— Мама, иди сюда!
— Макс, замолчи, я сказала! Наверно, она и есть Михолап, подумал Ермилов.
Это имя или фамилия?
— Я ваш сосед. Лопатина то есть.
— Это рядом. — И она ушла к себе, в правую дверь.
Ермилов постучал в левую. В комнате раздался шум, словно что-то упало со стола, но дверь никто не открыл. Ермилов постучал еще. Безрезультатно. Что делать? Ермилов вышел из блока и снова позвонил.
Девушка в халате появилась из своей комнаты.
— Что вы делаете?!
— Пытаюсь дозвониться. Хотя, боюсь, его нет дома.
— Как же! Пять минут назад в туалет выходил. Не просочился же он в канализацию. Как вас зовут?
— Илья.
— Илья, долбите сильнее, он дома, точно вам говорю.
Ермилов внял совету и несколько минут терпеливо обстукивал дверь Лопатина. Наконец у соседки не выдержали нервы, она выбежала и закричала:
— Сашка, не будь идиотом, открывай! К тебе че
ловека подселяют!
За дверью послышалось движение, и наконец она приоткрылась. Ермилов увидел два глаза и две рыжие брови.
— Вы кто?
Ермилов не нашелся что сказать и помахал перед рыжими бровями бланком, который дала ему заполнить «этажерка». Дверь открылась шире, и Ермилов увидел перед собой Лопатина. Лопатин загораживал собой проход, он был в спортивных трусах советского образца — в синих с красной полосочкой. Ермилов успел заметить, что в комнате мелькнула еще одна фигура, явно мужская.
— Не пущу, — внятно сказал Лопатин и захлопнул дверь.
Макс в соседней комнате немедленно завизжал, Ермилову показалось, что от восторга. Девушка-соседка готовила в коридоре рисовую кашу с черносливом и, похоже, получала от происходящего большое удовольствие.
— Виноград вам не вернули? — сказал Ермилов просто, чтобы что-то сказать.
Михолап посмотрела на него с подозрением, но промолчала.
Комендант по-прежнему играл в шахматы против себя самого и, кажется, выигрывал. При появлении Ермилова Богосян поднял указательный палец правой руки, и было ясно, что в таком задумчивом положении он может сидеть дольше Карпова, Каспарова и Крамника, вместе взятых. Вахтерша пила чай с тульским пряником. Под деревянным почтовым ящиком лежала стопка газет «Экстра-М». В лифт зашел сантехник в резиновых сапогах.
Ситуация представлялась на редкость идиотской. Вернуться на ночь к однокласснице? А что еще делать?! Только надо сперва ей позвонить, а то день больно удачно складывается. Кое-как Ермилов дотащился назад к лифту, к телефонам, сумки уже нереально отяжелели. Принялся обреченно звонить. Трубку не снимали. А ключ от квартиры Ермилов уже вернул, хотя одноклассница и настаивала, чтобы оставил себе, мало ли что. Но ехать наобум было рискованно — она человек малопредсказуемый, из тех, что могут выйти за сигаретами и вернуться через неделю… Вот влип. Ну и к кому теперь? Куда? Из-за соседнего квартала дугой маячила гостиница «Космос». Кое-какие деньги имелись, но на «Космос» их вряд ли бы хватило. Надо было искать ночлег подешевле.
В трамвай он сесть не успел, потому едва занес ногу на подножку, прямо на него сверху выскочила Кира.
— Как в кино, — пробормотал Ермилов, восстанавливая равновесие.
— На том стою, — засмеялась она. — У нас теперь так и должно быть, — как в кино. А вот у тебя что, это хобби такое, в жару с большими сумками туда-сюда разъезжать? Или вес сгоняешь? — Она критически осмотрела Ермилова. — Нет, не похоже. Или ты жить в этом трамвае собираешься?
— Нет, конечно, я… — замялся Ермилов, проклиная себя за неловкость, за элементарное отсутствие чувства юмора, за неумение вести динамичный диалог, в конце концов. А ведь с самим собой так хорошо получается. — Это долго объяснять. Я просто еду и… все.
— Не вселился, ясно как день, — сообразила Кира. — И куда теперь?
Ермилов не смог сказать, что в гостиницу, и соврал:
— Хочу найти кого-нибудь из друзей. У меня в Москве есть одноклассни…к.
— Как-то ты не сильно уверенно об этом говоришь, — заметила Кира.
— Боюсь, что его дома может не быть…
— Хм. Я собираюсь пошляться по городу. Взять тебя с собой? Можешь пока забросить сумки в мою комнату.
Ермилов посмотрел на нее и подумал: «Сегодня я и ночевать буду в ее комнате» — и тут же выругал себя, сам не понимая за что. Совершенно незнакомы? Ну и что? «Тебе сколько лет, парень?» — эту фразу ему частенько говорил отец, когда Ермилов ставил его в тупик.
Через десять минут они снова вышли на улицу. Уже отчетливо наступил вечер, жара спадала, но все еще было светло.
— Что станем делать?
— Пойдем в кино? — предположил Ермилов.
— Издеваешься? — Кира поддержала разговор в вопросительной интонации. — Ты представляешь себе, сколько нам этого добра предстоит в ближайшие пять лет? Поехали на Арбат.
