Я стала ее уговаривать:
– Ну, как же не видели? Это рядом с вами случилось! Подумайте, бабушка, ведь из– за этого может быть невинному человеку плохо.
Бабка сказала:
– А об том – чтоб плохо не было – раньше думать надо! Драться не нужно. Я в этом не участвую. Мое дело – людям радость устроить: цветы продавать, а остальное меня не касается.
– Ну как не касается! Вы же живой нормальный человек!
Ларионов молча стоял чуть поодаль. Бабка показала на него рукой и веско сообщила:
– Ты ему, дураку своему, растолкуй дома: коли трое на тебя с кулаками, бери ноги в руки. Если у них сила, уходи по-хорошему, пока дают уйтить. А мое дело тихое, мне ни к чему в чужие дрязги лезть, по судам да милициям ходить…
Глаза у нее были желтые, как ее осенние нарциссы. Она неожиданно засмеялась и передразнила меня:
– «Живой человек»! Потому и живой, и нормальный потому, что в чужие дела не лезу…
Недалеко от дома я спросила Ларионова:
– Вы подолгу в плавании находитесь? Сколько рейс длится?
– По-разному. Иногда по полтора-два месяца землю не видим…
– Скучно, наверное?
– Скучно? Да что вы, Ирина Сергеевна! На вахте не заскучаешь, некогда. А в свободное время пишу письма, читаю. Я как-то даже подсчитал: за год я прочитываю штук сто книг. Глупо, конечно, считать книги на штуки, – смутился он. – Но я этими подсчетами занялся, задумавшись однажды: а что осталось от этих книг во мне…
– И что осталось? – требовательно спросила я.
– Не знаю, – пожал он плечами. – Надеюсь, что-то осталось… Я сочинил для себя множество книжек. О морях, о кораблях, о людях, которые первыми прошли этими неведомыми дорогами, о замечательных моряках, которых я сам знал… Приду в каюту, сяду перед листом бумаги – только записать осталось, все продумано и придумано!.. Взял ручку, и все слова сразу – пшик! Перемешались, растворились, исчезли… Ушли, как сон… Так ничего и не написал никогда…
Я сразу догадалась, что это Шкурдюк. Так он и должен был выглядеть– здоровенный модный парень с мясистой головой, похожей на маску из театра «Кабуки». У него было большое количество щек, губ, две круглые скважины ноздрей и наливная бульба носа, над которой светились безнадежно голубые глаза.
Шкурдюк вещал, объяснял, инструктировал. Он проводил, видимо, производственное совещание с дюжиной тихих старушек и безвозрастных мужчин – смотрителями и контролерами на бездействующих сейчас аттракционах. Служащие расположились под тентом детского автодрома, и слова Шкурдюка гулко разносились в тишине утреннего осеннего парка:
– Погода не балует! И сезон на исходе! Однако мы все должны соответствовать! Развлечение населения, как искусство, должно быть классовым! Потому что классовость – это массовость! А массовость – это кассовость! А тугая касса – радость рабочего класса! Понятно говорю вам, недоумки? Га-га-га!..
Он гоготал оглушительно, как гусь перед студийным микрофоном. И настроение у него было, очевидно, хорошим, поскольку он, работая, развлекал себя.
Подчиненные ему недоумки, стараясь не встречаться с ним взглядом, покорно– согласно кивали головами. Только одна старуха пискнула неуверенно:
– Игорь Михалыч, дождь ведь скоро пойдет… Не будет посетителей сегодня…
– А это, дорогая коллега, не вашего ума дело… Сидите, зарплату свою хоть отработайте… И так держу вас, пенсионеров, на свой страх, вопреки закону… Так что не вякайте лишнего… Правильно я говорю, Мракобес?
Из-за заборчика автодрома я разглядела, что у ног Шкурдюка примостился рыжий толстый бульдог.
– Правильно, Мракобес? – схватил Шкурдюк его за холку.
Бульдог поднял на него морщинистую морду с грустными, налитыми кровью глазами и отчетливо прорычал-промычал:
– …М-м-а-м-а-а… ма-а…
– Молодец, псина! – пришел в восторг Шкурдюк. – Если бы ты, пес, умел отрывать билеты, я бы тебя на кассу посадил – больше толку было… Га-га-га! Ну-ка, все на рабочие места!..
