Уже в первый год ее правления Генрих закончил тщательные приготовления, с великими расходами и с великим усердием создал войско, какому не было равных, если говорить о стройности боевых порядков. Вскоре, взвесив и обозрев свою силу, король ударил по западной границе славян.
Войско его переправилось на правый берег Лабы там, где она широко разливается, и, не теряя порядка, внушенного привычкой и упражнениями, вторглось в Славянские земли. Скоро сказались действия неприятеля! Можно было видеть горящие селения, можно было видеть младенцев на груди у мертвых матерей, бездыханные тела пастухов, охотников и пахарей — смерть настигла их в момент, когда они отбросили прочь пастушеский посох или соху. Рядом с безоружными лежали грудами мертвые воины, и гнев навечно запечатлел выражение ужаса на их лицах или замах руки, готовой ударить.
Все были перебиты — в ту войну в плен брала только смерть.
Когда Драгомира услышала об истреблении своего народа, велела она стучать мечом о меч и послала воинов по жилищам людей с призывом к смелым мужам: — Княгиня бросает клич, княгиня велит оставить стада, и охоту, и работы в полях и собираться, взяв копья и мечи! Берите тех, кто служит вам в рабстве и подданстве, берите всех, пускай все собираются в полки и двинутся на врага, ибо княгиня объявляет войну!
Весть об этом решении Драгомиры донеслась до советников и старших людей из окружения вдовы князя Боривоя, которая трудами Мефодия удостоена была святого крещения. То была старая княгиня Людмила. И как в сердце снохи ее, Драгомиры, жила боевая отвага, так в Людмилиной душе взросло семя смирения и твердой веры в мир. Рассказывают — в старости своей она много времени проводила на коленях, молясь о том, чтобы король Генрих отнесся к ее роду с христианским милосердием.
Так повествует о Людмиле предание, но те, кто внимательно вглядывается в натуру тогдашних людей, видят княгиню иначе: видят Людмилу, обуреваемую пылкими страстями, и считают, что по силе добрых чувств и ненависти была она сестрой Драгомире.
Из этих противных мнений ясно одно, а именно — гневались они друг на дружку: Драгомира ненавидела свекровь, и Людмила платила ей той же монетой. Она срывала все ее замыслы, стояла против войны с немцами, и легче ей было принять волю Генриха, чем победу Драгомиры.
Советники Людмилы, пребывающие в Чешской земле выходцы из Германии, взяли в этом споре сторону Людмилы. Им было на руку, что одна княгиня враждует с другой, и они еще более раздували распри. Когда стал известен замысел Драгомиры, они подняли голос против похода и воспротивились велениям правящей княгини.
Однажды собрала Людмила этих недовольных чужеземцев и поехала с ними к Драгомире, чтобы совместно обсудить военные приготовления и попытаться воспрепятствовать им. Первый немецкий прелат так говорил перед властительницей:
— Драгомира ввязывается в борьбу и строит козни против короля, мешая его трудам, внушенным ему Господом: ибо христианское войско Генриха призвано сразиться с язычниками и внести крест в те рощи, где до сих пор стоят капища Святовида. Если это так, что предпринять нам? Что иное можем мы посоветовать, как не то, чтобы она обуздала безумное желание помочь им и дала свершиться Божьей каре!
После первого прелата выходили второй и третий, и все твердили:
— Пусть Драгомира перестанет призывать к войне! Пусть утихнет! Да умолкнет глас, зовущий на помощь, ибо негоже помогать язычникам против меча христианского короля!
Но Драгомира подобных советов не слушала. Ее обуревал гнев. Ненависть и жажда отмщения приложили ладони к ее вискам, оглушив ее. Ни слова не слышала она из мирных советов или похвал королю Генриху; а первому немецкому прелату отвечала властительным тоном.
Тогда тот возразил:
— Княгиня, не забывай о клятве, которую ты принесла, помни, что ты отреклась от всего, что нечисто, что живет и дышит низким языческим обычаем. Не забывай, что причастилась ты единству, связавшему при святом крещении и тебя, и короля, вспомни о благожелательной любви Генриха. Хочешь отплатить ему злом? Хочешь с язычниками восстать на христиан? Хочешь войною нарушить мир, который король оберегает в твоих владениях? Хочешь миролюбие короля обратить во гнев?
Прелат стоял перед Драгомирой, солнце светило ему в лицо, и тело его отбрасывало тень, переломившуюся на бревенчатой стене. От поднятой его руки тоже легла полоска тени, и тень эта была послушна руке и вторила ее движениям.
Когда он кончил и наступила тишина, подняла голос княгиня и молвила:
— Да не будет никогда по воле Генриха! Пусть сгорят все замки, пусть я лучше умру, чем допущу это!
И, продолжая речь, требовала она покарать несправедливость, учиненную Генрихом.
