На каждом же корабле окрашенной черным эскадры до боли в глазах всматривались в ночную темь сигнальщики, знавшие, что от их внимательности зависят жизнь и судьба товарищей и их самих. «Синано-Мару», что характерно, эти десятки внимательных глаз не заметили. А «Синано» был отнюдь не черной масти и выделялся в темноте лучше черных судов нашей эскадры.
А вот был ли он вообще, этот «Синано»?
А был ли мальчик?
«Ясно виденную» по радио уже накануне вечером русскую эскадру с ее заранее известным 9-узловым ходом и уточненным — наконец! — маршрутом можно было теперь спокойно, не шибко утруждаясь, просчитать и встретить утром в высчитанной точке при входе в проход Крузенштерна. Что и сделал, когда рассвело, крейсер «Идзуми». После получения радиограммы с «Сенявина» стало ясно, где нас ждать. Другого пути у эскадры не было.
Думается, что Командующий эскадрой все же предпринял бы определенные контрмеры, если бы вовремя узнал о тайных художествах своих командиров{317}.
Любопытно, что о своем воинском преступлении — нарушении приказа Командования и содействии врагу в деле обнаружения потерянной японцами 2-й эскадры, С.И. Григорьев 1-й сообщает Следственной Комиссии вполне браво, с чувством выполненного долга: «Тем и кончилось наше вмешательство в телеграфирование японцев»{318}.
Кончилось — лучше не придумаешь.
Насчет выполненного долга — может, так и было? Во всяком случае ни в каких мнениях Комиссии подвиг Григорьева 1-го натурально не упомянут.
Зачем? Пусть себе мальчики шутят.
А вот адмирал Рожественский, кажется, так и не узнал никогда о смелой инициативе командира «Сенявина». Пеленгаторов тогда не было. А Комиссия, думается мне почему-то, Адмиралу о сем курьезе не сообщила. Но ощущение если не измены, то некоей странности, непроясненности обстоятельств, при которых была открыта врагами его эскадра, у Адмирала присутствовало. В своих показаниях Следственной Комиссии он сказал (ответ на вопрос 28): «Я и в настоящее время не могу утвердительно сказать, когда именно неприятельские разведчики открыли нас…»
Адмирал чувствовал неладное, как и в случае неожиданной для него «плохой» стрельбы эскадры в первую четверть часа боя.
Адмиральскую интуицию Комиссия гордо проигнорировала.
4.2. Призрак боевой линии
3. Контр-адмирал Небогатов грубо нарушил приказ адмирала Рожественского о необходимости строго соблюдать не более чем 2-кабельтовый интервал между судами в боевой кильватерной колонне, чтобы эскадра могла действовать в бою одновременно орудиями всех броненосцев. Только это оправдывало в какой-то степени присоединение ко 2-й эскадре 3-го броненосного отряда.
Самому Адмиралу хотелось верить, «что 12 кораблей в боевой линии сделают больше, чем 8»{319}. Но заметное отставание небогатовского отряда уже в завязке боя, в дальнейшем его течении все более превращало железный кильватерный строй эскадры в призрак боевой линии, а потому и 12 кораблей, по словам адмирала Рожественского, сделали гораздо меньше, чем могли бы сделать 8.{320}
«Оттянул и скучился». Действительный строй эскадры
Приведем ряд свидетельских показаний о том, как руководил Небогатов своим отрядом в начале и во время боя, а также о действительном строе нашей эскадры 14 мая 1905 года в 1 час 49 минут дня по Владивостоку.
«Относительно строя, в котором эскадра вступила в бой, не доверяя памяти, привожу подлинное выражение из моего дневника, писанного под свежим впечатлением: “…Эскадра заканчивала перестроение, когда в 1 час 49 минут был сделан первый выстрел с «Суворова». В этот момент я находился на заднем мостике”. Мое впечатление, поныне сохранившееся, таково, что “Ослябя” вступал в кильватер “Орлу” как корабль, случайно вышедший из строя и вновь занимающий свое место, то есть он был влево от линии кильватера 1-го броненосного отряда, но немного».
Из дневника очевидца — капитана 2-го ранга Владимира Семенова — однозначно следует также, что «Ослябя» в момент первого выстрела не закрывал «Орла», а значит, все 12 линейных судов 2-й эскадры имели возможность в этот же момент обрушить весь огонь главной артиллерии и всех орудий левого борта эскадры на флагманский корабль адмирала Того.
