Я видел, как он пошел по заснеженному полю, как пересек его, как стал взбираться по склону Концхоулы и как постепенно исчезло темное пятно на белоснежном фоне горы.
- Извините меня, женщины, осталась ваша кукуруза несмолотой... неловко улыбнулся Беглар.
- Беглар, накорми меня своими лепешками, проголодался! - сказал я и поцеловал Беглара в озябший нос.
- Дай отогреться, сукин сын! - проворчал Беглар, потер рукой нос и сел у огня,
ЦУЦА
- Здравствуй, Бежана! Да, это я. Ты, наверно, думаешь, что я забыл тебя. Нет, дорогой, просто у меня не остается времени поболтать с тобой. Дома, по хозяйству, уйма дел. И в колхозе надо поработать. А уроки? Их ведь тоже надо готовить. Что? Пятерки? Какие там пятерки, Бежана! Дай бог вытянуть на тройки! Школу-то, какникак, надо кончать, не ходить же мне всю жизнь босоногим оборванцем! Дома? Дома все живы-здоровы. А наш русский ушел, Бежана! Вот так, встал в одно прекрасное утро и ушел. На фронт, конечно! А как он заставил Лукайю снять траурную ленту, я тебе не рассказывал? Да, заставил! А потом и остальные поснимали эти проклятые черные ленты. Теперь все только и живут надеждой, что рано или поздно возвратятся их пропавшие сыновья и мужья... А сам Ън пропал, наш русский, Бежана! Ни письма, ни весточки от него. Когда мы провожали его, тетя все шутила, смеялась. А ночью проснулся я, и что ты думаешь? Плакала тетя, Бежана! Да, плакала. Как, потвоему, любила она его? Я думаю, любила!
На дворе уже весна, Бежана! Вот-вот лопнут почки на твоей розе. Что я делаю? Да вот, сколачиваю скамейку.
Сядем я и Хатия на скамеечке и будем делиться с тобой новостями...
Дела на фронтах идут хорошо. Остановили мы немца, Бежана! Ей-богу! И даже гоним обратно помаленьку! Да!
Ну, знаешь, трудно все же приходится нашим. Вернувшиеся с фронта ребята рассказывают - наши готовятся к крупному наступлению. А для наступления, сам понимаешь, нужно людей втрое больше. Да потому! Враг - что?
Он сидит в окопе и целится в тебя. А ты бежишь, неприкрытый, прямо на него. А он из окопа стреляет в тебя. Вот то-то и оно! Если его выкурить из окопа, потом уже станет легче. Теперь он удирает, а ты бежишь за ним и стреляешь! Так вот, ребята говорят, скоро наши погонят их вовсю! Так что ты не волнуйся, все будет хорошо, Бежана!..
- Здравствуй, Coco!
Я вздрогнул и оглянулся. Передо мной стояла Цуца.
Цуца, соседская дочь, была замужем за парнем из другой деревни. Я хорошо помню день ее свадьбы. Ох и палили подвыпившие дружки! Скакали и гарцевали на конях как сумасшедшие! Снесли половину плетней на селе. Цуцина мать даже разрыдалась - за кого, мол, выдаю свою единственную! Потом умоляла зятя - оберегать молодую жену как зеницу ока... А после свадьбы просила восседавшую на белом коне дочь не забывать родной дом, почаще наведываться к матери...
Вот и вернулась Цуца к матери навсегда. Спустя месяц после свадьбы началась война, а еще через месяц Цуца получила похоронную.
Теперь она стояла передо мной - сильная, красивая, полногрудая, упернщсь рукой в бедро и улыбаясь пунцовыми губами.
- Здравствуй, Цуца!
Я забил последний гвоздь, положил топор и присел на скамейку.
- Смотрю я на тебя целый час. С кем ты тут разговаривал?
Цуца села рядом со мной.
- Да так... Сам с собой, - сказал я и отодвинулся,
- О чем же ты разговаривал с собой?
- Так... Спросил о чем-то.
- И что он ответил? - рассмеялась Цуца.
- Ничего... Не знаю, говорит.
- А ты спроси меня, Сосойя, я знаю все, - сказала Цуца и погладила меня по голове.
Я не ответил ей. Цуца провела ладонью вниз по моей щеке, потом тыльной ее стороной - вверх.
- Вырос ты, Сосойя, борода уже растет...
- Да-а-а... Пух один, - пробормотал я и почувствовал, что краснею.
- И усы вот растут, - Цуца погладила указательным пальцем мою верхнюю губу.
- Да-а... Тоже пух, - сказал я и быстро встал, испугавшись, как бы Цуца не услышала биения моего сердца.
Цуца смотрела на меня своими большими красивыми глазами, и я был уверен, что она слышит, как стучит мое сердце.
- Ты уходишь, Сосойя? - спросила Цуца и тоже встала.
- Пойду, пожалуй, поздно уже... А ты куда шла,
Цуца?
- Я - за листьями шкери...[Шкери - по-грузински альпийская роза, рододендрон] - Цуца показала на кор
зину. - Может, пойдешь со мной? У тебя, кстати, топор. - Я заколебался. - А то стемнеет, могу и испугаться одна! - добавила она.
- Ладно уж, пойдем, только ненадолго. - Я взял корзину.
Тропинкой мы сбежали по склону кладбища и стали подниматься на покрытый густым кустарником пригорок.
