые водяные ирисы — «касатики», как мы их называли, — растянувшиеся колонной вдоль реки и кивавшие головками; темнеющий островок камыша посреди реки, а на другом берегу, в придорожном поле — шеренги красных маков с трепещущими на ветру лепестками.
Наше присутствие иногда привлекало внимание шедших по мостику людей. По узкой тропинке они поднимались туда из ресторана «Мэйфлай», что ниже по течению реки. Но за весь день никто к нам не подошел. Мы с Фрэн едва ли перекинулись парой слов, пока работали. За двадцать с лишним лет ничего не изменилось: моя подруга рисовала так же легко и свободно, я — по-прежнему медленно, мучаясь раздумьями над каждым мазком. Мои картины нередко смущали зрителей, чьи представления об акварельной живописи были совершенно иными. Из-за ярких красок и тщательно прописанных деталей они казались им выполненными маслом. И все же я тешила себя мыслью, что мои работы не лишены достоинств, присущих только акварелям. А Фрэн удавалось остановить мгновение и перенести его на бумагу — чисто импрессионистский подход, характерный для художников-акварелистов.
Наконец мы отложили кисти — пора было поразмяться и оценить, что у нас получалось. Обсудив, кто какими красками передал голубизну неба, какие детали пейзажа опустил, какие оставил, я откупорила бутылку красного вина, а Фрэн разложила на траве холодные жареные колбаски, крутые яйца, ломтики сыра — эмменталя и бри — свежие булочки и сандвичи с салатом.
Не успели мы приняться за еду, как услышали голоса детей, игравших в развалинах церкви за кладбищенской оградой. Детвора в Каслбойне развлекалась так же, но из недавнего разговора с Домиником Ашером я узнала, что если подвыпивший подросток, споткнувшись о могильную плиту, упадет и сломает руку, а потом добьется денежной компенсации, то скорее всего кладбище и церковные развалины закроют для посетителей. Пускать туда будут лишь по особым случаям. Поистине жить в Ирландии становилось все неуютнее.
Фрэн более-менее успокоилась.
— Ну, так из-за чего у вас с Дейзи был утром скандал?
— Да ведь она разъезжает на этом проклятом мотоцикле без шлема. У нас дня не проходит, чтобы не сцепиться — не одно, так другое.
— А кто тот парень на мотоцикле?
— Ни за что говорить не хочет. Только Оушен проболтался, что он намного старше ее.
— На сколько же?
— Ему двадцать восемь.
— Ты поэтому переживаешь?
— А то! Ведь она почти ребенок.
— Не забывай, Фрэн, у меня с Финианом такая же разница в возрасте. И я была школьницей, когда в него влюбилась.
— Я об этом думала. Но ты любила его, так сказать, издали, на расстоянии. Вы стали близки лишь последние несколько месяцев. Господи, после двадцати лет знакомства!..
— Ты уверена, что она с ним спит? Он не может не знать, что она несовершеннолетняя.
— Дейзи отказывается обсуждать эту тему. Требует, чтобы я замолчала: ей, видишь ли, отвратительно. Страх как боюсь, что она забеременеет. Нашла у нее в комнате презервативы… Ну, может, это она для пущей важности; ты же знаешь, что для них мнение сверстников — нужно всем подружкам крутизну свою показать. А заставлять ее глотать противозачаточные таблетки не могу и не хочу — все равно что признать поражение. И на гормональном развитии они могут сказаться. Инфекцию заработать ничего не стоит, кончится бесплодием или…
— Дейзи — умная девочка. Не будет она себе жизнь калечить.
— Даже если бы я поверила, беда еще в том, что она регулярно напивается. Насколько мне известно, там и наркотиками балуются. Один раз потеряет над собой контроль — и все! Ладно, хватит. Мы зачем сюда приехали? Чтоб хоть на полдня забыть о своих проблемах, так ведь?
Фрэн сразу заметила, как по моему лицу скользнула тень, и пристально на меня посмотрела.
— О чем думаешь, Иллон? У тебя с Финианом что-то не так? — После двадцати пяти лет близкой дружбы во всем, что касалось меня, инстинкт Фрэн срабатывал безошибочно.
— Все в порядке. — Мне не хотелось ей говорить.
— Свадьба отменяется? — Она даже как будто обрадовалась. Фрэн и раньше не одобряла мой выбор, считая, что Финиан годами морочил мне голову. Однако с тех пор как мы объявили о помолвке, она вела себя сдержанно.
Я покачала головой.
— Понимаешь, о свадьбе вообще сложно задумываться. С точки зрения Финиана, она только мешает чему-то более для него важному.
— А для тебя это новость? Все мужики такие.
— У него это иначе, чем у других. Сейчас он загорелся каким-то проектом и не знает, как совместить его с женитьбой. Наверное, оттого, что за столько лет привык к независимости — реализует собственные замыслы, принимает собственные решения. Когда он затевал Брукфилд, ни к кому за советами не бегал.
— То есть ты хочешь сказать, что он честолюбив, упрям и все делает по-своему, правильно?
Я кивнула.
— Тебе такое никого не напоминает? — Фрэн опустилась на коврик и снова принялась за рисунок. Ей не требовался ответ; она хотела, чтобы я задумалась.
Обязательно поразмыслю, только не сейчас. Мы здесь, чтобы забыть о своих проблемах, она сама сказала. Я придвинула к ней бутылку с остатками вина. А мне еще за руль садиться.
Как только я взяла блокнот, прилетела божья коровка, привлеченная пятном желтой краски, с которой я экспериментировала, добиваясь нужного оттенка. Пока она ползала по засохшему мазку, я вдруг подумала — будто раньше не знала, — какое странное для жучка название. И не потому что «коровка», а потому что «божья». Вспомнила легенду, как это случилось. Когда-то фермеры молились Пресвятой Деве, прося спасти урожай от нашествия насекомых. И тогда ее Сын послал им маленького пожирателя вредителей посевов. Красные крылья и семь черных пятнышек на них должны были напоминать людям о красной мантии и семи скорбях Богородицы. А еще я вспомнила, что традиция изображать Деву в голубой накидке не всегда соблюдалась в прошлом.