Бабки испуганно тронулись по своим местам, и та, что сомневалась насчет посетителей, проходя мимо меня, не удержалась и сказала тихо, ни к кому не обращаясь:
– Свиноморд несчастный… Наглец, медная харя…
Шкурдюк вышел из-под тента и воззрился на затянутое тучами небо. Руки в боки, ноги врозь, голова запрокинута, я была уверена, что сейчас схватит он шапку и расшибет ею тусклое небо над нами. И Мракобес прижался к нему и тоненько завыл.
Но Шкурдюк не стал кидать в небо свой кокетливый цветной картуз с надписью на тулье «Микозолон – лучшее средство от грибковых заболеваний». Он сплюнул на землю и сказал с большим чувством:
– Ну и климат – едрёна вошь! Десять месяцев – зима, остальное– лето… И тут увидел меня.
– Вы ко мне, гражданочка?
– Да, я к вам, гражданинчик, – кивнула я. – Вы Шкурдюк?
Лицо его сразу стало настороженным и замкнутым, лишь бездонная льдистость мерцала в голубых глазах прохиндея.
– Это вы точно угадали – я уже шесть пятилеток Шкурдюк. – А глазками своими незабудковыми щупал меня, раздевал, скидывал ненужное, оценивал и прикидывал. – А вы-то кем будете?
– Кем буду? – засмеялась я. – Со временем буду бабкой, пенсионеркой, к вам сюда приду отсиживать зарплату… А сейчас я журналистка, корреспондент городской газеты…
Шкурдюк взглядом быстро одел меня снова. Щупание оказалось неуместным, и он растянул в улыбке свой огромный мокрый рот слабого человека.
– О, для нас это большая радость! Внимание прессы к отдыху трудящихся – это первейшее дело…
– Ну да, я уже знаю: массовость – это кассовость!
– Истинно сказано! Га-га-га! – радостно загоготал Шкурдюк. – Давайте я вам продемонстрирую наши достижения. У нас новый аттракцион – потряс! Собирались открыть к началу сезона, да сами знаете, как работают наши герои-строители. Пустили еле-еле в сентябре, а тут и посетители иссякли… И кассовость наша под угрозой!
Шкурдюк показал на циклопическое сооружение, похожее на огромную карусель, но вместо привычных деревянных зверюшек висели на кругу обтекаемые капсулы вроде маленьких самолетных кабинок.
– Давайте я вас прокачу, чтобы вы со знанием дела могли описать наши будни и победы, как полагается настоящему журналисту.
Он быстро взял меня под руку и, не давая возразить, повел к помосту аттракциона.
– Смотрите, это лицензионный аттракцион, «Энтерпрайз» называется. По-американски обозначает «предприятие». Заплатили за него тысячи несчитанные, а он полгода простоял зазря, окупаемости фондов нет, омертвление капитала налицо, один я душой болею за это. Сколько недокатанных людей осталось! Да кто же у нас с деньгами-то народными считается!
Шкурдюк щелкнул замком, распахнул стеклянную дверку капсулы, посадил меня в тесное креслице, застегнул на мне ремень безопасности и стал орать куда-то вниз, в машинное отделение:
– Дарья! Дарья Васильевна! Включай, давай прокати нас…
– Сщас! Сщас! – услышала я голос давешней старухи, называвшей Шкурдюка свиномордом.
Свиноморд, как бывалый пилот-инструктор, уверенно сел на заднее сиденье кабинки, и в это время раздался мощный тяжелый гул. Озноб вибрации передался мне, я ждала с нетерпением, когда двинется в свой круговой быстрый путь карусель, лихо раскручивая кабинки на разных уровнях. Вообще-то эти нынешние аттракционы очень мало походили на невзрачные развлечения нашего детства в парке культуры – иммельман, гигантские шаги, качели. Мрачно гудящий «Энтерпрайз» напоминал не столько развлекательное сооружение, сколько мощную индустриальную конструкцию.
– Готово, – сказал Шкурдюк и крикнул Дарье: – Поехали!..
Медленно завертелись опорные спицы карусели, с нарастающим ревом кабинка поехала по кругу, и вдруг сердце провалилось куда-то вниз, потому что с пол-оборота капсула резко полетела вверх. Мы стремительно описывали восходящую круговую траекторию, от которой у меня все замирало внутри. И когда я взглянула вниз, то с ужасом увидела, что диск карусели неудержимо поднимается на ребро и становится вертикально, превращаясь из карусели в чертово колесо. Кабинка вращалась одновременно в двух плоскостях, и вместе с этим чудовищным воем росла ее скорость, сиденье ушло из-под меня, и я вдруг увидела, что земля оказалась у меня над головой – я висела вверх ногами…