О том же говорит флагманский минный офицер лейтенант Евгений Александрович Леонтьев 1-й: «В момент начала боя я был на левом крыле заднего мостика и видел, что… «Ослябя», вступая в кильватер 1-му отряду, показывал нам свой левый борт с носу так, что, смотря с траверза эскадры, он казался бы в строе кильватера. Как видно из донесений японцев, не рассчитывая на этот маневр (построение 2-й эскадры в одну кильватерную колонну. — Б.Г.), адмирал Того шел на левую сторону, чтобы атаковать сначала слабейшую левую колонну».
Свидетельство о строе эскадры продолжает кавторанг Семенов: «За ним (броненосцем “Ослябя”. — Б.Г.), изогнув строй кильватера в дугу (но не крутую), следовал 2-й броненосный отряд; 3-й броненосный отряд был оттянувшись и, как мне показалось, скучившись».
К вопросу о строе эскадры Семенов возвращается в своих ответах «на дополнительные вопросы членов Комиссии»:
«О строе эскадры при начале боя (первый выстрел) я уже говорил и могу добавить лишь, что, по сохранившемуся у меня впечатлению, ни одно из судов главных сил не могло препятствовать огню другого. Если даже концевые не стреляли (разобрать было трудно), то единственно из-за дальности дистанции, так как 3-й броненосный отряд оттянулся.
Случайно образовавшийся изгиб кильватерной колонны в дугу только увеличивал угол обстрела концевых».
То есть строй нашей эскадры в начале боя — первый выстрел «Суворова» — представлял собой часть окружности, в фокусе которой и находилась точка поворота 1-го и 2-го боевых отрядов Соединенного флота.
Обычно за выбор такого строя — действительно оптимального при стрельбе в точку фокуса! — отечественные тоголюбцы хвалят своего кумира. Но кумир, проиграв первый удар без особых потерь, — спасибо Петербургу! — в дальнейшем мог использовать свое абсолютное превосходство в огне и скорости. У нашего Адмирала был единственный шанс. Но его он использовал с блеском.
Вернемся к свидетелям. Младший флаг-офицер мичман Владимир Николаевич Демчинский: «Перед началом боя, когда с флагманского корабля был замечен японский флот, проходящий по носу эскадры, мы стали строиться в кильватерную колонну. Несмотря на настойчивые просьбы командира броненосца “Суворов” о разрешении открыть огонь, Адмирал не позволял до тех пор, пока он сам не убедился, что колонна построена. Тогда было позволено сделать первый выстрел. Это было во время поворота японской эскадры на параллельный курс».
Флагманский штурман полковник Владимир Иванович Филипповский: «Скорость эскадренные броненосцы нового типа могли развить узлов 13, не более, в особенности под большим сомнением были “Бородино” и “Орел”, а вся эскадра и этого хода не могла дать. В бою у нас ход был 9 узлов и то 3-й броненосный отряд оттягивал».
Старший флаг-офицер штаба Командующего отрядом крейсеров лейтенант Дмитрий Владимирович фон Ден 1-й (во время боя был на крейсере «Олег»): «Вообще заметно было отставание отряда адмирала Небогатова»…{321}
Об отставании отряда Небогатова в бою, в силу чего резко уменьшалась эффективность его стрельбы, говорит в своей записке о бое и флагманский штурман отряда крейсеров капитан 2-го ранга Сергей Рудольфович де Ливрон, также прошедший сражение на крейсере «Олег»:
«…между тем наши концевые корабли, а в особенности 3-й броненосный отряд, сильно растягивались и отставали, вероятность их попадания этим самым, то есть увеличением расстояния до неприятеля, уменьшалась, и стрельба не могла быть сосредоточена все время на одном неприятельском корабле.
Большую часть времени эти концевые могли действовать только носовою артиллериею и иногда должны были и совсем прекращать стрельбу, так как им мешали передние мателоты. Командир “Жемчуга”, Капитан 2-го ранга Левицкий, которому приходилось несколько раз пересекать путь броненосцев, переходя на сторону противоположную от неприятеля, говорит, что видел несколько раз, как на 3-м броненосном отряде башни были повернуты в сторону от неприятеля, так как свои же корабли мешали стрелять»{322}.
