- Пожалуйте в дом! Привет Сосойе и Сосоиному русскомy!
Анатолий оглядел прислоненную к дому лестницу и стал взбираться по ней.
- Сосойя, куда он лезет? - забеспокоился Лукайя. - Пригласи человека в комнату!
- Сперва сметем крышу, дядя Лукайя, - ответил я и тоже полез на лестницу.
- Зачем беспокоитесь, дети, дай бог вам здоровья! Эх, старость не радость. Да еще такая старость, как у меня.
Нет больше моих сил. А снегу-то навалило! Еще ночь, и рухнул бы дом! Дай бог вам радости и здоровья! И баба моя совсем скисла. Эй, хозяйка, принимай гостей! - Лукайя открыл дверь. Воспользовавшись этим, собака вмиг шмыгнула в комнату.
Почти час мы сметали снег с крыши. Руки у меня окоченели. Я подобрался к дымовой трубе и протянул руки к вившемуся из нее дыму. Вместе с приятным теплом я почувствовал нечто более соблазнительное.
- Анатолий! - крикнул я. - Поди сюда!
- Ничего, мне не холодно! - ответил он, продолжая лопатой сгребать снег.
- Иди, говорю, сюда!
Анатолий нехотя подошел.
- Ну?
- Смотри! - Я взял Анатолия за голову и наклонил ее к самому отверстию трубы. - Чуешь?
Из трубы несло сногсшибательным ароматом мчади и ветчины. Спустя несколько минут я, Анатолий и дядя Лукайя сидели за низким столиком у камина и уплетали дымящийся мчади и поджаренную ветчину. Жена Лукайи, тетя Варвара, сидела на тахте и молча смотрела на нас.
Дядя Лукайя разлил в стаканы водку, подал Анатолию.
- Выпей, Сосоин русский, хорошо с мороза!
- Спасибо, не хочу! - Анатолий передал стакан мне.
- Первый раз вижу солдата, не пьющего водку, - удивился Лукайя. - Неси вино, хозяйка!
Тетя Варвара вышла и вскоре вернулась с кувшином.
Лукайя разлил вино.
- Тамада из меня - никудышный, - сказал он, - не случись со мной этого несчастья, не померкни в моем доме свет и счастье, - знаешь ли, Сосойя, был мой Кукури и тамадой, и надеждой, и кормильцем в доме. А теперь... что ж, видно, такова судьба моя. Благодарю вас, дорогие мои.
Да избавит вас бог от всех бед и да будет ваша жизнь полна радостей и благополучия!
Лукайя поднес стакан ко рту, взглянул на висевший на стене портрет сына и выпил.
С портрета улыбался Кукури, улыбался так весело, гак заразительно, что, прочти я хоть сотню похоронных, поверить в его гибель было невозможно.
- Этот, да? - тихо спросил меня Анатолий. Я кивнул. Анатолий молча опорожнил свой стакан и сам налил себе.
- Пей, сынок, пей на здоровье!
- Дядя Лука, будьте здоровы, тетя Варвара, у вас хорошее русское имя, будьте здоровы! - сказал Анатолий и выпил.
- Будьте здоровы! - сказал я и тоже выпил.
Анатолий тут же наполнил стаканы.
- Погоди, сынок, - остановил его Лукайя. Он капнул из своего стакана на кусок мчади. - Обычно в моем доме первый стакан поднимается за него, - и он взглянул на портрет Кукури.
- Сынок, сынок... - простонала тетя Варвара и поспешно покинула комнату.
- Чтоб не видать в жизни света и счастья моему губителю, - продолжал Лукайя, - чтоб в доме его не переводились траур и слезы... - Из соседней комнаты донеслись глухие рыдания тети Варвары. - Чтоб плакали о нем жена и дети его... За память моего Кукури! - Лукайя выпил и посмотрел на Анатолия. Тот отвел глаза.
- Выпей, Анатолий! - попросил я.
- Будем здоровы! - Анатолий быстро опрокинул стакан.
- Не так, Анатолий, надо выпить за память Кукури! - подсказал я и наполнил его стакан.
- Нет, за его память я пить не стану! - Анатолий отодвинул стакан.
Лукайя изумленно посмотрел на меня.
- Не может больше, - постарался я сгладить неловкость.
- С чего ты взял? - Анатолий выпил, потом снова налил и выпил еще.
- Напился... Ты извини, дядя Лукайя... - Анатолий встал. - Кто я? спросил он и пошатнулся.
- Анатолий! Неудобно... Садись! - попросил я.
- Coco, скажи, кто я? - повторил он.
- Как кто? Ты - Анатолий!
- А тогда, в плантации?
- И тогда ты был Анатолием! - улыбнулся я.
- Тогда я был мертвецом. Для кого-то я и теперь мертвец, и потому пьют, наверно, за мою память. Но я не хочу быть мертвецом! Потому что я жив! Никто не хочет быть мертвецом! Дядя Лука, ты уже стар, ты должен помнить мое рождение. Расскажи, прошу тебя, как я появился на свет!.. Вспомни, пожалуйста!
- Что тебе сказать, сынок, - растерялся Лукайя, - я, конечно, старик, но... ты родился в России... Не могу я помнить...
