Много там или мало, но, что любопытно, не только матросы так считали. В донесении о бое мичмана И.А. Дитлова с броненосца «Адмирал Ушаков» черным по белому написано следующее:
«Приблизительно через полчаса после начала боя сверху раздались крики “ура”. На левом траверзе я увидел мачты погружающегося в воду корабля. Гибели “Ослябя” я не видел, так как это произошло с правой стороны, в то время как я был занят стрельбой на левой»{292}.
Этот же поразивший его случай Дитлов приводит в своих уже упоминавшихся записках о Цусиме: «Минут через 25 после начала боя с мостика раздалось “ура”, подхваченное внизу. Артиллерийский унтер-офицер Горбунов взволнованно схватил меня за руку: “Смотрите!”
Я взглянул в бинокль и увидел мачты погружающегося в воду корабля. “Ура” гремело. Это был первый и, увы, последний светлый момент боя. Уверенность в победе возросла, и я энергично продолжал стрельбу, пока неприятель не вышел из угла обстрела…»{293}
Далее Дитлов вновь повторяет, что не видел гибели «Ослябя», так как это случилось справа от «Ушакова». А мачты погружающегося судна он видел слева, где и находился японский флот.
Причем Иван Александрович Дитлов в своих впечатлениях не одинок. Священник с броненосца «Адмирал Сенявин» о. Зосима утверждал, что еще до гибели «Ослябя»:
«Первым погибло японское головное судно.
Мы думали, что это “Микаса”, и наши матросы начали кричать “ура”, но когда мы были в плену, мы опрашивали японцев, и они отрицали это. И действительно, вскоре мы видели “Микаса” в Сасебо.
У нас первым погиб “Ослябя”»{294}
Насчет головного наши, пожалуй, погорячились. Но в массовые галлюцинации верится тоже слабо. Тем паче о сговоре речи быть не может. Личный состав «Ушакова» и «Сенявина» был строго отделен друг от друга. Батюшку же японцы, скорее всего, и вовсе сразу выпустили. Так обычно в ту войну и бывало.
Кстати, вспомним лейтенанта Колокольцева с «Ослябя»: «Первым в кильватерной колонне был броненосец «Микаса», затем — «Шикишима», «Асахи», «Фудзи», «Ниссин» и «Кассуга»; дальше шли крейсера 1-го класса (2-й боевой отряд адмирала Камимура. — Б.Г.), но, кажется, до них шло еще большое судно»{295}. Еще одна загадка, по-видимому неразрешимая, начала Цусимы. А про свои собственные потери самураи-то разъяснят.
В главе 10.4 этой части на схеме 14 восстановлено положение «Сенявина» и «Ушакова» в 14:16, то есть через 27 минут после начала боя. Читатель сможет сам представить, что открывалось в эти минуты с левого борта броненосцев. И сможет сделать некоторые выводы. Если захочет.
Так что, может, и не столь уж неправы были матросы в том, что не ранили бы тяжело Адмирала — хана японцам.
Исторический документ с ложными представлениями Шульца, или Гадостные обвинения
Но что эти донесения, свидетельства и впечатления для Комиссии! Ведь не поверите. Во всем многостраничном Мнении нет ни одного (!) плохого слова в адрес бывшего контр-адмирала Небогатова, а о его сдаче упоминается только в связи с уходом «Изумруда»! Зато в очередной раз ругается адмирал Рожественский за то, что с момента встречи с Небогатовым разделил отряды и не позволил экипажам общаться между собой.
Есть в Мнении Комиссии много еще чего хорошего и разного. Очень совпадающего с мнениями и показаниями «небогатовцев». Такое ощущение, что другие показания, тех, кого мы назвали «верными», Комиссия либо не читала, либо во внимание не приняла. «Манильцам» — тем слегка попало. Но про сдавшихся ни-ни. А слова Комиссии об «исчерпавших возможность к сопротивлению» вообще дорогого стоят. Показывают они, что понятие моральной, а тем более духовной, победы было для Комиссии уже вовсе не доступно.
Текст Мнения опубликован в сентябрьской книжке «Морского сборника» за 1917 год, а в последнее время воспроизведен в ряде юбилейных изданий, посвященных столетию русско-японской войны{296}. Ознакомиться с этим Мнением просто необходимо каждому интересующемуся отечественной историей и методами ее составления и интерпретации задолго до «исторического материализма». Увидеть своими глазами, как умело совершенно здравые и объективные мысли и выводы могут служить тщательным прикрытием лжи.
