Какая прелесть! Вы должны показать его Филипу, он изнывает от скуки. Кроме книг бедняжка ничего не видит. Тетушка Дженет волнуется: он так исхудал за зиму. Ой, гляньте, как он шевелит носиком, словно слушает нас! Это вы нарисовали все эти грибы, Черити? Меня восхищает ваше терпение! Я как вспомню те ужасные уроки с вашей прислугой, как ее звали… Ну та, ваша гувернантка! Адель! Нет, Бланш. Мама еще из-за нее выгнала герра Шмаля. Вот это история! Да-да, крошка Питер, мама выгнала ужасного господина. Нет, он слушает, определенно слушает!
Увы, мне тоже приходилось слушать. К счастью, Табита догадалась приоткрыть дверь и впихнуть в комнату Кука, имевшего привычку крякать всякий раз, как кто-то громко говорил рядом с ним. Секунду он рассматривал кузину Энн, склонив голову набок. А потом испустил первое «кря-кря».
Энн
Боже мой, это еще кто? Утка! У вас еще и утка, Черити?!
Кук
Кря-кря-кря-кря.
Энн
Она слишком громко крякает. Надеюсь, хоть не кусается? Ах нет, я перепутала, это гуси щиплются. А как она ладит с кроликом?
Кук
Кря-кря-кря-кря.
Энн
Я ее побаиваюсь. Пошла вон, кыш!
Но последнее слово осталось за Куком:
Меня насторожили слова кузины о том, что Филип сильно похудел: ведь когда я видела его последний раз, он уже выглядел сильно изможденным. Приехав во вторник вместе с мамой на очередное чаепитие в поместье Бертрам, я застала кузена в библиотеке; он читал книгу, полулежа на софе. Кожа обтягивала его выступающие скулы, под глазами чернели круги.
Филип
Подумать только, моя маленькая кузина! Как любезно с вашей стороны принести глоток свежего воздуха! Прикройте за собой дверь.
Он вздрогнул, словно я сама была сквозняком. Как обычно, я понятия не имела, что сказать.
Филип
Я как раз читал Бена Джонсона. Вряд ли вы о нем слышали.
Я
Нет, я читала… «Каждый по-своему».
Филип показал обложку книги. На ней было написано «Каждый по-своему».
Филип
Это затмевает все комедии Шекспира.
Я
Как можно! Да худшая комедия Шекспира в сто раз лучше, чем лучшая — Бена Джонсона!
Казалось, Филип не верит своим ушам: какая-то девчонка рассуждает о Шекспире. Потом я снова изумила его, декламируя на его выбор любой из ста пятидесяти сонетов.
Филип
Всегда считал, что цепкая память — достоинство идиотов, но вы доказали, что я ошибался.
Это даже немного походило на комплимент.
Филип
Я устал. Почитайте мне, пожалуйста. Выберите в библиотеке что-нибудь на свой вкус.
А вот это уже походило на приказание. Я взяла с полки «Гордость и предубеждение» мисс Остин. Раскрыла и начала: «Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену…»[6] Чтение так меня увлекло, что я забыла, где нахожусь. Дочитав главу, я подняла голову. Кузен задремал. Он спал, положив одну руку на сердце, и я видела, как его грудная клетка поднимается и опускается с болезненной частотой. Еще в начале беседы я заметила, как лихорадочно блестят его глаза. Однако не осмелилась сказать об этом леди Бертрам, которая не желала говорить о болезнях, ни тетушке Дженет, которую я с некоторых пор избегала и которая так же старательно избегала меня. Вместо этого я просто ушла, оставив кузена одного, за что расплатилась позже угрызениями совести, не дававшими мне уснуть.
На следующий день я с облегчением увидела, как перед кованой оградой нашего особняка остановилась повозка, запряженная пони. Из нее вышли Филип и Энн.
Филип
Мне все уши прожужжали про вашего кролика, так что я решил его увидеть собственными глазами… Кажется, у вас еще есть утка, у которой редкий талант заставлять мою сестру придержать язык.
Энн пихнула его в плечо и обозвала «несносным мальчишкой». Филип поморщился. Я давно заметила, что он терпеть не мог, когда его трогают. В честь приезда кузена Питер вел себя прилично, а Кук раскрякался от всей души. Филип не задержался в Дингли-Белл, выразив опасение, что вечером воздух станет слишком промозглым. Однако он настоял, чтобы не далее как завтра я навестила их в поместье Бертрам. До сих пор Филип меня практически не замечал, и вдруг — столько внимания. Вечером, забираясь в прохладную постель, я думала о нем. Видному, светловолосому, элегантному, флегматичному Филипу было около двадцати. Много времени он проводил за чтением и был прекрасно образован, но не заносчив. Для образа идеального джентльмена ему не хватало разве что атлетичности, какая есть у мистера Эшли.
На следующий день из поместья Бертрам за мной прислали экипаж, к неудовольствию мамы, которая сочла такую навязчивость неприличной. Позже, болтая с Филипом, я упомянула герра Шмаля, его наставника на протяжении нескольких лет, но кузен сделал вид, что не расслышал.
Я с нетерпением ждала новостей от Бланш. Перед моим отъездом из Лондона она сообщила, что так и не получила откликов на первое объявление о поиске места и собиралась дать второе. Я попросила ее писать мне в Дингли-Белл, на имя садовника Нэда. И вот однажды утром Нэд подошел ко мне, приветственно коснулся полей шляпы и вручил письмо. Я убежала читать в свою комнату.
Милая Черри, вот уже много дней я все откладывала это письмо: вначале из-за отсутствия новостей, а затем из-за того, что события стали развиваться слишком стремительно. И вот я уже пишу из моего нового пристанища, Стоунхедской школы для девочек неподалеку от Лидса. Но начну с начала, иначе Вы ничего не поймете.
Мое первое объявление в «Гардиан» осталось без ответа. Тогда миссис Гаскел, домовладелица, помогла мне составить второе: «Молодая мисс с опытом преподавания ищет место в семье или пансионе. Может преподавать французский язык, рисование и игру на фортепиано. Отличные рекомендации». Как и в прошлый раз, я оставила свой адрес и принялась ждать. Ответ пришел только в конце недели, единственный ответ от некой миссис Грамбл, оказавшейся проездом в Лондоне. Она назначила встречу в доме своей сестры и уже там рассказала, что владеет пансионом для девочек от восьми до шестнадцати лет. Расстояние от Лондона до Лидса показалось мне слишком большим, а жалование в двадцать фунтов — слишком скромным. Но выбора у меня не было.
Миссис Грамбл — вдова. Она производит впечатление почтенной дамы, хотя от нее чем-то сильно пахнет. Она страдает тиком, который ставит в неловкое положение всех, кто встречает ее впервые: каждые полминуты она хватает левой рукой указательный палец правой руки и, гримасничая, сильно сжимает его, отчего этот палец сильно искривился. Я уже привыкла и больше не вздрагиваю (если и вздрагиваю, то нечасто).
Пишу Вам из своей комнаты, которую делю с остальными: это общая спальня на тридцать кроватей. Мое место отгорожено занавеской, что дает мне немного личного пространства. На пансионе у миссис Грамбл находятся шестьдесят девочек. Возможно, Вас удивит, что кроватей всего тридцать, но объяснение очень простое: каждая кровать рассчитана на двоих.
Тут я прервала чтение. Описание миссис Грамбл мне не очень понравилось, а описание Стоунхеда серьезно взволновало.
Пора задувать свечу, милая Черри; вернусь к письму завтра. Вспоминаю Ваше доброе лицо, и Питера, и многое другое. Но лучше бы мне все это позабыть. Прощайте. Спокойной ночи.
Там была еще одна страница, написанная крайне небрежно:
Продолжаю письмо в классной комнате, где делают уроки пятьдесят две ученицы (остальные восемь — в лазарете). Присутствую на вечерних занятиях мисс Мейсон, особы весьма бойкой. Как раз сейчас она таскает за волосы малышку, уснувшую за партой. Следует отметить, что просыпаемся мы рано: летом подъем по звонку в пять тридцать утра. Затем — утренний туалет. Миссис Грамбл объяснила мне, что не следует поощрять кокетство у девочек, поэтому на десять учениц всего один тазик с водой для умывания. Я делю свой тазик с мисс Мейсон, после которой мало что остается на дне. Вы, наверное, заметите, что я не рассказываю о других преподавателях, и причина тому проста. Других преподавателей, просто нет. Мисс Мейсон — младшая наставница, а у меня есть две помощницы: мисс Смолетт и мисс Скейркроу. Мисс Смолетт еще худо-бедно умеет читать и писать, а вот мисс Скейркроу — глухонемая, что не способствует процессу обучения. После обеда из Лидса приезжает женщина учить кройке и шитью. Я как-то спросила ее имя, но из ответного хрипа смогла разобрать только «Ром-мгм-м». Я долго размышляла, но так и не поняла, было ли это ее имя, или же речь шла о том, что она хотела бы плеснуть в чай. Обитательницы пансиона сами шьют себе одежду. Они носят коричневые платья и черные фартуки, скроенные невиданным доселе образом. Наблюдая за ними во дворе, я вспоминала тот день, когда мы с Вами наряжали Питера. Боже мой, как мы были счастливы! Кто бы тогда мог предположить, какие невзгоды ждут меня впереди… Извините, я отлучусь: мисс Мейсон стучит о стену головой мисс Кэролайн.
