— Как твой роман? — спросил он и пояснил Кире: — Он за лето успел книжку написать.
— Не книжку, а роман, — поправил Веня. — О, сорри, ребятишки, мне надо бежать! — Он сорвался с места и понесся к буфету, где мелькнул проректор по учебной и методической работе.
— Так кто это был, я не поняла? — Она хмыкнула: — Как говорят в американском кино: так как он сказал его зовут?
— Он не сказал, — подыграл Ермилов, поскольку точно так отвечают в американском кино.
— У меня идея. Не уйдем отсюда, пока этого не узнаем.
— Сейчас третья пара начнется, — напомнил Ермилов. — У меня русская литература.
Кира пожала плечами:
— А у меня сценический бой, ну и что? Фиг с ними, прогуляем! Что такого важного может быть в первый день? А потом, если он окажется режиссером или актером, прогуляет только один из нас. Давай так, кто первый выяснит личность подозреваемого, выполняет желание. Классная идея! И такой тип занятный.
— Выполняет желание другого? Любое?
Энергичный кивок.
— По-моему, он сценарист, вот роман же написал, — напомнил Ермилов.
— А кто его видел, этот роман? Ты его видел? И потом, сценарист — это не имя. Но только в лоб не спрашивать. Договорились?
А Веня тем временем уже взял проректора Коло-мийца под руку и вежливо подталкивал его к столику. Ермилов и Кира наблюдали эту картину несколько удивленно. Впрочем, проректор был еще, как сам любил говорить, «отчаянно молод, поскольку пребывал в возрасте Иисуса Христа и Остапа Бендера единовременно». Он походил на удачливого боевого офицера, который получал регалии и делал карьеру словно в ускоренном просмотре.
Вскоре Веня вернулся доедать остывшие спагетти. Некоторое время сумрачно ковырял их вилкой, потом, выпив полстакана сметаны, спросил Ермилова:
— Ну и как тебе в мастерской Бертолуччи? Ермилов непонимающе уставился на него.
— У вас же Плотников группу набирал, верно?
— Да… Но при чем тут Бертолуччи?
— Как тебе твой мастер?
— Плотников пока не появился. Говорят, улетел в Японию. Договариваться о каком-то проекте. Но почему…
— Кино про беременную принцессу?
— Откуда ты знаешь? — удивился Ермилов.
— И кто теперь его замещает?
— Ольга Александровна.
— Боровицкая? — уточнил Веня.
— Кажется, ты всех тут знаешь, — заметила Кира. — Что-то у меня голова кружится.
«Это что, такой ход?» — подумал Ермилов.
— Вот сосательная конфетка, как в самолете, — тут же сказал Веня и, словно ждал этого, и в самом деле протянул «барбариску». — А мне надо в туалет.
Ермилов и Кира немедленно двинулись следом.
На первом этаже мужской туалет был закрыт, и он поднялся на второй. Ермилов и Кира не отставали. Веня зашел в туалет, Ермилов тоже, Кира, слава богу, осталась. Подошли к писсуарам. С облегчением расстегиваясь, Веня увидел, что справа то же самое делает… Марлен Хуциев. Ну, если карьера не задастся, все равно будет что внукам рассказать.
Ермилов, не обращая внимания на живого классика кино, да он его, собственно, и не знал в лицо, смотрел на Веню, обдумывая тактику шпионажа. Приз обещал быть заманчивым.
Хуциев, оказавшись между двумя молодыми людьми, каждый из которых, как ему казалось, внимательно наблюдал, как он расстегивает штаны, передумал и вышел вон.
Веня покатился со смеху, Ермилов удивился. Вышли в коридор. Там слонялась Кира, катая за щекой «барбариску». Ермилов вдруг сообразил, что выиграл.
— Ты обещал дать роман посмотреть, еще в метро, помнишь? Он у тебя случайно не с собой?
Веня расстегнул рюкзак, достал из бокового кармана сложенную вчетверо пачку листов. Там было страниц пятнадцать, никак не больше. В рюкзаке Ермилов успел увидеть носок и тюбик зубной пасты, похоже, этот парень все свое таскал на плече.
— И это роман? — не удержался Ермилов.
— Ну не книжка же, — сказал Веня. — Я сократил последние девяносто страниц.
Ермилов развернул оставшееся, на титульном листе было написано: «В. Березкин. „Моя жизнь“.
— Супер, — оценила Кира, насмешливо подмигивая Ермилову.
Кто-то тронул его за плечо. Ермилов обрадовался возможности переключиться и обернулся: это был киновед Костя, с которым он был знаком с абитуры. Костя удивлял неправдоподобно детским видом в сочетании с неправдоподобной же эрудицией. У Ермилова Костя вызывал желание нажать на какую-нибудь кнопочку, чтобы убедиться в наличии батареек. Он поманил Ермилова к себе и спросил шепотом:
— Займешь полсотни, я завтра заберу стипендию за прошлый год, сразу отдам, ага?
