творческих учреждений обо всем этом, похоже, и не думали. Освободившись на рубеже 80–90-х годов прошлого столетия от идеологического диктата и некогда правящей партии и государства, они решили, что в бурном океане перемен им лучше выплывать в одиночку. Тем более что Россия не обделена деятелями культуры, которых по-настоящему любит публика: от руководства страны до простых обывателей вроде меня. Ну и присказка, столь любимая в последние десятилетия, тут как тут: кто не рискует, тот не пьет шампанского! Хотя шампанское многие из них не любят. Но им всем нравился ответ Юрия Николаевича Григоровича на вопрос о том, какую форму правления в театре он считает единственно приемлемой? «Тиранию!» – великий хореограф не лукавил перед вопрошающими. Сегодня в России внутри государственных учреждений культуры, по существу, нет даже видимой демократии. Профсоюзы – слабы, художественные советы – если они формально существуют – нелигитимны, они зависят от доброй воли руководителя. Безусловно, любой мастер, работающий с коллективом художников, всегда тиран, диктатор, монарх. Но только во время занятий искусством. До и после репетиций, спектаклей, концертов тирания вынужденно уступает иным системам взаимных отношений. И для того, чтобы защитить искусство и художника как от произвола чиновников, так и от охлократии, власти толпы в сфере культуры, целесообразно вернуться к идее создания наблюдательных советов как важнейшего инструмента сотрудничества государства и гражданского общества.
Символы веры
Николай Досталь завершил двадцатисерийный исторический фильм «Раскол», который в наступающем телевизионном сезоне должен быть показан на канале «Россия 1». И хотя у многих, кто будет писать об этой работе, наверняка возникнет соблазн соотнести ее смыслы с текущим политическим моментом, – ведь любое вновь сочиненное историческое произведение такой соблазн невольно порождает, – уверен, что и замыслы создателей (соавтор сценария – Михаил Кураев, продюсеры – Дарья и Владимир Досталь), и их воплощение куда как глубже и трагичнее, мудрее и просветленнее всякого «текущего момента» российского бытия.
Основываясь на конкретных событиях отечественного XVII века, они создали произведение, достаточно легко рифмующееся с любым историческим периодом национальной жизни. Но их занимают не исторические аллюзии, но корневые противоречия всей российской истории в ее протяженности, которые, понятно, не в царствие Алексея Михайловича, второго царя из династии Романовых, начались и не в его царствие закончились. Противоречия, которые и сегодня во многом определяют ход современной российской истории и, видимо, будут определять ее развитие и в грядущих столетиях. Что совсем неплохо. Ибо, как писал в одной из своих замечательных пьес «Обольститель Колобашкин» Эдвард Радзинский, «раз голова болит – значит наличествует». Непротиворечивость есть первейший признак несуществующего. Или вечного. И первое и второе не нуждаются в моем толковании. Хотя бы потому, что находятся за пределами моего опыта.
Назову лишь два важнейших, фундаментальных конфликта в истории России, которые и по сей день влияют на ее развитие. Первый связан с неизбежным соревновательством светской и церковной власти, что присуще любому христианскому государству. Всей христианской истории. Прошлое Великобритании или Франции, Италии и Германии даст здесь не меньше трагических примеров, чем история нашего Отечества. Достаточно назвать убийство Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского, которое совершили люди британского короля Генриха II в XII веке. Конфликт светской и духовной власти изначально заложен в христианской истории, он во многом предопределил как государственное, так и церковное развитие Европы. Неизбежный эгоистический прагматизм государства, желающего подчинить себе всех подданных без каких бы то ни было исключений, неизбежно сталкивается с двойственностью бытования религиозной веры, которая обращена к небесам, а потому неподвластна земным владыкам, но связана с церковью как с вполне реальным институтом практической жизни. Подлинная вера защищает человека от грубой реальности бытия и от государства в том числе, она знает лишь одного истинного властителя. Но земная жизнь устроена по иным законам. В истории церкви были разные духовные пастыри. Молитвенные, как замученный царем Иваном Грозным митрополит Филипп, чьи мощи по повелению царя Алексея Михайловича были возвращены в Москву из Соловецкого монастыря. Петр I не случайно упразднил патриаршество в России, которое было восстановлено лишь в 1917 году, – он стремился к неограниченной власти, и ему не нужны были соперники.
Второе фундаментальное противоречие российской жизни, отличающее ее от других христианских государств, – одновременное внутреннее тяготение к Европе и отторжение европейских ценностей. Понятно, что граница здесь определена тысячелетие назад разделением западного и восточного христианства, обособлением католической и православной церквей. Но ведь не случайно и московские цари, и патриархи мечтали о Москве как о Третьем Риме. То есть о некоем символе веры, способном объединить все христианские народы.
Любое сочинение на историческую тему – даже такое условное, как историческая драма и уж тем более как киноэпопея, о прошлом, которая всегда воспринимается как нечто безусловное, – неизбежно вызывает широкие общественные дискуссии на тему «похоже – не похоже».
Разумеется, найдутся специалисты по истории русского XVII века, которые смогут компетентно различить героев телевизионного сериала и их исторических прототипов. Но не думаю, что дискуссия о фильме Николая Досталя пойдет по этому расхожему пути. Ибо сегодня даже образованный зритель вряд ли обладает достаточными представлениями о царе Алексее Михаловиче и патриархе Никоне, разве что кроме самых общих. В школьных учебниках сегодня им уделяют немного места, рассматривая их по преимуществу как исторических персонажей, которые довели страну до необходимости осуществления реформ Петра Великого.
Уже поэтому «Раскол» во многом станет открытием для российского общества. Быть может, впервые в нашей художественной культуре деятельность царя Алексея Михайловича и патриарха Никона раскрывается во всей ее деятельной осмысленности. Н. Досталь и М. Кураев, прекрасно понимая, что они создают художественное, а не научно-популярное произведение, тем не менее творчески бесстрашно реабилитируют не только молитвенного Алексея Михайловича, вполне иронично прозванного Тишайшим, но и существенную линию отечественной науки о прошлом. Вовсе не случайно выдающиеся русские историки, прежде всего Н.М. Карамзин и В.О. Ключевский, не жаловали Петра Алексеевича, который «через колено» ломал органическое бытие русского московского царства, надеясь, что величие целей оправдает лютую жестокость средств их достижения. И, напротив, видели в противоречивых порой, но вовсе не безвольных действиях его царственного отца искреннее желание не только упорядочить жизнь российского государства и его подданных, но и придать ей существенный импульс развития. В русской исторической традиции неизменно торжествовала гуманистическая идея фундаментальной взаимозависимости целей и средств. Царь Алексей Михайлович чувствовал органическую природу российского бытия. И искал пути развития, которые не отрывали бы русского человека от его корней, не насиловали его природу. Расширяясь на восток, прирастая землями в Азии, Московское царство было озабочено возвращением исконно российских земель на
