Лоуренс сам этого не понимал.
Эмма уволилась со студии за пару месяцев до выхода «Сценарных тонн глотателя».
– Знаете, производство сценариев попросту не для меня, – так она сказала начальству.
А подоплека этой истории была вот какая. Один из больших боссов прикарманил целую пачку сценариев с замечаниями Эммы. В Голливуде, оказывается, есть нечто вроде неписаного правила – полного мудака нельзя называть полным мудаком, по крайней мере на бумаге. Босс решил, что Эмма правило нарушила, и разослал ее комментарии агентам авторов отвергнутых ею сценариев – думал, наверное, что так он ее накажет. Только не угадал – ведь если копии начал делать один человек, за ним последуют все остальные; так отзывы Эммы попали в руки боссов с других студий. Боссы-конкуренты не имели ничего против – их подчиненным приходилось читать те же, уже отвергнутые Эммой сценарии: авторы-то продолжали рассылать их по студиям.
Более того, кое-какие из этих сценариев иными студиями были приняты в производство, по парочке уже были отсняты ленты и шел монтаж, а одну даже успели выпустить на экраны! Разумеется, газетные отзывы, в меру нейтральные, были далеко не столь проницательны и написаны отнюдь не так ярко, как Эммины; более того, ее отзывы понравились даже агентам отвергнутых ею авторов (кое-кто из таких агентов даже предлагал Эмме работу).
Один радиоведущий, интервьюируя Эмму в прямом эфире, попросил у нее разрешения зачитать ее заметки вслух.
– Да ради бога, – ответила она, – их все равно уже прочел весь свет.
А что, лишняя реклама «Глотателю» не помешает.
Не стоит и говорить, что друзей в стане сценаристов у Эммы не прибавилось, но что решительно вывело кинопублику из себя, так это ее открытое заявление, что ей совершенно неинтересно писать сценарии самой (и, в частности, она не собирается переделывать в сценарий «Глотателя»). Роман, с ее точки зрения, и так на треть порнофильм; из такого материала кино не сделаешь. А чтобы уже никто не мог снять по роману фильм против ее воли, Эмма требовала для себя от потенциальных заказчиков таких прав по контролю за потенциальным сценарием, каких никогда не дают авторам книг вообще – и уж во всяком случае не дают авторам, первой книге которых без году неделя. Эмма утверждала на публике, что не заинтересована в фильме по роману, но одновременно сообщала, что готова продать права, но при одном условии: у нее будет полный контроль над сценарием, и не только, – она намерена контролировать выбор актеров и режиссера и даже монтаж. Она точно знала – такой договор на фильм по «Глотателю» никто никогда не подпишет.
Эмма появлялась во всех обычных голливудских местах – чаще всего с Джеком, чем дальше, тем чаще, – и публика считала, что она копит материал для следующего романа про Голливуд. Джек не знал, так ли это (в то время); ему казалось, Эмме просто нравится ходить туда, где можно поесть и выпить. Эмма же считала, что она призрак-мститель, который напоминает день ото дня студийным боссам, что есть в мире читатели сценариев, которые умеют еще и писать.
Среди киношников вскоре утвердилось мнение, что «Глотателя» «невозможно снять»; на самом деле в Голливуде это комплимент. Правда, чтобы сохранить внимание киношников, надо изредка писать книги, в эту категорию не попадающие.
Джек очень беспокоился за Эмму. Она зачем-то купила дом, что они снимали в Санта-Монике; переезд из Вениса так ей не понравился, что она решила больше никогда не переезжать. Но и снимать этот дом было сущей глупостью, а уж покупать!
Два этажа и три спальни на нижнем конце Энтрада-драйв, там, где Энтрада сливается с Тихоокеанским шоссе (даже на фоне жужжания кондиционера ты слышал шум машин). Часть окон выходила на задний двор итальянского ресторана – с соответствующим помойным запахом (конечно, выкинутая лазанья пахнет лучше, чем рыба, но все-таки!).
Но когда у Эммы вышла первая книга, они жили именно на Энтрада-драйв, и тут-то она и стала «независимым романистом», как с гордостью себя называла. Наконец-то свершилась ее месть, наконец-то она отплатила факультету кино за украденные у нее годы – стала знаменитой в столице киноиндустрии США, причем потому, что написала роман, а не сценарий. И конечно, покупка дома на Энтрада-драйв – еще один способ для Эммы показать киношникам кукиш. Она приехала в Лос-Анджелес аутсайдером и намеревалась им оставаться – напоказ, назло всем.
– Нет, конфетка моя, в Беверли-Хиллз я не перееду.
– Ну и ладно, мы все равно там обедаем чуть не каждый день.
Скорее даже ужинаем, причем все позднее и позднее, особенно в последнее время. Джек не пил, поэтому был за рулем, что позволяло пить Эмме, – она легко в одиночку уговаривала бутылку, причем к этому моменту ужин, как правило, еще не был закончен. Больше всего Эмма любила ресторан «Кейт Мантилини».
– Ну зачем мы туда ездим? Ведь это же черт-те где, а ты и заказываешь только что бутерброд со стейком и пюре, – ныл Джек, который не ел ни хлеба, ни картошки.
Но она обожала сидеть за длиннющим баром в «Кейт». Ее все там знали, каждый спрашивал, как продвигается ее новый роман.
– Продвигается, будьте покойны, – отвечала Эмма. – А вот вы лучше познакомьтесь, это Джек, мы с ним живем в одном доме. Да вы его в кино видели, он играл девицу в «Моем последнем автостопщике». Я имею в виду, ту, красивую.
– Я играл автостопщика, – разъяснял Джек. Несмотря на требования Миры Ашхайм сбрить щетину, он все равно ее носил – андрогиния, конечно, хороша, кто бы спорил, но полезно иногда ее немного сглаживать, и щетина тут в самый раз.
По вечерам в понедельник Джек и Эмма отправлялись в «Дэн Тана». В баре показывали «Футбол по понедельникам», но официанты при этом носили смокинги. Толпа была голливудская, но более разухабистая, чем в других местах, – то ли кинодельцы, то ли люди, пытающиеся таковыми стать, а вокруг них свита из шлюх и телохранителей. По стенам стояли муляжи книг, столы застелены красно-белыми в клеточку скатертями, а блюда в меню носили имена знаменитостей.
– Конфетка моя, однажды
