Наутро застали прелаты князя Вацлава во время беседы с Болеславом. Князья смотрели друг другу в глаза и вели милый разговор.
Когда беседа окончилась, братья дали знак священнослужителям и, шагая рядом нога в ногу, прошли по замку, остановившись в зале, которая была загодя освящена. Здесь слушал Вацлав латинские богослужения, читал Писание, сюда приходил молиться. И увидели епископы, что Вацлав снова направляется к привычному месту, и намеревались последовать за ним и облечься в подобающие богослужебные одежды. Собирались епископы отслужить мессу, ибо, перед тем как принять какое-либо решение, Вацлав имел обыкновение просить Бога даровать ему мудрость и наставить на путь истинный.
Однако стоило епископам вступить в залу, стоило протянуть руки к церковным облачениям, князь Вацлав обернулся к ним и повелел остаться на своих местах. А сам вместе с Болеславом прошел в соседнюю залу.
Некоторое время спустя — ровно столько требуется, чтобы надеть торжественные одежды и приготовить душу к обряду, — возвратился Вацлав в сопровождении двух диаконов восточных и молодшего брата.
Опустившись на колени и снова поднявшись, он поднес к своим глазам Евангелие на старославянском языке и стал служить необычную мессу. И слышен был его глас, звонкий и взволнованный. Слышны были и голоса диаконов и голос Болеслава, вторивший гласу первому и сливавшийся с ним воедино.
Именно в эти минуты король Генрих, погруженный в себя, размышлял о душе Вацлава, и как раз в это время в его покои пробились звуки престранного пения и слов, которых он не мог разобрать. И все-таки они увлекли его! Король встал и, направив шаги в ту сторону, откуда слышалось песнопение, дошел до места, где оно творилось. Чрез растворенные двери можно было видеть князя Вацлава и его брата, и тех двух диаконов, что прислуживали им. Король остановился. С удивлением прислушался, недоверчиво взглянул на пышные ризы, драгоценные украшения и Евангелие.
Пока минута за минутой текло время, пока оставался недвижным король, несколько ошеломленных латинских священнослужителей направились к выходу. Они удалялись крадучись, незаметно делая шажок за шажком. Вышли — и словно вовсе не стало их; лишь когда повеяло свежим деревенским ветром, осмелились они вздохнуть и заговорить. Скорее всего, это были люди возвышенного духа и редкого благородства (некоторые из них удостоились княжеской приязни и расположения короля), преимущественно вышедшие из монашеского сословия, по роду своему либо по возрасту удостоившиеся различных высоких званий, ну да это не суть важно. Ум их занимала теперь мысль весьма немудреная. Блеск завораживал их, а славное имя князей и изумление короля приводили в трепет. И вырос в их глазах Вацлав, и возвысился князь Болеслав, внушая страх. Когда же снова развязались у них языки, забормотали святые отцы сбивчиво и приглушенно.
Один из них был космат, а другой — лыс. Первому удалось спастись, спрятавшись в безопасном месте, когда разбойники-норманны спалили его монастырь на реке Рейн, другой, чтобы избежать нападения сарацинов, пересек Альпы, третий бежал из Прованса, четвертый — из Швейцарии, десятый — из Франции, и ничего не связывало их, кроме ужаса перед вторжением воинственных мадьяр, норманнов или датчан.
Ничто не связывало их, только страх да еще вера в единого Бога и страстное желание сберечь свою жизнь, укрывшись за чередой поросших лесом холмов в этом хлебосольном краю, где чужеродцев привечают любовно и ласково. В годы княжения Вацлава жили они в мире и покое. Князь прислушивался к их мнениям, и — согласно его воле — христианские нравы, которые они принесли с собою, почитались здесь как единственные и исключительные. Они наблюдали рост и укрепление христианского влияния, были свидетелями падения Драгомиры и отступления языческих богов, узрели зарю Запада над темной еще землей и с восторгом внимали глаголу латинского богослужения. Все это укрепляло их уверенность в своих силах. И казался им Вацлав князем добрейшим, и полагали они, что могут угадать любое движение его души. Полагали, как взрослые, руководящие первыми шагами ребенка, что Вацлав и всегда будет следовать по их стопам. Эта вера угнездилась в их мыслях, эта убежденность обитала вокруг, но внезапно все вместе с добрыми надеждами куда-то ушло. Откуда-то издали зазвучал глагол латинского богослужения, ложились на восходящее светило тени, и в объятиях этих теней где-то беспредельно далеко угадывался князь Вацлав. Он стал непредсказуемым, чужим для чужестранцев. Отвергающим их. Даже король при виде князя едва сдержал удивленный возглас; само богослужение преображалось в славянских песнопениях. Неожиданное превращение Вацлава смутило прелатов, стеснило им грудь и убавило силы в их голосах. Они переговаривались шепотом. В смятении пожимали плечами, из опасения избегая смотреть в сторону княжеских покоев.
