И Гарик хоть и сделал мне больно, был прав: доверяй, но проверяй.
Но жизнь меня, видимо, ничему не учит.
Она! — хмыкнула я, найдя только помятую конфету. Засунула в рот, смяла фантик и бросила через забор.
Баскетболистов у нас в роду, похоже, точно не было: смятый комок ударился о сварную ограду и упал мне под ноги. Может, хоть футболисты были, зло пнула я бумажку и посмотрела на окно на втором этаже над боксами: Миро̀ ходил по комнате из угла в угол с прижатым к уху телефоном.
Кого называют в телефоне «Она»? Уж точно не регистратуру поликлиники. И вряд ли он называл своих женщин в контактах как одна гинеколог пациенток: Алла (гонорея), Белла (аборт), Виктория (гименопластика). «Кристина Валерьевна (домкрат)», приятно познакомиться.
Она это значит — ОНА. Та самая.
— Ничего, если я спрошу? — нарушила я молчание, когда мы выехали из автосервиса.
Стоял тот волшебный вечерний час, когда уже начало темнеть. Радио в машине пело лирические песни о любви. В небе горел ярко-красный закат. На город ложились мягкие синие тени.
Красиво. Волшебно. Сказочно. Романтично… А я со своим допросом.
Эх! Но не я всё испортила.
— Спроси, — поднял Миро̀ голову и повернулся ко мне.
— Если у тебя есть девушка, почему бы тебе не пойти на день рождения к маме с ней?
Он улыбнулся.
— Я бы мог сказать, что маме она не нравится, а я не хочу портить праздник, но у меня нет девушки. Пока нет, — добавил он и ещё шире и мягче улыбнулся. — Но, если пройду вступительные испытания, есть шанс, что она согласиться ей стать. Пока не прошёл, — вздохнул он.
— Уверен? — улыбнулась я. Это же он обо мне? Нет, в нашем роду точно сыщиков не было.
— Как никогда.
На парковке у закрытой территории частной клиники, проезд к которой был закрыт шлагбаумом и куда Мирослав попросил его подвезти, не было свободных мест, поэтому я остановилась прямо на проезжей части и включила аварийку.
— Я позвоню? — опёрся он рукой о ручку двери, прежде чем открыть.
— Позвони, — кивнула я.
Он посмотрел так, словно хотел меня поцеловать, но не решился, сказал «спасибо» и вышел.
— А где Вета? — глядя на пустое место среди обуви, спросила я, разуваясь в прихожей.
Не то, чтобы меня это сильно волновало, но что-то же я должна была сказать выехавшему встретить меня Гарику.
— Она на сутках. Будет только утром.
— Ясно, — устало вздохнула я, подняла я голову и… обомлела.
Я даже с трудом его узнала. Он побрился. Почти налысо. Явно машинкой и явно сам. От моих любимых кудрей остался только короткий ёжик волос.
— Зачем ты?.. — это было так больно, что я невольно стиснула зубы и покачала головой.
— Ты знаешь, — ответил он бесстрастно.
— Ясно, — повторила я. Поравнялась с ним и почти прошла.
— Согласился? — задрал Гарик голову мне вслед, заставив задержаться.
— Кто?
— Твой слесарь? Пойти на исследование?
— Я не спрашивала.
— Крис, — он поймал меня за руку, потянул и, опустив одну ручку инвалидного кресла, боком посадил к себе на колени.
Я не сильно и сопротивлялась.
— Я не спрашиваю, почему не я, — обнял он меня двумя руками.
— И не надо, — ткнулась я носом в его шею, вдохнула запах, погладила по волосам — тому, что от них осталось. — Потому что ответ тебя не удивит. И дело совсем не в твоих ногах.
— Знаю. Прости, — потёрся он щекой. — Прости, что делаю тебе больно.
— Ты делаешь больно себе. Это меня расстраивает сильнее.
— И это я тоже знаю.
Кресло стукнулось в стену, когда он потянулся к моим губам и остановился.
— Гарик, я ведь живая.
— Я тоже, — вздохнул он, коснувшись кожи дыханием.
— Мы всё испортим.
— Мы уже всё испортили.
— Ещё нет.
Он прижался губами к моему лбу.
— Я всё испортил.
— Ты меня бросил.
— Я был таким идиотом.
Слова были лишними.