- Родился, верно! А мой дом сожгли! Всех угнали в Германию! Мы бежали... Не было выхода... Дядя Лука, жив я или нет? - Анатолий ударил себя кулаком в грудь.
- Жив, сынок, конечно же жив! Дай бог тебе долгих лет жизни!
- А для родителей своих? Для них я покойник... Плачет по мне моя мать или нет?
- : Да уж не смеется, конечно!
- Но я ведь жив? Зачем оплакивать меня? Справка?
Да что справка! Справка - бумажка! Бумага не можег убить человека! Человек гибнет от пули. Покажи-ка мне пулю, которая убила твоего Кукури! Где она, эта пуля, дядя Лука?! Нет ее!.. А почему ты не хочешь поверить, что твой сын, так же как я, где-то там, в русском селе... Раненый... Не может быть этого? Может! Все может быть! Да ты... ты не любишь своего сына, нот что я тебе скажу, дядя Лука! - Анатолий махнул рукой.
- Садись, Анатолий! - снова попросил я.
- Сними ту черную ленту! - вдруг сказал Анатолий.
- С ума он сошел! - подскочил Лукайя.
- Сними! - повторил Анатолий. - Сними! Получил бумажку и похоронил сына? Как ты мог так легко примириться со смертью своего Кукури?! Не любишь ты его!
Справку, говоришь, получил? А я тебе дам сто справок что он жив!
- С ума он сведет меня! - проговорил дядя Лукайя, глотая слезы.
- Сто справок, слышишь, дам тебе, сто справок, что твой сын жив и невредим! И не стыдно тебе? А еще старый человек! Бумажке веришь, а мне не веришь? Сними! - Анатолий сел.
Лукайя налил еще. Рука у него дрожала, половина вина разлилась на стол.
- Сосойя, - обратился он ко мне с мольбой в голосе - скажи, что мне делать?
- Прав он, дядя Лукайя, сними!
- Опозорюсь на все село!
- А если он вернется? Вот тогда действительно опозоришься! - сказал я и вдруг понял, что все мы пьяны, и больше всех - я. Со стены все так же улыбался Кукури, и никто не убедил бы меня и Анатолия в том, что его нет в живых. Я встал и, шатаясь, пошел к стене, но добраться до нее так и не сумел. Я присел на тахту. Комната закружилась, на стене вместо одного появились два три, четыре, сто портретов, и теперь нам улыбались сто Кукури.
- Здравствуй, Кукури! - сказал я.
Дядя Лукайя вздрогнул, потом обхватил голову руками, уткнулся ими в колени и так и застыл.
Комната продолжала крутиться, стол повалился набок, а камин кувырнулся так, что я испугался, как бы на меня не посыпались угли. Но камин продолжал мирно гудеть и светиться неярким светом.
Потом все успокоилось, улеглось по своим местам. Я зажмурился, а когда вновь открыл глаза, понял, что приступ опьянения прошел.
Потом я помню, как встал дядя Лукайя, как он направился к двери, как из соседней комнаты вышла тетя Варвара, подсела ко мне и положила на колени две чурчхелы и как я поцеловал ее в морщинистую щеку. Потом вернулся дядя Лукайя со свернутой черной лентой в руке. Он подошел к камину, опустился на колени, с минуту колебался и вдруг бросил сверток в огонь. В комнате вдруг потемнело. Прошла секунда, другая, третья, сверток постепенно стал воспламеняться, потом вспыхнул, озарив комнату. Я увидел, как улыбался Анатолий, как текли слезы по щекам тети Варвары и как дрожали руки у дяди Лукайи.
...Мы вернулись домой поздно. Тетя сидела у камина, читала книгу. Я и Анатолий были с ног до головы в снегу, однако холода не чувствовали выпитое вино все еще согревало нас.
Увидев нас, тетя отложила книгу, подбросила в огонь дрова и поставила перед камином два трехногих стульчика.
- Идите к огню! - позвала она.
Шатаясь, я подошел к камину, опустился прямо на пол и положил голову на колени тети.
- Что с тобой? - спросила она,
- Я пьян, тетя!
- Где вы были?
- Анатолий тоже пьян, тетя!
Анатолий, хватаясь за стену, кое-как добрался до камина, плюхнулся на стульчик, взял руку тети и погладил ее. Тетя осторожно высвободила руку и посмотрела на меня.
- Он пьян, тетя!
Анатолий опять взял руку тети, но я не обратил ни это внимания. Меня разморило от тепла и захотелось петь.
- Ложись-ка лучше спать, завтра тебе в школу! - сказала тетя.
Драные ботинки,
Рваное пальтишко,
В школу мне не хочется
Вольный я мальчишка!
пропел я в ответ и закрыл глаза.
- Мария, моя Мария... - донесся до меня сквозь дрему голос Анатолия. Я приподнял голову.
Анатолий нежно гладил тетю по волосам и приговаривал:
- Ты прости меня, Мария... Добрая моя, милая Мария... Отыскал-таки тебя... Мария моя... А где девочка?
У мамы?.. Слава богу, конец всему... Конец скитаниям...
Теперь мы всю жизнь будем вместе... А нашего села больше нет, Мария. Сожгли его немцы. Дотла. Никого там не осталось. Ни живой души... Где ты была, Мария? Измучилась, бедная моя. Как девочка и мама? Теперь все! Конец нашим мукам...