Меж тем Вацлав закончил обряд и, сняв церковные одеяния и отложив византийские украшения, заговорил с королем. Не прекращая беседы, они подошли к прелатам, и тут князь, обратясь к ним, молвил такие слова:
— Земли западные и земли восточные сходятся в одном месте, и место это — в пределах моего обзора. Оно — в этом краю, который я вижу окрест себя. Оно — там, куда ни обернусь. Я вижу ангела, летающего по мою правую и по мою левую руку. Я вижу ангелов, витающих в просторах этого места. И я вижу у них под ногами храм, вижу храм и свод для собраний. Я вижу строение в новой манере и искусности, я вижу храм, о коем вел речь монах с западной стороны, и храм этот полнится сокровищами, которые унаследовал я от отца моего и которые усердно и бережно храню.
Молвив так, с великой страстностью стал Вацлав говорить о монахе, что видывал рейнские костелы и внушил ему мысль приняться за возведение подобного строения. Мысль эта увлекла его. Пред его внутренним взором рождались отныне картины строительных работ, и приемы искусного мастерства, восточного и западного, соединялись в единое целое.
Вацлав говорил словами восторженными, и король слушал его, но не мог понять. Король внимал его словам, епископы приклоняли к ним свой слух, однако ни королю, ни епископам не дано было уловить суть речей князя. Не могли они уследить за их смыслом.
Король был в волнении. Он смотрел вдаль на окружавшие холм леса, на пустынную Летненскую равнину и снова переводил взор на глиняные валы и на сбившиеся в кучу деревянные строения Пражского городища; различал острия палисадников и грубо отесанные бревна стен; скользнул взглядом по голой сланцевой скале, отметил топорность работы, и в голове его мелькнуло воспоминание. Король был взволнован, и жалость повергла его в уныние.
Искусство старинных мастеров эпохи Карла Великого ко времени правления Генриха кануло в небытие. Германию уже не украшали храмы, приходили в запустение города, и меж каменьев рассевшихся построек пробивалась трава. Это воспоминание, осознание упадка и чувство сожаления промелькнули в голове короля. Они не облеклись в слова, но в странном хаотическом беспорядке зазвучали в мыслях, обжигая, словно гнев, что ни с того ни с сего вдруг охватывает душу. И поворотился король к епископам, и принялся их укорять. А епископы и монахи решили, что негодование короля вызвано их бессмысленными речами, которые они изливали перед Вацлавом, требуя смерти его брата. И ответили они такими словами:
— Болеслав изводит народ твой, даже большие скопления людей не могут чувствовать себя в безопасности, окажись они перед ним. Мечом достает он всякого, кто замешкается у ворот, и если выйдут десять воинов, то воротится только один.
Высказав такие слова, приволокли священники старика, что накануне спасся из лесу на краденой кобылке, и принудили его подтвердить сказанное. Однако тут между властителем и епископами встал Болеслав и молвил:
— Тот, кто украдет коня неоседланного, заслуживает кары, ему отсекают десницу. Того же, кто уведет коня снаряженного, наказуют смертью.
После этих слов потребовал Болеслав, чтобы исполнили все, как он сказал.
И когда он смолк и все узнали подлинную правду, то стало ясно, что старикашке, избежавшему смерти в лесу, не избежать ее в силках судейских. Похоже было, что старика казнят, ибо король не встал на его защиту. Раздосадованный, отвернулся он от несчастного и молвил, обращаясь к Вацлаву:
— Поступай, как велит закон, принятый у тебя в стране. Делай как знаешь.
Минуту длилось молчание, и затем Вацлав сказал:
— Двоих воинов потерял князь Болеслав. И пали семеро с вашей стороны, их количество превышает стоимость целого табуна. Поднимись же с колен, старче. Поднимись и восхвали Иисуса Христа.
Этими словами Вацлав даровал бедняге жизнь.
А старикан, спасенный от смерти, родом был из Порейнских земель. Имя его забылось, однако достоверно одно, что был он искусный каменотес и в молодые годы работал с монахами на постройках. Дело у них было налажено славно, и когда король воротился к себе домой и составил себе понятие о замыслах Вацлава, то отправил он того старичка согласно княжескому пожеланию в чужедальние края отыскать монахов и мастеров, себе подобных. Искал он каменотесов, искал сотоварищей и настоятеля, что знал толк в строительстве. Так бродил он по городам и все никак не мог дознаться, где эти люди пребывают. В конце концов он все-таки разыскал их. И принялся от имени князя Чешского уговаривать, от его имени призывать всех на великое дело.