Мы договорились никогда об этом не вспоминать. Мне было восемнадцать, ему двадцать. Новогодняя вечеринка: я, Вадик, его друзья, Гарик. Сумасшедшая ночь. Мы проснулись вместе. А потом сбежали ото всех на турбазу в горы. Я что-то наплела родителям, он — друзьям. Наверно, они подозревали, особенно Вадик, но нам было всё равно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Горы. Снег. Потрескивание дров в камине. Его сильные руки, горячие губы, требовательные ласки. Сплетённые в неистовом танце тела.
А потом всё закончилось, не успев начаться.
Мы вернулись. Я ждала, влюблённая, глупая. А он пришёл с девушкой.
Он был моим первым бывшим.
И я не простила.
— Как его зовут? — спросил Гарик.
— Миро̀.
— Как полузащитника в Бундеслиге?
— Как Мирослав. Хочу пригласить его в пятницу к нам на ужин. Ты не против?
— Я против. Но предпочитаю знать соперника в лицо.
— Ты проиграешь, Ротман, — улыбнулась я, поцеловала его в уголок губ и слезла с колен.
— Посмотрим, — усмехнулся Гарик. Он провожал меня глазами.
— Ты даже по лестнице подняться не можешь, — повернулась я, преодолев половину пролёта.
— А если однажды я поднимусь? — задрал он голову.
— Выйду за тебя замуж, — засмеялась я и ушла.
Глава 11
— Миро̀! — крикнул снизу Гамлет.
Отвёртка сорвалась, разодрав руку.
— Чёрт! — выругался Мир и свесился с крыши, держась за сварную конструкцию вывески. Он всё-таки решил починить чёртову мигающую букву, но пока ни хрена у него не получилось.
— К тебе, — показал Гамлет, качнув головой в сторону.
И Мир выругался снова. У въездных ворот стоял огромный крутобокий как буйвол внедорожник. Мирославу не надо было ни всматриваться в номера, ни спрашивать кто к нему приехал — таких машин, сделанных на заказ, было всего две: одну он разбил полтора года назад, а вторая стояла сейчас у автосервиса.
— Попробуй раскрутить хотя бы вот эти два болта, — показал Мир парню, что взялся ему помогать, — остальные спилим. Посмотрел на окровавленную руку. Подхватил по дороге тряпку почище — вытереть кровь и грязь. И не хотел, но пошёл вниз.
Сначала из открытой двери машины показалась одна стройная нога в невесомой босоножке на шпильке, потом вторая, а потом появилась и вся женщина. Она. Ева. В кроваво-красном струящемся летнем платье, как знамя революции. Или как стоящий хрен, каждому своё.
— Доброе утро, дорогой, — легко спорхнула она на землю. Хотя из птичьего в ней был лишь выдающий, как клюв, нос. А из лёгкого — платье и босоножки. В остальном — широкие плечи, узкие бёдра, тяжёлый подбородок — эта жгучая брюнетка гренадерского роста скорее напоминала мужика.
Кто бы мог подумать, что когда-то, ещё до Майи (как же давно Мир не называл это имя, даже мысленно), он сходил от Евы с ума. Где были его мозги и глаза? Но им двигал азарт, какая-то агония азарта, словно его приворожили или сглазили, он отчаянно её добивался — и добился на свою голову. За что и поплатился. И расплачивался до сих пор.
Какого чёрта она здесь делает? Он же ей не говорил. Он никому не говорил.
— Здравствуй, Ева, — сказал он ровно. Поправил сползшую лямку рабочего комбинезона. Посмотрел на руку: царапина была неглубокой, и выступившая кровь уже запеклась. Потёр тряпкой грязь.
— Так вот значит, где ты теперь обитаешь? — осмотрелась она, брезгливо поджав губы. — Я думала, твоя мать пошутила.
Так вот откуда она узнала. Ну, спасибо, мама! — выдохнул Мир.
— Она приезжала в салон на плановую диагностику, я предложила ей поменять машину, разговорились, — оценив его реакцию, довольно улыбнулась она.
Просилось спросить: «И? Какого тебе здесь надо? Чего ты хочешь?»
Но он знал ответы на эти вопросы, поэтому просто улыбнулся.
— Ты так и не приехал вчера, — напомнила она, как будто Мир не знал.
— Да, прости. Засиделся у отца. Решил, что ты уже спишь и вряд ли будешь рада меня видеть в два часа ночи.
На самом деле он был с отцом в клинике. А оттуда поехал домой. К Еве он и не собирался.
