на подъем культурного развития страны, которое «тщетно ждет еще удовлетворения самых элементарных своих требований». Слева ему, разумеется, горячо аплодировали, в особенности когда он сказал под конец, обращаясь к думскому большинству, направо: «С чем явитесь вы перед вашими избирателями всего через год и что скажете вы им в доказательство того, как понимали вы ваши обязанности по отношению к стране, и напрасно думаете вы, что страна не учла уже того, что дали вы за четыре года вашей работы».
Тотчас после речи Н. Н. Львова я вышел на трибуну и ответил ему в очень горячей речи, защищая и правительство и Думу и объяснив ему, а через его голову и всей оппозиции, почему пришлось в истекшие четыре года отдать столько внимания и средств на дело обороны, расшатанное вконец несчастною войною, насколько несправедливо говорить о том, что мы забыли нужды культурного развития страны, когда они удовлетворяются широкою рукою и в прогрессии, во много раз превышающей требования обороны.
Закончил я и оправданием, которое так легко принести членам Думы перед их избирателями, если только последние способны на справедливое и разумное отношение к оценке простого понятия, что «культура и прогресс могут быть обеспечены только тогда, когда страна не оставлена беззащитною в своей внешней безопасности».
Едва успели закончиться эти общие прения и далеко не закончилось еще рассмотрение частностей росписи, как произошло событие, совершенно неожиданное для меня и на много дней сосредоточившее на себе внимание всего правительства. Его последствия имели лично для меня весьма глубокое значение.
В числе дел, особенно занимавших внимание председателя Совета министров в течение всего 1910 года и даже части 1909 года, было дело о введении, на основании особого положения, выработанного при большом личном участии П. А. Столыпина, — земского управления в девяти губерниях Северо- и Юго-Западного края. Лично я почти не принимал никакого участия в разработке и прохождении этого дела через Совет министров. Напротив того, П. А. Столыпин сразу же придал ему чисто личный характер и как при внесении его в Совет, в виде общей схемы, так и при составлении проекта в окончательном виде защищал его лично самым энергичным образом, не раз указывая на то, что после крестьянской земельной реформы и пересмотра общегубернского управления, он придает этому вопросу первенствующее значение, так как — это была его излюбленная формула — он выносил в своей душе этот вопрос еще со времени своей первой юности и при первом его соприкосновении с местной жизнью в Северо-Западном крае, которому он отдал лучшие свои годы.
Он относился поэтому особенно чутко к каждому замечанию, с которым встречался в среде Совета, так же как и при рассмотрении законопроекта в Думе, лично посещая все заседания ее, пока она не высказала свое сочувствие основным его принципам.
На этом вопросе он, в частности, и сблизился в особенности с фракцией националистов в Думе, которая оказала ему самую деятельную поддержку, в частности, в вопросе об образовании для выборов земских гласных отдельной русской курии, как «способа устранить поглощение польским элементом русского крестьянства в избирательных собраниях». Из Думы рассмотренный последней и согласованный во всем законопроект перешел в Государственный совет в половине 1910 года и поступил на обсуждение осенью этого года. Столыпин неизменно участвовал лично при первоначальном рассмотрении дела в комиссии, и хотя сразу же встретился с оппозицией со стороны правых членов комиссии, но не придавал этому большого значения, как не придавал его и образовавшемуся разногласию именно в вопросе о русских куриях, совершенно спокойно заявляя, что он не сомневается в том, что это разногласие исчезнет при обсуждении в общем собрании, на котором он вполне надеялся одержать верх при его личной защите законопроекта. Он был настолько уверен в успехе, что еще за несколько дней до слушания дела при разговоре о нем в Совете он не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета, для усиления своими голосами общего подсчета голосов. Их было тогда, правда, немного. Лично я ни разу не был в Совете во все время рассмотрения дела и не следил за его прохождением, — настолько много было у меня своего собственного дела при постоянных моих участиях в Думе. Укрепляло убеждение Столыпина и отношение к делу председателя Государственного совета М. Г. Акимова, который сам принадлежал к правой группе и всегда был хорошо осведомлен о ее настроениях.
Велико было поэтому удивление и даже потрясение, вынесенное Столыпиным, когда в начале марта, 7-го или 8-го числа, голосование именно по статье о русских куриях после решительного, обоснованного и даже красноречивого выступления самого Столыпина дало совершенно неожиданный результат: большинством всего десяти голосов статья законопроекта и все зависящие от нее постановления были отвергнуты. Столыпин тотчас же покинул зал заседания, и все поняли, что случилось нечто необычное. Я узнал об этом довольно поздно по телефону и по первому впечатлению не придал особого значения, так как вообще не был в курсе его. На следующий день мне стало известно, что Столыпин поехал в Царское Село. В течение дня меня посетили Тимашев, Кривошеин и Харитонов.
Первый не знал ничего и хотел узнать мою оценку. Я мог сказать ему только, что Петр Аркадьевич не делился со мною ни разу своим отношением к делу и не позвонил мне по телефону. Не сказав ничего Тимашеву, я подумал только, что он отступил от своего обыкновения все под тем же влиянием — нашей размолвки по Крестьянскому банку.
Кривошеин был уже, очевидно, осведомлен непосредственно от Столыпина, так как он сказал мне без всяких оговорок, что Петр Аркадьевич не может примириться с таким «возмутительным решением», под которым, несомненно, таятся интриги лично против него, и если только не получит согласие государя на его предложение, то, несомненно, уйдет в отставку. На мой вопрос, в чем же состоит его предположение, Кривошеин отозвался незнанием и сказал только, что, вероятно, мы все сегодня же будем приглашены в заседание на Фонтанку и узнаем, что все решено. Харитонов, видимо, не видал Столыпина и высказал только, что по впечатлениям, полученным им из Государственного совета нужно ожидать событий необычного масштаба, так как «уходят из заседания подобным образом или когда подают в отставку, или когда готовят какой-либо [демарш]».
В тот же день Столыпин ко мне не позвонил, не позвонил и я к