Тогда в зале поднялся шум. Возроптали латинские прелаты, но за их ропотом слышались и другие голоса. Слышались голоса одобрения и согласия, ибо те, кто желал войны, с криками вбежали в залу и встали за княгиней.
Тогда один из прелатов заявил, что не может называться христианином тот, кто помогает язычникам. Воскликнув это под возрастающий шум, он вышел. За ним потянулись прочие католические священники и советники. Они выходили из залы, а их место занимали сторонники войны. Раздавались проклятия и угрозы, слышалось бряцание мечей.
Выйдя из залы, все прелаты и советники двинулись обратно в замок Людмилы. Они не спешили, ехали неторопливо, рассуждая о том, сколь разнятся мысли людские. На ночлег остановились в хижине какого-то старца, достаточно зажиточного для того, чтобы предоставить им ложе и рабов для услуг. Утром, простившись с хозяином, сели снова на коней, чтобы проделать остаток пути. Они были уже вблизи замка Людмилы, в лесочке; дорога там шла в гору, и лошади пошли шагом. Добравшись до развилки, советник, ехавший впереди, вдруг вскрикнул и, дернув узду, отпрянул с конем в кусты, указывая обнаженным мечом на заросли и крича, чтобы все повернули коней и спасались бегством. Они и хотели так сделать, но за спиной у них появились неизвестные, по сторонам поднялся шум, и кучки людей, вооруженных копьями, луками, палицами и дубинками, вышли из зарослей. Бежать было некуда, и все латинские священники и советники были взяты в плен.
В то же утро, когда настал час молитвы, ждал диакон старую княгиню, а она все не выходила; кого-то отправил он ко вдовьим покоям узнать, почему Людмила запаздывает и не спешит беседовать с Богом. И приметил тот человек, что щеколда не западает, а дверь покоев приотворяет ветер. Эта мелочь встревожила человека, и он, прижав к сердцу ладонь, кликнул княгиню по имени.
Тишина была ему ответом.
Тогда он вошел и, оглядевшись, увидел на полу бездыханное тело. Лицо было закрыто тканью, руки раскинуты, и в пальцах зажат уголок покрова. Злополучный посланец узнал Людмилу. Понял, что она удавлена, и горестно возопил, произнося страшное слово — убийство.
Сохранилось предание, что смерть княгини — дело рук советников Драгомиры, и мнение даже считают, что она сама подослала убийц. Многие обвиняют Драгомиру, чья душа служила битвам и мщенью, и многие благословляют старую княгиню, ибо смерть ее была смертью мученической.
Когда умерла Людмила и изгнаны были ее советники, умножились сторонники войны, и Драгомира готовилась к сраженьям.
Но в те неспокойные времена поднялся против чехов зличский князь. Он был в свойстве с баварским герцогом по имени Арнульф, и силы зличан — если говорить о величине владений и численности людей — лишь ненамного уступали силам Драгомиры. Готовясь к войне с нею, зличский князь отправил к Арнульфу посольство с просьбой о помощи.
Герцог, памятуя о семейных связях и желая оказать поддержку королю Генриху и зличанам, собрал большое войско и вторгся в Чехию. Развязалась война. И грозные латники Драгомиры добыли победу.
Но много народу было перебито в сражениях, и много погибло добра. Неурожайное лето сменило урожайные годы, и настал голод. Тогда женщины, а за ними и мужчины стали тосковать по миру и с доверием обращали свой взор на Вацлава, который, став юношей, приближался к власти. И власть была ему передана точно в срок, как того требовал обычай и древнее установление.
СВЯТОЙ КНЯЗЬ
Молодой князь Вацлав день ото дня мужал духом, а когда принял бразды правления, был уже столь мудрым, что все никак не могли ему надивиться. Однако не одной лишь великой премудростью прославился Вацлав, но и пригожестью, и силой, равно как и милостью, привлекающей людские сердца, наделен он был с избытком. Обыкновенно князь пребывал в добром расположении духа, и тогда вместе с ним радовались все. Когда же нападала на князя печаль, то и люди, находившиеся в близком его окружении, стихали, ими тоже овладевало уныние. Такое участие вызывал к себе Вацлав, такую возбуждал он любовь. Все ему благоволили, поэтому и в его сердце пробудилась любовь. Нельзя полагать, однако, что от этого уподоблялся он изнеженному дитяти или чувствительной женщине, у которых глаза на мокром месте. Никоим образом. Любовь его была исполнена деятельного участия, и пылкость ее можно было сравнить разве что с напористостью Вацлавова брата, нареченного Болеславом. Родились они от одной матери. Но поелику из одного ствола можно изготовить и стрелу, и распятье, то из единой плоти возымели начало различные сущности братьев. Первый всем сердцем полагался на мир, зато второй не менее пламенно уповал на силу меча. Братья не сходились в воззрениях, но жили душа в душу, не разлучаясь даже тогда, когда разделял их несхожий умысел.