Я выбрал куст шкери покрупнее и в два счета начисто обстриг его. Цуца присела под кустом, я - рядом с ней.
За далекой горой медленно спускался огромный медный диск солнца. Он напомнил мне выпеченный на кеци дымящийся мчади, и я пожалел, что этот исполинский мчади опустится где-то в другом месте. Впрочем, сейчас, ранней, голодной весной, все круглое: и мельничный жернов, и точильный камень, и солнце, и луна - все мне напоминало мчади. Этим сходством больше всех обладала луна, - то полная, то ущербная, она выглядела совсем как мчади, то целый, только что снятый с раскаленного кеци, то уже съеденный наполовину. И потому, наверно, наши голодные собаки все ночи напролет яростно лаяли на луну...
Цуца не спеша срывала с веток листья и аккуратно складывала их в корзинку. Чтобы ускорить дело, я взял одну ветку и стал очищать ее от листьев.
- А я ведь знаю, с кем ты там разговаривал. С Бежаной, - сказала Цуца.
- Да, Цуца, с Бежаной, - признался я.
- И часто ты ходишь на кладбище?
- Часто.
- Бежана очень тебя любил...
- И я его очень любил.
- Тебя все любят.
- Да-а-а...
- Я знаю, любят.
- И ты тоже? - вырвалось у меня. Пупа смутилась.
- Почему ты не ходишь к нам, Сосойя? Ты бываешь у всех, всем помогаешь...
- Приду и к вам.
- Когда?
- А когда мне прийти?
- Когда захочешь.
- Хорошо...
- А почему эта девчонка бегает за тобой?
- Кто, Хатия?
- Да, Хатия.
- Почему бегает? Я вожу ее в школу... И потом, ей приятно бывать со мной.
- А тебе?
- Мне тоже.
- Она любит тебя?
- По-моему, любит.
- Как она любит тебя, Сосойя?
- Ну как?.. Как все...
- А ты любишь ее?
- Очень!
- И не боишься?
- Чего мне бояться, Цуца?
Цуца не ответила. Я положил листья в корзину и случайно прикоснулся рукой к руке Цуцы. Она не убрала ее.
- А тебя никто не любит, Цуца?
- Не знаю... По крайней мере, никто в этом не признается.
- Не может быть!
- Нет, Сосойя, никто меня не любит, никто! - Цуца придвинулась ко мне. Я почувствовал себя неловко. - А ты любишь меня, Сосойя? - спросила вдруг Цуца и взяла в свои руки мою руку.
- Я? Не знаю...
- Эх, ничего ты не знаешь, Сосойя! Ты знаешь, что такое женщина? Женщина, которая лишилась мужа на первом же месяце замужества? Ты знаешь, что такое овдовевшая в моем возрасте женщина?..
Цуца тяжело дышала. Я приподнялся, но Цуца удержала меня.
- Coco, ты умный парень, ты поймешь меня... Ты не станешь смеяться надо мной?.. Слышишь?.. Пожалей меня, Сосойя! Никто меня не любит! Одна я, понимаешь, одна! - Цуца обняла меня... Не знаю, почему я это сделал, я тоже обнял ее и припал губами к ее груди, шее, губам...
Цуца закрыла глаза... - Сосойя, мой Сосойя, хороший мой мальчик... Ты поймешь меня, ты не будешь смеяться надо мной... Или же возьми свой топор и убей меня... Сосойя... - шептала она, и я ощущал дрожь ее горячего тела.
Цуца в изнеможении опрокинулась на траву.
- Сосойя, дорогой мой, скажи, что любишь меня! Делай со мной, что хочешь, режь меня, души меня, но только скажи, скажи, что любишь! шептали ее дрожащие губы.
Я нагнулся к Цуце, обнял ее, раскрыл для поцелуя губы, и вдруг мною овладел страх. Я испугался так же, как и тогда, в первый день войны, при виде онемевшего народа, как при первом известии о гибели, пришедшем в наше село, как при виде окровавленного Бежаны. Я испугался, как боятся люди собственной смерти. Я вскочил, отпрянул назад, зацепился за куст, упал, снова вскочил и, не оглядываясь, побежал. Я мчался, не разбирая дороги, Продирался сквозь колючие кусты, бежал по полям, виноградникам, перемахивал через плетни... С трудом переводя дыхание, я ворвался во двор Виссариона Шаликашвили, взлетел на балкон и ткнулся головой в колени мирно сидевшей на лавке Хатии.
- Что с тобой, Сосойя, что случилось? - испугалась Хатия.
- Хатия, я люблю тебя! - выпалил я и заплакал.
- Из-за этого ты мчался сюда? Я тоже люблю тебя, и все тебя любят! Может, сказал кто-нибудь, что не любит тебя, и потому ты плачешь?
- Дура ты, тупица, ничего ты не понимаешь!
- Скажи наконец, что произошло?
- Ничего, Хатия, я был на кладбище и испугался.
- И не стыдно тебе?
- Стыдно...
- Не надо было тебе ходить без меня, Сосойя! - скааала Хатия.
- Не надо было мне ходить без тебя, Хатия! - сказал я.
* * *
И опять я лежу в постели и гляжу в потолок. Весна.
Мы уже не топим камин, смотреть в комнате не на что - мигающая лампа да дощатый потолок... На потолке что-то ползет - то ли муха, то ли жук какой-то. Скорее всего - сверчок. Он то скрывается в щели, то появляется снова.