— Я, конечно, провинциал, — сказал Ермилов, тщательно подбирая слова, — но не до такой же степени. Это, не сочти за обиду, как-то пошловато…
— «Не сочти за обиду»! Еще не встречала во ВГИКе никого, кто бы так разговаривал. Слушай, провинциал, ты откуда взялся?
— Из Лондона… — И он тут же пожалел, что это сказал. — Да нет, из Новосибирска. Я в Новосибирске жил. А отец в Лондоне уже много лет работает. Последние полгода я у него был.
— Я хочу там кое на кого поглазеть — на Арбате. И тебе не вредно будет, провинциал из Лондона-Новосибирска. Ты же режиссер?
— Лет через пять, возможно, стану. — Ермилов с неудовольствием почувствовал, как рот невольно разжимается в улыбке. Как это красивые женщины умеют заставить тебя почувствовать себя самодовольным идиотом?
КИРА
На Арбате был обычный джентльменский набор — уличные художники, музыканты, фотографы с пони и удавами, продавцы чего угодно, гадалки, скупщики драгметаллов и антиквариата — в общем, привычная, мозолящая глаза картина.
Кира, особенно нигде не задерживаясь, шагала целеустремленно, но в то же время и расслабленно, словом, гуляла в некотором направлении.
Скоро конечный пункт стал Ермилову ясен. Недалеко от театра Вахтангова приличная толпа окружала нечто любопытное и через определенные интервалы дисциплинированно издавала порции смеха, словно руководимая незримым дирижером. Ермилов с Кирой кое-как протиснулись поближе и разглядели в центре паренька в оранжевой бейсболке, носившегося взад-вперед и выкрикивавшего слова:
— Папа, папа, я больше никогда не пойду с тобой кататься на санках!
Что он сказал дальше, Ермилов не расслышал, потому что толпа покрыла эту фразу слаженным смехом. Парень рассказывал анекдоты, собирая деньги в бейсболку, причем обходил, вернее, оббегал своих слушателей он до того, как рассказывал финал. Ермилов не мог не признать, что вымогательство построено очень грамотно и культурно.
— Полная версия картины Репина: «Иван Грозный убивает своего сына»…
Парень с бейсболкой вдруг подмигнул Кире. Вокруг стояло еще человек десять, но Ермилов как-то сразу понял, что именно ей.
— Ты его знаешь?
— Это Шумахер.
— Он не похож на Шумахера, — подумав, возразил Ермилов.
Снова раздался бурный хохот, и он опять пропустил конец анекдота. Похоже, Шумахер начисто переигрывал театр Вахтангова. Остановился послушать его и прогуливавшийся мимо фотограф с пони. Пони как-то игриво смотрел на Ермилова.
— Шумахер — наш с тобой однокурсник, — сказала Кира, — точнее, мой. Позвал меня сегодня подработать, но, видишь, мы опоздали.
— Идет похоронная процессия, — веселился Шумахер. — Hавстречу ей шагает пьяный мужик. Он замечает идущего впереди, узнает, приходит в восторг и подплывает к нему: «Сер-р-рега! Однокласс-нич-ч-чек, сколько лет, сколько зим!» — «Слушай, извини, старик, не вовремя, понимаешь, у меня горе — жена умерла…» — «Ты женился?! Поздравляю!»
Ермилов почувствовал, как кто-то его дергает за рукав, обернулся. Это была молодая женщина в милицейской фуражке. Он уже привык к тому, что в Москве могут потребовать документы на пустом месте, и двухдневная небритость очень этому способствует. Но сегодня-то как раз ее не было.
— Можно вас попросить посмотреть? — приятным грудным голосом сказала женщина.
Ермилов наконец заметил, что, кроме фуражки, на ней сандалии, джинсы и клетчатая рубашка без рукавов — хороший получался «мент»! Оказывается, она просила его приглядеть за лотком, хотела отойти в магазин. Ермилов кивнул, мельком заметив, что на лотке — армейский ассортимент: шинели, фуражки, пилотки, панамы, ремни, воинская бижутерия — значки спортсменов-разрядников, отличников Советской армии, какие-то несерьезные медали.
Он смотрел на Киру, как через непроницаемое стекло, будто выпав из окружающего ее пространства; несколько часов назад он не догадывался о ее существовании, а сейчас не мог отвести глаз, но если бы ему их закрыли и велели сказать хотя бы, во что она одета, — он бы не смог, настолько лицо ее гипнотизировало. Не за этим ли он приперся во ВГИК, вот в чем вопрос?… Додумать эту мысль не вышло, потому что Кира, оглянувшись, помахала ему и вдруг закатилась смехом еще больше, если это было возможно, учитывая, что Шумахер только что закончил очередной анекдот. Она что-то показывала Ермилову руками, но он никак не мог взять в толк, зато увидел, что хозяйка лотка идет из магазина с пакетом. Кира тоже увидела это, и теперь на ее лице пополам со смехом отразилось беспокойство. А она, пожалуй, в самом деле актриса, подумал Ермилов, надо же как эмоции раздвоились… Кира пробилась к нему и дернула за плечо. Ермилов повертел головой, оглянулся и только теперь увидел, что пони с упоением дожевывал гвардейскую папаху. Вместе с кокардой.
