Приближался год девятьсот двадцать девятый, когда покоренные полабские славяне поднялись на новый бунт, когда ратари из племени лютичей ворвались в главную крепость немцев и, приступом овладев ею, разрушили крепостные стены и устроили сечу на его подворьях.
Тут Драгомира, княгиня, жаждавшая возмездия, явилась пред очи чешского князя и молвила:
— Тебе, Вацлав, вручен меч. Что же ты предпримешь? Как поступишь в этот решающий час, когда твои братья по крови бьются с королем, королем-супостатом, поработителем и погубителем нашим? Что сделаешь, как поведешь себя? Неужто промешкаешь? Седлай же наконец-своего гнедого, и пусть он вихрем несет тебя, взметенного гневом!
Говоря так, заломила Драгомира руки, но князь немотствовал, и тогда она яростным возгласом разъяла это молчание.
Казалось, некий ангел явился с весами в руке. На одной чаше весов лежала вера Вацлава в мир и покой, на другой — жажда возмездия. И перевесила чаша вторая, и ангел, отвратив лик, не остановил ее.
Такой приговор был вынесен по делам, коим предстояло свершиться. Мнения чешских князей разделились. Одни взяли сторону мира, другие — войны, и меч, и неприязнь пролегли между ними.
Когда же король Генрих в тяжелых сражениях с полабскими славянами захватил город под названием Лончина и, перебив всех полоненных, готовился вернуться в Чехию, дабы укрепить власть Вацлава и покарать тех, кто желал с немцами войны, наступил звездный час Болеслава. Другорожденному князю выпал черед действовать. Он обязан был сохранить всех, кто разжигал гнев против Генриха. И кликнул он мужей, преданных делу войны, и молвил так:
— Убейте Вацлава! Пырните его елико возможно сильнее клинком, что всего надежнее, рассеките ему грудь, дабы королевский дружок испустил дух и не поднялся больше!
Сказывают, будто князь Вацлав прознал о сговоре, будто кто-то предупредил его об этом. И тем не менее с добрым расположением духа принял он приглашение Болеслава, отправился к нему в замок и веселился, ел и пил у него на пиру. Когда же в веселии и утехах прошла ночь, приблизился к Вацлаву некий старец и еще раз упредил: «Ненавистники подстерегают тебя, князь, хотят убить». — «Верую в мир и покой», — будто бы молвил ему в ответ князь Вацлав и, осиянный верою, с улыбкой пошел к заутрене.
В хрониках говорится, будто удар убийцы настиг князя на ступеньках храма. И далее в той же записи упоминается, будто Вацлав, падая, ухватился за дверной косяк. И умер, едва коснувшись ногами пола. Вот так, сраженный коленопреклоненным, но и вознесенным над землею, он и по сей день живет в легендах и старинных преданиях.
ХРАМ
Вещи общеизвестные не возбуждают любопытства. Люди проходят мимо, не обращая на них внимания, и никого не заботит ни их величие, ни их красота. Никто за ними не приглядывает, но как только какой-нибудь новоявленный любитель прогресса примется эти общеизвестные, вещи сокрушать, общественное мнение разделяется, и одна его часть восстает против другой. Одна сызнова осознает несомненные достоинства старинного уклада, другая поносит отжившие нравы, и таким образом возникает свара, а то и война.
Так вот, когда в Чехии стало утверждаться христианство и когда князь Вацлав с такою готовностью его принял, тотчас с удесятеренной силой вспыхнула любовь к старинным обычаям и пышным цветом расцвело все, что отличает народ славянский от народа западного. Святой князь крепко уверовал, что его земля сможет преуспеть, лишь уподобившись землям Генриха, и потому вступил с ним в союз и заключил договор, однако, верша перемены, бередил он и стародавний образ мыслей, позволяя ему воспламеняться с небывалой силою. И вот то, что кануло в Лету, и то, что лежало у времени на пути, столкнулось во времена правления Вацлава и в одинаковой мере оставило свои пометы на его прапоре. Два потока столкнулись друг с другом, проникли один в другой, и теперь нельзя уж развести их, ибо причина настолько переплелась со следствием, что сумма их составляет замысел, превосходящий желания одной личности.
И сталось так, что этот великий и трудно постижимый замысел вспыхнул в душе Вацлава вместе со стремлением освоить новое и с расположением к тем, кто против этого нового восставал. Князь почитал Драгомиру, любил Болеслава, в смертный миг доверял своим убийцам и в то же время, по словам современников, беседуя с латинскими прелатами, выслушивая их жалобы и сетования, нередко не соглашался с ними, отдавая предпочтение своим противникам.
