— Извините за любопытство, — спросил тогда именно Ермилов, — но почему они не доверяют такую процедуру японскому постановщику?
— Просто покойного Куросаву как-то угораздило ляпнуть, что из современных режиссеров ему наиболее близок Плотников, ну и японцы тут же намотали это на свои самурайские усы. Но вряд ли у них что-то получится, потому что Артем Александрович собирается в этом году всецело посвятить себя преподавательской деятельности. А он по гороскопу Весы, и для Весов очень важны их ученики, вы уж мне поверьте. Так что еще наобщаетесь с ним. Ну, до осени. — И, загоняя сигарету в пачку «Житана», Боровицкая покинула аудиторию.
Ермилову редко случалось теребить малознакомых людей, но тут все-таки речь шла о его будущем педагоге и наставнике, о человеке, который совсем скоро должен был стать ему интеллектуально близок. Отрепетировав монолог, Ермилов взялся за трубку.
У одного из телефонов Плотникова неизменно включался автоответчик, но сообщение оставить он при этом не позволял, очевидно, был уже забит, а второй номер оказался мобильным и вообще был заблокирован. Оставалась Боровицкая. Ермилов, правда, не знал, какие фильмы она снимала и снимала ли вообще, но такой человек, как Плотников, не мог иметь случайных помощников. Боровицкая была дома.
— Ольга Александровна, можно с вами посоветоваться?
— А, — сказала Боровицкая, — я, кажется, поняла. Подожди секунду, прикурю… Ну вот. Ты сценарий сочинил, правильно? Пари держу, что гениальный!
Ермилов поперхнулся и что-то соврал. На душе сразу стало муторно и беспокойно. Потом, следующей бессонной ночью, он порвал в виртуальные клочья свой виртуальный сценарий. По причине бездарности и неоригинальности последнего. Так еще до первого курса завершился первый акт вгиковского образования.
Во время своей абитуры Ермилов жил в пустой квартире школьной подружки, та на все лето укатила в Испанию, нанялась в какую-то артель собирать фрукты. Но теперь одноклассница вернулась, набросилась с порога на пельмени, о фруктах даже слышать не могла. И вот он с двумя заплечными сумками загрузился в метро. На «Проспекте Мира», на переходе с кольцевой на радиальную ветку, Ермилова, уже прилично вспотевшего под своей ношей, хлопнул по плечу толстяк со смутно знакомой физиономией:
— В общагу, Илюха? А я только оттуда. Как лето догулял?
— Неплохо. — Ермилов понял, что толстяк — тоже вгиковец, это ясно, помнил его с абитуры, других объяснений тут быть не могло. — А ты? — В таких фразах, конечно, можно обойтись и без имени.
— Класс! Это лето — просто класс. Книжку написал. — Пожалуй, толстяку было лет двадцать пять.
— Книжку?! — Ермилов прикинул, что с окончания абитуры, со дня собеседования, прошло едва ли пять недель. Значит, за пять недель толстяк написал книжку. Умеют люди работать.
— Ну, врать не буду, не совсем книжку, скорее, роман.
Интересно, подумал Ермилов, книжка — это, выходит, какая-то более крупная форма, чем роман. Продуктивно люди время проводят, ничего не скажешь. А вот он, вместо того чтобы книжки писать, валялся с ними, уже с готовыми книжками, в Измайлово. Зато приятно… Про собственный гениальный сценарий в этот момент вспоминать как-то не хотелось.
— Почитать дашь? — сказал Ермилов, просто чтобы что-то сказать.
— Конечно! Будешь первым читателем. Глядишь, кино по ней сделаем, чем черт не шутит? Правда, распечатать надо, у меня пока только рукопись. Ну, увидимся. — И энергичный толстяк умчался в противоположном направлении. Имени его Ермилов так и не узнал…
С проспекта Мира 11-й трамвай неспешно заворачивал на улицу Бориса Галушкина, где вслед за шестнадцатиэтажным общежитием пожарников притаилось и киношное. Три остановки нужно проехать от метро до общаги, и за эти три остановки, пока трамвай классически дребезжал и раскачивался, Ермилова успели оштрафовать. Сделал это здоровенный мужик с целеустремленно выпяченным подбородком. Руки у Ермилова были заняты сумками, не имелось ни талончика, ни проездного, деньги водителю передавать поленился: Москва за последний месяц успела приятно расслабить во многих отношениях, в том числе и в этом. В общем, Ермилов был смущен и безропотно заплатил, что требовалось, тем более что уже пора было выходить и он нервничал, что не успеет. Рядом стояла барышня с мороженым и насмешливо наблюдала эту процедуру. Контролер сказал:
— Спокойно, парень, я выйду с тобой, остановку не пропустишь.
