решеткой и лежащей на ней рыбой в духовку так, чтобы противень находился поближе к донышку духовки. Температуру в духовке сбрасываем до 150 градусов – иначе в квартиру полезет дым горящего рыбьего жира. Больше никаких телодвижений до полного запекания рыбы не предпринимаем).
…Когда Моисеич уехал, пообещав вернуться за нами на следующий день, я, честно говоря, ни о каких форелях не думал.
Вряд ли подобному бездумию способствовало глухое ущелье в районе озера Сагдиункур, где никого не было на десятки километров вокруг. Или – вялотекущий горный ручей, который можно было просто перепрыгнуть (какая там может быть форель?).
Я думал, как мы будем ночевать в одной палатке посреди этой глуши, потому что решения, в силу того, что я мужчина, все равно нужно было принимать мне.
Но я, видимо, до того момента просто плохо знал Шурку.
Вечером, не говоря ни слова, она просто сняла с меня рубашку – точно так же, когда я выкупался в речке Куршаб. И – брюки.
Мы некоторое время просто простояли друг против друга настолько близко, что я, кажется, слышал стук ее сердца. Со стороны это, должно быть, выглядело комично – парнишка в трусах и – по-походному одетая женщина рядом.
И все же хорошо, что Шурка начала первой: а то ведь я мог подумать, что она, как заботливая мама, просто хочет уложить меня спать…
(Что-то я расстроился, дорогие друзья. Закончу на этом. Не забудьте готовую рыбку перед подачей взбрызнуть коньяком)
(В заголовке использована цитата из романсеро Федерико Гарсиа Лорки "Неверная жена")
Марихуана
В 16 лет я впервые попробовал марихуану. С другом моим Валеркой мы выбили из беломорины табак, смешали его с растолченным кусочком «дури», скрутили папироску вновь и пустили ее по «кругу».
Кроме меня и Валерки в «круг» входили его девица Лариска, с которой он не расставался последний год, и его же троюродная сестра Нинка – женщина тридцати двух лет.
Конечно, на беломорину налегали в основном мы с Валеркой. Но поначалу должного эффекта не почувствовали. Поэтому Лариска и Нинка были отправлены с трехлитровым баллоном за пивом к Саре – в будку у летнего кинотеатра. Когда они вернулись, то застали такую картину. Два идиота корчатся от смеха в креслах друг против друга, не в силах вымолвить ни слова, а появление дам с пивом вызывает у них более затяжной приступ гогота.
Пиво (кислое, как обычно разбавленное Сарой водой и чайной содой) подействовало на меня отрезвляюще. Доселе мое нормальное и горестно созерцающее весь этот бедлам «я» вернулось в свою же оболочку и попросило одурманенный шишками мозг на время встряхнуться. С трудом преодолев раздвоение личности, одна половинка которой безумно хотела есть, а вторая требовала «продолжения банкета», я отправился пошарить что-нибудь на кухню. Вернувшись, обнаружил, что Валерка взасос целуется с Лариской, а Нинка сидит, потупив взор, и лицо у нее просто пылает от стыда, словно она пару раз не была замужем и вообще не знает, откуда берутся дети.
Помахивая двумя полукольцами краковской колбасы, я тут же пнул Валерку по ноге, заметив, что негоже заниматься интимными делами на виду людей, которые не могут проделать то же самое. На что Валерка, оторвавшись от Лариски, вдруг предложил:
– А давайте поиграем в семью.
– Это как?
– Очень просто. Мы с Лариской будем мужем и женой, а ты то же самое – с Нинкой.
Нинка, которой я протянул вторую половинку колбасы, так и замерла с этой колбасой в руках, а схлынувший было румянец на щеках заалел пуще прежнего.
– Брось это, – скомандовал ей Валерка, показывая на колбасу, – подойди к нему и обними. Да так, как бы обняла горячо любимого мужа.
Мы все рассмеялись, но Нинка так и сделала: подошла, положила мне руки на плечи, но прижиматься, как того требует процедура, не стала. И я (про себя, тихонечко) вздохнул с облегчением – откуда-то снизу, по ногам внезапно пошла теплая волна, схожая с той, что возникала при разглядывании картинок с голыми девицами. Наверное, я почувствовал бы себя неловко, если б Нинка поняла, что я возбужден.
Таким началом игры в «семью» Валерка остался недоволен.
– Обними, как следует, – настаивал он. И уже ко мне: – Ты тоже не стой, как истукан. «Жена» она тебе или кто?
Я привлек Нинку к себе, стоя к ней вполоборота, как бы прикрывая бедром собственную рвущуюся наружу плоть, но, пожалуй, поплыл еще сильней, ощутив сквозь тонкое ее платьице и такие же тонкие трусики что-то горячее и пульсирующее в самом низу живота.
Наверное, мы с ней выглядели довольно забавно. Валерка с Лариской давились от хохота, я тоже делал вид, что смеюсь, хотя меня уже пробирала дрожь, а Нинка, вся пунцовая, молча прижималась к моему плечу в неудобной, неестественной позе, боясь шевельнуться.
–Теперь целуйтесь! – продолжал командовать Валерка, – Долго! Страстно! Как молодожены!
Нинка, наконец, поменяла позу, как бы обойдя мое бедро, и теперь ее лицо было совсем близко – я рассмотрел мелкие морщинки в уголках ее прикрытых глаз, колечки волос над выщипанными бровями и совершенно влажные губы.
Делать нечего, я предпринял жалкую попытку поцелуя. Как умел. Хотя до этого, кроме как в щечку, никого еще не целовал.
– Не так делаешь, – прошептала Нинка, не открывая глаз, и осторожненько так цапнула губами мою нижнюю губу, чуть ее потянула, а еще через мгновенье я словно куда-то провалился. Или взлетел? Или стал растворяться – то ли в Нинке, то ли в самом себе, то ли в стенах Валеркиной комнаты?..
– Ну, вы уж совсем заигрались, – чуть позже бурчал Валерка, пока мы с Нинкой медленно приходили в себя. Никто не смеялся. А я с тех пор больше не делал попыток курить шишки, поняв, что есть на свете более головокружительные вещи.
***
…Однако в тот день мы мирно разошлись по домам, где мне здорово досталось от матери за «запах пива». Но перспектива тяжелого разговора с отцом, которому мать обещала пожаловаться, выглядела уже не столь пугающей. Я думал о Нинке.
Она была в незавидном положении разведенки, когда считается за благо помалкивать и не мелькать перед глазами приютивших ее родственников. Я разглядел-то ее толком, только когда мы пускали по кругу беломорину. Маленькая, симпатичная, с немного вздернутым носиком, отчего казалось, что смотреть она привыкла снизу вверх. И эта забавная «вздернутость» как бы вычеркивала ее из табели взрослых, до которых нам не было дела. Одно лишь взрослое в Нинке «обстоятельство» вызывало у меня время от времени холодок, перетекающий от солнечного сплетения куда-то за барабанные перепонки. В отличие от наших не сформировавшихся еще подруг-однолеток, она обладала безупречной фигурой, в которой природа все уже расставила по местам.
Вновь увидеть мне ее не удалось:
