большим раскидистым деревом. Монастырь, со всех сторон зажатый горами, оказался совсем небольшим: два двухэтажных здания, крохотный храм, больше напоминавший часовню, и пара хозяйственных построек.
– Раньше монастырь был больше. Во-он те постройки, у входа над стеной, – настоятель кивнул на несколько домишек над каменной стеной у выхода, – они все еще принадлежат заповеднику. С тех пор как их отобрали большевики, нам вернули лишь часть. Иногда мне кажется, что они и не уходили. Заповедник нас ограничивает. Братии – не больше десяти человек. Даже кошку завести без их ведома мы не имеем права. Завтра я как раз еду в Симферополь, в суд… Так, ладно. Миша! Я пойду отдохну с дороги, а ты определи их, под твою ответственность. И дров в баню натаскайте.
Помывшись в небольшой дровяной баньке, они, разомлевшие и усталые, блаженно развалились у дровника на скамейке. На душе было тихо, непривычно спокойно и даже радостно. Том прислушивался к себе, пытаясь понять источник этой непонятной, переполнявшей все его естество радости. «Наверное, просто устал с дороги, а тут еще банька».
– Слышь, Монгол.
– Чего?
– Похоже, Индеец на ментов не работает, – улыбнулся Том.
Монгол не ответил.
Через четверть часа в здании братского корпуса открылась стеклянная дверь с табличкой «Без благословения не входить». Оттуда вышел рыжебородый монах в сером подряснике и наброшенной поверх безрукавке. Он дернул язык висящего тут же, рядом с дверью, колокольчика, и двор огласился долгим высоким звоном.
– Че это он делает?
– Не видишь? Звонит, – лениво сказал Монгол. – Это ж монастырь. Тут всегда звонят.
– Эй, хлопцы! – Миша махнул рукой. Он уже был в черной монашеской одежде. – Отец Силуан на обед зовет. Пойдемте в трапезную. Сухарей поедим.
Они вскочили, ринулись к двери. Пройдя по темному коридору, зашли в комнату с уже накрытым столом. За ним сидели молча пять монахов.
– Садитесь где свободно! Что, не узнаете меня в подряснике? Это моя смирительная рубашка, – засмеялся Михаил.
Монгол тут же сел, схватил было ложку, но увидев, что никто не ест, тихо положил ее на место.
– Кого-то ждем?
– Отца Никиту.
Чтобы немного отвлечься от еды, Том разглядывал трапезную. Большую часть просторной комнаты занимал длинный стол. На стенах висели старые иконы, а у начала стола – дореволюционная гравюра монастыря. Монастырь на ней был большой, раскидистый, совершенно не похожий на нынешний крохотный островок монашеской жизни. В узкой желтоватой ложбине тут и там были разбросаны храмы с зелеными крышами, хозяйственные постройки. На переднем плане виднелся мощный широкий мост, на нем – черная фигурка монаха. Вдали поднимался поросший лесом обрывистый горный склон, за ним, еще дальше, виднелся склон Чатырдага. Шатер знакомой горы – это единственное, что узнал Том.
Наконец дверь отворилась, и в трапезную вошел старый монах с длинной и широкой седой бородой. Он чем-то неуловимо напоминал Деда Мороза. Отец Никита стал в конце стола, беззубо улыбнулся, и все поднялись на молитву. Место у начала стола, видимо, предназначавшееся для настоятеля, осталось пустым.
Том встал вместе со всеми, посмотрел на Монгола. Тот уже чувствовал себя здесь как рыба в воде, а в конце молитвы даже наспех перекрестился. Зато Том креститься не стал. «Вот тебе и сухари!» – подумал он, едва сдерживаясь, чтобы разом не влить в себя прямо через край целую тарелку горохового супа. Монахи молча ели, монотонно постукивая ложками. Суп был густой, наваристый, и быстро исчез из тарелки. Ему предложили добавки, и он не смог отказаться. Затем в трапезную вошла женщина и сменила тарелки. Оказывается, их ждало еще и второе – картошка со свекольной икрой, затем салат из огурцов и помидоров, грибная икра, еще какие-то соления, потом пирожки и, наконец, – компот.
– Вот это да. Вот это налопался! – Том вспомнил уже позабытое ощущение полного желудка. Он вдруг стал степенным, уверенным в себе, даже важным. Вытирая пот, он немного откинулся от стола, легко обвел глазами монахов. «Как мало нужно человеку для уверенности», – пришла мысль. Все смотрели в тарелки, лишь отец Никита, макая хлеб в суп и громко хлебая, время от времени поглядывал по сторонам.
– Миша, а отца Марка не будет? – спросил Монгол так, будто был знаком с настоятелем с детства.
– Отдыхает. Ему завтра после службы в суд ехать. Он благословил вас остаться на несколько дней. Будете спать на чердаке: там у нас странноприимный дом. Кровати, подушки, одеяла, – все наверху.
– Только у нас кто не работает, – тот не спит, – пробасил отец Силуан.
Все монахи на секунду посмотрели на них, лишь отец Никита продолжал свою трапезу.
– Та мы с радостью.
– Ну что, помолимся, – наконец сказал кто-то.
Все встали, и, прочитав молитвы, вышли из трапезной.
– Миша, а мне обязательно креститься? – спросил Том. – Я же…
– Невольник не богомольник… Вы не против, если я вас сейчас немного поэксплуатирую? Нам уголь привезли. – Михаил показал в сторону хозпостроек. – Вот эту гору нужно тачками перетаскать в сарай. Саша, мы нагружаем, а Егор возит. Потом поменяетесь.
Работа шла быстро, легко и радостно. Через час Том уже подгребал остатки угля, высыпавшиеся из дверей сарая, удивляясь, что не только не устал, но после приезда даже, кажется, отдохнул. Михаил унес лопаты, закрыл сарай.
– А где у вас тут курят? – Монгол достал сигареты.
– Курить за территорию. Пойдем, прогуляемся.
Выйдя из монастыря, они пошли вдоль узкой речушки. Вскоре тропа свернула вверх через сосняк, по устланному бурыми иглами склону. Слева каскадом спускался к монастырю старый сад с полузасохшими, покрученными деревьями.
– Грушевый сад. Его монахини еще в прошлом веке посадили. Сейчас эта территория нам не принадлежит. Некоторые иногда плодоносят.
– Это был женский монастырь?
– Была одна смешная история. Про писателя Михайла Коцюбинского слышали? «Тени забытых предков» – по его повести. Атеист был известный, даже Ленин его отмечал. И писатель, надо сказать, весьма талантливый. За радикальные рассказы он был вынужден уехать в Крым. – Михаил засмеялся. – Когда-то сюда отправили в ссылку христиан Косму и Дамиана, но в Римской империи это был дикий север, а у нас… Никогда не понимал этого царского гуманизма. В общем, в Крыму Коцюбинский узнал про наш монастырь и решил, так сказать, изобличить поповское мракобесие. Но, чтобы все было натурально, он прикинулся верующим и пришел сюда. Постучался в ворота. Возьмите, говорит, новоначального. А ему и отвечают: в этом году братия расформирована, а мужской монастырь стал женским. Ну, погулял он по окрестностям, погрустил, и назад пошел. «Погиб сюжет для повести! – писал он потом. – Пришлось написать небольшую новеллу».
– И как? Изобличил? – Том любовался пламенеющими на солнце стволами сосен.
– А
