– Они мне не нравятся, – многозначительно ответила Харпер. – Просто я не ем жареное. Как и белое.
– Что это значит? – спросила Дора. – Ты не ешь еду белого цвета?
– Белую муку, белые макароны, белый рис и так далее, – пожала плечами Харпер. – Коричневое гораздо полезнее.
– Я тебя умоляю. Люсиль гнула спину, чтобы приготовить ужин, – с раздражением ответила Дора. – Ты могла хотя бы попробовать.
– Дора, она не твой ребенок. Она может сама решать, что ей есть, – встряла Карсон.
Бледные щеки Харпер порозовели. Она с улыбкой повернулась к Люсиль.
– Ну раз так, я непременно попробую эти изумительные кукурузные клецки, Люсиль, – она взяла вилкой одну клецку и положила себе на тарелку, а потом навалила себе большую порцию капусты. – Пахнет божественно. У тебя самая вкусная капуста, Люсиль.
Люсиль раздулась от гордости – ее самолюбие было успокоено.
– Я сделаю утром цельнозерновые вафли, – предложила она. Потом, вздохнув, добавила: – Я тебя откормлю. Ты такая худая, что тени не видно.
– Лично я собираюсь съесть абсолютно все, – заявила Дора, вооружившись вилкой.
– Не сомневаюсь, – пробормотала Карсон и поймала предостерегающий взгляд от Маммы.
– Количество съеденной еды не является ее оценкой, – сказала Мамма и взяла вилку. – Харпер, насколько я помню, всегда была малоежкой. А у тебя, Дора, всегда был здоровый аппетит.
Дора покраснела и уставилась на свою заваленную едой тарелку.
Беседа обратилась в еще худшее русло, когда Дора начала жаловаться на то, как изменился остров, как она скучает по его спокойным денькам и как северяне – особенно манхэттенцы – снова уничтожают юг, на этот раз с помощью долларов и распущенных нравов.
«Развод или не развод, но с Доры следовало бы сбить спесь», – подумала Карсон. Надо отдать должное Харпер – у нее были свои методы. Харпер игнорировала замечания Доры, сосредоточенно нарезая креветки и окру на еще более мелкие кусочки, что раздражало Дору сильнее любого ответа.
Как только они доели банановый пудинг, Мамма встала и объявила, что она устала и идет отдыхать. Потом она попросила девочек помыть посуду, потому что Люсиль целый день трудилась за плитой.
Дора сразу отправилась проведать Ната, пообещав вернуться. Харпер и Карсон пошли на кухню, где были обескуражены горой грязной посуды, кастрюль и сковородок.
– Добро пожаловать домой! – воскликнула Карсон и взяла со столешницы полотенце.
Харпер широко улыбнулась и сняла со стены фартук.
– Не помню, когда в последний раз надевала такое, – со смехом сказала она, надевая через голову светло-зеленый фартук с оборками вдоль лямок и подола. Ее руки неумело теребили завязки за спиной. – Наверное, мне было лет десять. И похоже, это был тот же самый фартук.
Карсон засмеялась, встала позади нее и крепко завязала фартук. Ее сестра всегда была миниатюрной, и похоже, не сильно выросла с тех пор, как ей исполнилось десять.
– Кажется, твоя талия действительно не больше сорока пяти сантиметров.
– Моя и Скарлетт О’Хары, – усмехнулась Харпер, направляясь к раковине.
Карсон закатала рукава и включила радио. Зазвучала музыка кантри.
– Я смотрю, Люсиль по-прежнему любит кантри, – сказала Карсон. – Помнишь, мы все время слушали ее любимое радио?
– Или бейсбольные матчи. С тех пор как я побывала здесь в последний раз, я редко слушала кантри.
– Я тоже, – ответила Карсон. Она быстро глянула на Харпер. – Я и забыла, как ее люблю.
– Я тоже!
Пока они мыли и вытирали гору посуды, они пританцовывали и пели куплеты о потерянной и найденной любви, сожалениях и надеждах, красных волках и сексуальных черных платьях. Со временем между куплетами они начали рассказывать друг другу о своей жизни. Лед, появившийся за обедом, начал таять.
Когда последняя кастрюля была вымыта и убрана, Харпер бросила фартук на стол, повернулась к Карсон и предложила:
– Мне нужно выпить. Пойдем?
Карсон захотелось ее расцеловать. Они поспешили в ванную Карсон, чтобы освежить макияж и расчесать волосы. Карсон наслаждалась новизной сестринских связей – они болтали о туфлях и своих любимых дизайнерах, блаженно избегая более серьезных тем. Тирады Доры объединили их, пусть и, увы, против нее.
– Что с ней такое? – Глаза Харпер предостерегающе загорелись. – Боже, мне тяжело это признавать – и не вздумай ей говорить, – но было неприятно, когда за обедом Дора говорила эти вещи про «северян» и нью-йоркцев. Она деликатна, как самосвал!