Ермилов успел отдать деньги еще в трамвае, но контролер все равно выскочил за ним. Барышня, кстати, тоже. Через полминуты Ермилов оглянулся: они шли следом. Это казалось странным, но недолго, в общагу зашли все втроем. Контролер с выпяченным подбородком захохотал:
— Ты бы сказал, что свой! — И ушел налево по коридору.
— Это Клементьев, — свободно объяснила барышня, которая вполне годилась Юрцу в дочери. — Он оператор и фанат авиамодельного спорта. А я Кира, фанат себя, любимой. — И добавила безо всякой связи: — У тебя загар хороший.
В коридоре перед кабинетом коменданта стоял рулон обоев, метр в диаметре: жаждавшие ремонта студенты приходили к коменданту за материалами, совместными усилиями рулон клали на пол, и комендант Лев Суренович Богосян разматывал его ногой по всему коридору. Богосян был похож на американского актера Стива Мартина, вот только необыкновенно подвижный и болтливый комик, как известно, совершенно седой, а флегматичный и на редкость невозмутимый Бого-сян обладал шевелюрой цвета вороньего крыла, — он был негативом Стива Мартина. Негатив Стива Мартина играл в шахматы сам с собой и потому времени на Ермилова тратить не стал, а, заглянув в какой-то журнал, отфутболил студента к дежурной по одиннадцатому этажу, где ему была отведена жилплощадь.
Ермилов отправился к лифту.
На площадке перед лифтами висели три телефона-автомата. На стене между лифтами и телефонами — доска объявлений. Из трех лифтов один, естественно, ремонтировался, а второй просто не работал, так что пока Ермилов ждал третий, успел почитать, о чем студенты-киношники друг другу сообщали.
Продаю кинопленку «кодак», ч/б, просроченную, две катушки, срочно. Блок 812. Марта Юркевич
Марта! Отзовитесь!! Немедленно позвоните в ЗАО «Парк», ситуация катастрофическая, нужно срочно переснимать ролик, мы этим шампунем больше не торгуем!!!
Кто спер на балконе 11-го этажа ящик с виноградом, чтоб он тебе поперек горла стал! Придурки, я собиралась делать домашнее вино… Михолап, 1112
Лифт приехал. Оттуда выскочила маленькая темноволосая девушка и понеслась к выходу. Хорошенькая, едва успел предположить Ермилов, потому что она уже унеслась. На бегу кинула взгляд на доску объявлений, круто развернулась, откуда-то выхватила фломастер, что-то жирно зачеркнула и тут же исчезла. На все про все ушло несколько секунд. Ермилов не поленился посмотреть, что же она зачеркнула, — это было объявление «Продаю кинопленку „кодак“. Ну конечно, это и есть Марта, понял Ермилов, — однокурсница. Она еще опоздала на собеседование. Значит, поступила. Значит, еще увидимся. Хотя если она всегда с такой скоростью перемещается, то кто знает…
Каморка дежурной по одиннадцатому этажу дислоцировалась в самом начале коридора, сразу за пустынным помещением, лет десять назад служившим кухней: на стенах кое-где сохранился кафель, на буром линолеуме — светлые квадратные пятна — виртуальные следы газовых плит.
Дежурная по этажу, иначе говоря, «этажерка» — пожилая тетка с застывшим подозрительным взглядом, сообщила Ермилову, что его номер двенадцатый. То есть его поселяют в блок № 1112, к сценаристу-второкурснику Лопатину. Ермилов, волоча сумки по коридору, считал количество блоков: по всему выходило, что двенадцатый — в самом конце. Так и оказалось, прямо напротив мусоропровода, дальше — только выход на балкон и черная лестница. Так вот, значит, где кто-то стащил ящик винограда у кого-то по фамилии (имени, кличке?) Михолап.
Общежитие было блочного типа — двери по обе стороны коридоров вели в крохотные двухкомнатные квартирки, в каждой комнате обитали по два студента, или студент с женой, или студент с женой и ребенком, или студентка с супругом. Или это были не студенты вовсе, — как в каждом уважающем себя общежитии, здесь труднообъяснимых и загадочных личностей хватало.
Дверь открыла невысокого роста девушка в халате, она вытирала руки полотенцем, из комнаты слышался детский визг.
— Макс, молчи! — приказала она. — Слушаю вас.
— Мама, иди сюда!
— Макс, замолчи, я сказала! Наверно, она и есть Михолап, подумал Ермилов.
Это имя или фамилия?
— Я ваш сосед. Лопатина то есть.
— Это рядом. — И она ушла к себе, в правую дверь.
Ермилов постучал в левую. В комнате раздался шум, словно что-то упало со стола, но дверь никто не открыл. Ермилов постучал еще. Безрезультатно. Что делать? Ермилов вышел из блока и снова позвонил.