— Как это — за прошлый год? — удивился Ермилов, доставая деньги. — Мы же только поступили?!
Оказалось, Костя, ввиду выдающейся эрудиции и еще более феноменальных способностей, был зачислен сразу на третий курс.
2006 год
ПЛЕТНЕВ
Плетнев и Меркулов сидели на скамейке в парке. Неподалеку Вася рисовал мелом на асфальте. Плетнев курил. Сделал последнюю затяжку и бросил окурок точно в урну. Потом покосился в сторону ларька с пивом, но остался сидеть на месте. Меркулов перехватил его взгляд и сказал, продолжая предыдущий разговор:
— Антон, ты абсолютно уверен, что с этими граффити что-то не так? А то, знаешь, у меня в подъезде весь лифт какими-то надписями и знаками исписан. Ни буквы не разберешь. А вот племянница понимает. Говорит — названия каких-то музыкальных групп… еще что-то, забыл.
— Я по подъездам уже двадцать лет не шарюсь и, как рисуют граффити, не особо в курсе… Тут совсем другое. Смотрите, Константин Дмитриевич, — сказал Плетнев. Он вытащил лезвие из маленького ножика, болтавшегося на брелке с ключами, и вырезал на скамейке тот же рисунок.
Меркулов склонился над рисунком. Вася тоже подошел — забрался с ногами на скамейку.
— Сравните. Похоже?…
Меркулов кивнул. Вася тоже подтвердил.
Плетнев покосился на сына — он явно не был в восторге от участия сына в его делах.
— Сходи, что ли, на детскую площадку, поиграй, а?
— Почему ты так говоришь? — возмутился Вася. — Я не ребенок!
— Конечно нет. Именно поэтому ты и должен понять. У нас конфиденциальный разговор.
— Так бы сразу и сказал, — сказал Вася, но на площадку все же не пошел — отошел подальше и снова стал рисовать на асфальте.
Плетнев продолжил:
— Его звали Георгий. Он оставлял этот знак во всех местах, где мы выполняли задания. Краской рисовал или глиной. Или на коре вырезал, если было время.
Меркулов ткнул пальцем:
— Это что вот здесь, солнце?
Плетнев закурил новую сигарету.
— Не знаю. Может, и солнце. Или голова льва… или еще что-нибудь такое… Когда я спросил, зачем он рисует эти знаки, он сказал: «Чтобы они знали, кто это делает».
— Кто — они?
— Местные, — пояснил Плетнев. — Он вообще интересовался их языком и обычаями, культами… Мы, бывало, сидим по месяцу, ждем задания… А он в деревне пропадал, с шаманами общался… Дети его очень любили. Умел он с ними как-то так общаться — липли к нему. — Плетнев невольно посмотрел на сына.
— А кто он был вообще?
— Кто он был? Да просто одним из нас. О своей жизни никогда не распространялся. Знаю только, что лет ему примерно столько же, сколько и мне. Может, года на два постарше…
— Он дружил с кем-нибудь из вас?
— Нет, довольно замкнутый был парень. С детьми у него лучше выходило… Впрочем, припоминаю… с Ринатом он больше других общался. Это тоже один из наших.
— Выжил этот самый Ринат? Плетнев кивнул.
— Уже неплохо. Фамилию помнишь?
— Я же сказал, — ухмыльнулся Плетнев. — Никаких фамилий у нас не было. Подловить, что ли, пытаетесь, Константин Дмитриевич?
— За спрос денег не берут. Ну да ладно, что фамилий нет — это ничего. Если он военный, то мы наверняка сможем проследить его дальнейшие шаги после Анголы.
— Вряд ли, — засомневался Плетнев.
— Почему?
— Дело в том… Один раз мы должны были пополнить отряд. В племени была нехватка мужского населения. Из кого мы должны были делать солдат? В общем, нам приказали обучать подростков…
Меркулов переспросил удивленно:
— Подростков?
— Вот именно. Двенадцати — шестнадцать лет… Они были фактически детьми. А мы их учили стрелять из автомата и ставить растяжки…
— Ну и дела. Прямо гитлерюгенд какой-то… А чего ты усмехаешься? — не понял Меркулов. — Считаешь, это нормально?
— Да я не о том. Просто вспомнил… Мы их тимуровцами называли. Их было тридцать человек… Георгий, кстати, говорил на их языке, и они его слушались беспрекословно. В общем, было так. В тот день, когда их нужно было отвезти на точку, в долину, мы проснулись и никого не обнаружили. Он увел их в джунгли. Всех… Мы искали их три дня, но все было бесполезно. Георгий тоже исчез. Такие дела, Константин Дмитрич.