Предварительно очень полезно познакомиться с тремя томами «Донесений участников боя» и двумя не менее толстыми томами «Показаний в Следственной Комиссии» участников того самого боя{297}. Тогда впечатление от Мнения будет еще более неотразимым. В подлинном тексте «Заключения Следственной Комиссии» к странице 66 подклеен рукописный листок с пометками Морского Министра в 1905–1907 годах адмирала Бирилева. Приведем самые характерные из них:
«Комиссия не настолько компетентна, чтобы возводить все эти обвинения таким языком… А между тем остается исторический документ с ложными представлениями Шульца.
Разве можно писать гадостные обвинения?»{298},[353]
Также с возмущением писал адмирал Бирилев в своих пометках к Мнению, что «о снарядах [японских], главной причине [разгрома 2-й эскадры], сказано только вскользь».
А страшные пожары на русских броненосцах Комиссия в полном согласии с мнением бывшего адмирала Небогатова объясняет тем, что не выкинули вовремя за борт секретеры красного дерева из адмиральских помещений и иные деревянные предметы. Игнорируя полностью, как и во всех прочих случаях, как показания самого Командующего 2-й эскадрой, так и всех тех, чьи показания Комиссии пришлись не ко двору.
Адмирал Бирилев разоблачает и ложь Небогатова, — подхваченную, естественно, Следственной Комиссией, — что комендоры на судах его отряда были либо новые необученные, либо призванные из запаса и все позабывшие: «Это неверно: на них был старый кадровый состав».
Что интересно, ложь эту Небогатов и его свита начали распространять еще в японском плену.
Из современных авторов о нормальной комплектации судов небогатовского отряда специалистами говорит В.Ю. Грибовский: «Отряд оказался полностью укомплектованным кондукторами (сверхсрочнослужащие унтер-офицеры), на каждом корабле от 8 до 9 человек (всего 50). Из 2 435 нижних чинов около половины составляли унтер-офицеры и матросы штатных экипажей, до 20% — матросы с других балтийских кораблей, и около 20% — новобранцы призыва 1904 года и около 10% — призванные из запаса»{299}.
Памяти графа Гейдена
Был на самом деле еще один член Следственной Комиссии — уже знакомый нам Флигель-Адъютант граф Александр Федорович Гейден. В 1906–1908 годах — начальник Морской походной канцелярии Его Императорского Величества. Так он указанное Заключение подписать отказался, поддержав позицию адмирала Бирилева, и, похоже, до Государя довел военно-историческую ценность оного. Государь всегда ставил на прочитанных документах особый знак рассмотрения.
Так вот, на оригинале Заключения такого знака нет.
Именно граф Александр Федорович и возглавил, вслед за светлейшим князем А.А. Ливеном, Морскую Историческую Комиссию по описанию действий флота в русско-японскую войну, благодаря трудам которой у нас все же сохранилась возможность судить о Цусимском бое и о значение его по фактам, а не по мнениям и домыслам.
Следует отдать должное графу Гей дену и в том, что в так мало известном «Введении» к трудам Морской Исторической Комиссии по описанию действий флота в японскую войну он по сути просит прощение за то, что многие очерки написаны ее сотрудниками «с далеко не одинаковою объективностью»{300}, что не в последнюю очередь должно относиться к не раз упомянутому творению графа А.П. Капниста «Тсусимская операция».
Благодаря же труду вице-адмирала графа А.Ф. Гейдена «Итоги Русско-Японской войны», выпущенному Морским Генеральным Штабом в 1914 году под грифом «Не подлежит оглашению!», мы имели возможность узнать о том, что представляют собой Особые Совещания и о других интересных вещах.
Новые старые
В недавнее время появились и такие работы, где — подобно незабвенному сыну Лаврентия капитану 2-го ранга Кладо, столь много потрудившемуся в осенне-зимний сезон 1904/05 года для создания общественного мнения в пользу отправки отряда Небогатова «в помощь 2-й эскадре»[354], — высчитывают боевые коэффициенты русской и японской эскадр. Даже утверждают, что русская артиллерия и боеприпасы были чуть ли не лучше японских. Просто пользоваться ими не умели. И превосходство в скорости не имело решающего значения. Вот не угодно ли.