– Заполненный мусором, – добавила Карсон. – Надеюсь, ты не принимаешь ее слова близко к сердцу? Я никогда. Она бывает такой заносчивой…
Харпер тихо рассмеялась.
– Она всегда была настолько старше меня. Кажется, когда я была маленькой, я ее даже боялась. Но больше не боюсь! – отважно заявила она.
– Сейчас ей приходится нелегко. От нее ушел Кэл. Они разводятся.
– Я не знала, – немного помолчав, ответила Харпер.
– Сама только услышала.
– Это многое объясняет. И все же она не должна вымещать это на мне.
Карсон пренебрежительно махнула рукой.
– Давай не будем об этом думать. А то я начинаю всерьез расстраиваться. А сегодня твой первый вечер.
Она взяла с полки духи и побрызгала себе шею.
– Это аромат Маммы! – воскликнула Харпер, понюхав воздух. От удивления ее голубые глаза стали еще больше. – Как… Откуда он у тебя? Где ты нашла?
– Мамма дала мне бутылку, чтобы попробовать, почувствовать, подходит ли мне запах, – Карсон набрызгала немного себе на запястье. – Как думаешь? – Она вытянула руку, чтобы Харпер могла понюхать.
Харпер понюхала, потом подняла взгляд и многозначительно улыбнулась.
– Тебе очень идет. Словно это твой родной аромат, – печально сказала она. – Очень сексуально, – она со вздохом подняла голову. – Кто бы сомневался.
– Почему ты так говоришь?
– Ты больше всех похожа на Мамму.
– Нет. Я не похожа ни на кого. Вы все бледные блондинки. Я темная, высокая, и у меня большие ноги.
Харпер засмеялась и взяла пузырек с духами.
– Может, не внешностью, – пожала она плечами. – Не знаю. Сложно сказать. Но ты ее любимица, это точно.
– Не начинай, – застонала Карсон.
– Дай-ка я попробую, – сказала Харпер, брызгая духи себе на запястье. – Что думаешь?
Карсон наклонилась, чтобы понюхать ее запястье, и сразу же отпрянула.
– Ну, нет, – отрезала она, размахивая рукой в воздухе. На ней мускус напоминал запах тела. – Правда, Харпер, тебе совершенно не подходит. Придется тебе его смыть, если хочешь, чтобы кто-нибудь подошел к тебе ближе чем на двадцать метров.
Харпер фыркнула и наморщила нос.
– Боже, ты права, – она направилась прямиком к раковине и намылилась. – Я останусь верна старым добрым «Шанель № 5», большое спасибо. Забавно, да? Духи так ужасно пахнут на мне и так изумительно – на тебе. Словно у них тоже есть индивидуальность. Особые предпочтения в людях.
– Или дело в генетике, – мягко сказала Карсон, глядя на этикетку духов. Потом она снова поднесла флакон к носу, понюхала и задумалась. – Этот аромат носила моя мама.
– Правда? – повернулась Харпер. – Я не знала. Этот запах всегда напоминал мне о бабушке.
– Я сама недавно узнала. Я ведь ее не помню, – небрежно ответила Карсон.
Ведь даже произнося эти слова, она понимала, что лжет. С этим запахом ассоциировались определенные, необъяснимые воспоминания – как ее качали, пели ей песни, любили. Этот аромат, всегда ассоциирующийся с Маммой, дарил чувство безопасности и покоя. И эти эмоции действительно были связаны с Маммой. Но только теперь она поняла, что воспоминания были глубже – о матери. Зная это, ей почему-то было тяжело, даже грустно, когда она вдыхала этот аромат.
– Я… Я не думаю, что он мне подходит, – Карсон подошла к раковине, и, как и Харпер, принялась смывать духи с шеи и запястий.
– Правда? А мне показалось, прекрасный запах. Должна признать, я немного расстроена. Мне бы хотелось иметь что-нибудь общее с Маммой.
Карсон вытерла полотенцем влагу с шеи и удивилась этим словам.
– Мне всегда казалось, ты избегаешь всего, что связано с твоими южными корнями.
Харпер вытерла руки и прислонилась к туалетному столику.
– Это не про меня, а про мою мать. Она никогда не хотела никаких контактов с моим отцом – с нашим отцом. Или его семьей. Я выросла, считая, что быть как он или быть как-то с ним связанной – как-то… Плохо.
Карсон почувствовала ярость.
– Какая сучка, – пробормотала она. И быстро добавила: – Извини.
Харпер покачала головой.
– Она может быть сучкой. Но она моя мать, так что… – она пожала плечами и снова повернулась к зеркалу, чтобы причесать волосы. – Знаешь, когда я в Нью-Йорке, то не вспоминаю о том, что я Мьюр, – она опустила взгляд на свои руки. На безымянном пальце было надето золотое кольцо-печатка с семейным крестом Джеймсов. – Я горжусь своей семьей. И, конечно же, их люблю. Но у фамилии «Джеймс» – тяжелый багаж. Когда я приезжаю сюда, я чувствую себя… Как-то свободнее. Проще. И так было всегда.