Однажды, как раз тогда, когда чехи были данниками, а король Генрих восседал в Пражском граде, сторонники Болеслава схватились в окружавших город лесах с королевскими ратниками. Немцев оказалось всего лишь горстка. Они шли себе, как обыкновенно ходят в землях приверженцев — срывали листочки с деревьев и мяли их в ладонях, развлекаясь веселыми побасенками, мечи их болтались на боку, густая лесная поросль цеплялась за плюмажи на шлемах, а сами они в добром расположении духа топали все дальше в глубь непроходимой чащи. Наконец тропинка повернула на просеку, где паслась на приволье лошадка. Она была оседлана. Позвякивали над седлом стремена, и висела на губе узда. И взбрело воякам в голову, что кобылка скорее всего заблудилась, и решили они показать ей путь в свой загон. Подошли они к ней поближе, один ухватил за узду, другой — за подпругу, а третий — за гриву.
И был среди вояк один пожилой человек, который много лет назад в связке невольников работал на постройках. Когда в Чешские пределы вторглись чужеземные конники, разорвал он рабские путы, ударился в бега и с тех пор пробавлялся по военным лагерям. Его там держали, привечая за проворство и ловкость, а то и задавали работу. Так вот, по установившейся привычке, отвести эту кобылку в загон полагалось бывшему рабу. Он должен был ее отвести и тут же укрыться в безопасном месте, ибо доблестные воины уже завели спор, кому кобылка достанется, и чересчур резво дергали ее за узду. Пререкаясь, шлепали они гнедую по крупу, и при этом не ускользнуло от их внимания, что сбруя и седло с украшениями изготовлены на восточный манер. И сказал тут один наемник:
— Кобылка-то, видать, какого-то лесного бирюка, и хозяин ее, пожалуй что, нехристь; а ну как это грех, коли мы ее умыкнем?
Это — лишь первая часть рассказа. А в последующей повествуется о делах, куда менее забавных.
Увлеклись ратнички, стало быть, своей игрой, принялись гоготать, подталкивать друг друга плечами, как вдруг пронесся по лесу посвист. И пока они обернулись, пока выхватили из ножен мечи, а уж из чащобы выскочили люди Болеславовы и, не тратя времени на приветствия, безжалостно набросились на горстку ратников. В мгновенье ока ратники были порублены. В мгновенье ока расстались с белым светом. Однако один из них все-таки уцелел. И был это упомянутый нами раб-старикашка. Вскочил он на коня и ускакал. Ветром сдуло с его головы шапчонку. Ветви в кровь исцарапали лицо, плащ клоками повис на шипах терновника. И все-таки он доехал, удача сопутствовала ему. Князь Вацлав в сопровождении латинских священников шел по подворью Пражского града, когда у ворот послышались крики бедолаги. Заслышав отчаянные вопли, остановился князь и дал знак, чтоб горемыку подвели к нему. Старика впустили. Спешившись и отвесив поклон, забормотал он, рассказывая, что с ним приключилось, какую смерть приняли его приятели и от кого. Говорил он по-немецки, и хотя князь помимо родного языка знал еще и старославянский, и латынь, и греческий — он ничего не понял. Легко догадаться, что епископы перетолмачили рассказ старика, но в их перекладе получилась история много ужаснее, чем на самом деле. Сострадание воспламеняло их, а гнев приводил в волнение. Бия себя в грудь и осеняя крестным знамением уста, они умоляли князя, дабы расправился он с подданными Болеслава, а самого князя либо порешил, либо заточил в узилище.
Он поднялся на старшего брата, убеждали они, он посягает на королевскую рать, он служит языческим богам и восхваляет лишь восточный обычай.
Вацлав ответствовал епископам миролюбиво, но, убедившись по сбруе, что кобылка и впрямь принадлежит Болеславовым приспешникам, принял решение на завтра же назначить суд. Потом отправил посла к младшему брату и наряду с приветствиями высказал пожелание, чтобы тот навестил его.
Наутро застали прелаты князя Вацлава во время беседы с Болеславом. Князья смотрели друг другу в глаза и вели милый разговор.
Когда беседа окончилась, братья дали знак священнослужителям и, шагая рядом нога в ногу, прошли по замку, остановившись в зале, которая была загодя освящена. Здесь слушал Вацлав латинские богослужения, читал Писание, сюда приходил молиться. И увидели епископы, что Вацлав снова направляется к привычному месту, и намеревались последовать за ним и облечься в подобающие богослужебные одежды. Собирались епископы отслужить мессу, ибо, перед тем как принять какое-либо решение, Вацлав имел обыкновение просить Бога даровать ему мудрость и наставить на путь истинный.
