человеком. Он тоже
подчинился новой формации. Хотя Шипов назвал его Витте как кандидата в министры, он сам повез вместе с Кокошкиным к Витте нелепый
ультиматум от Бюро земских съездов. На Ноябрьском съезде 1905 года он голосовал с большинством. Но разделял ли он «политику» Кадетской партии? Было общеизвестно и на себя обратило внимание, что Выборгского воззвания он не подписал. Но этого мало. Из книги Т. И. Полнера я узнал подробность, которую раньше не знал. У одного знакомого Львов нашел увеличенную фотографию 1-й Государственной думы. Он спросил: «„Почему же именно Первой?“ — „Для меня она вне сравнения: негодующая, горячая, искренняя, молодая. Это — как первая любовь…“ Кн[язь] Львов покачал головой. „Ну уж не знаю… А по мне не оправдала возлагавшихся ожиданий. Не сумела примениться к моменту и к правительству, не сумела работать вместе. В конце концов разошлась, ничего не сделав“. — „Разве можно работать с министерством Горемыкина?“ — „
Работать можно всегда — была бы охота. Да тогда большинству было не до того“» (Т. Полнер. Жизненный путь кн[язя] Львова. Стр[аница] 158).
Вот это и было идеологией либеральных практиков: работать можно всегда. Работой воспитывается и создается общественность. «Освободительное» же «движение» вместо работы рекомендовало «бойкот и забастовку». Идеологию Львова интересно сопоставить с идеологией вождя Кадетской партии П. Н. Милюкова. Он находил, что ничего сделать нельзя, пока не будут сняты три замка, которые мешают работать: пока не будет уничтожена вторая палата, не введена четыреххвостка, не установлена ответственность министерств перед Думой. Можно считать спорным, вредны ли для России были эти замки. Но мысль, что их надо сначала снять, чтобы иметь возможность работать, была та же старая риторика Союза союзов, будто никому ничего нельзя делать до созыва Учредительного собрания по четыреххвостке.
Политика Кадетской партии сама создавала условия, которые ей мешали работать. Каким глубоким трагизмом звучит рассказ Винавера о как-то сказанных ему Ф. Ф. Кокошкиным в первые месяцы революции словах: «Мы с вами рождены быть парламентариями, а судьба все ставит нас в условия, где борьба должна вестись другими путями. Так было всегда, в 1905–1906 годах; так оно и теперь»[1016]. В этих словах много верного. И не только эти два выдающихся человека, которые могли быть превосходными парламентариями, но [и] большинство кадетских лидеров для этих «других путей» не годились. Вне парламента, вне конституционного строя они все теряли, как это показал 1917 год. Но, сознавая это, они все-таки не замечали, что сами подготовляли обстановку для этих «других путей». Когда тот же самый Кокошкин в 1905 году торжествовал, что Бюро Земских съездов отказало в поддержке Витте, он наносил удар не Витте, а парламенту и себе самому. А после объявления конституции? Почему и тогда, в 1906 году, он находил, что борьба должна была вестись другими путями? Почему кадеты тогда не попробовали своего искусства в применении конституции 1906 года? Почему они не хотели согласиться, что революция для них опаснее правительства, и продолжали шутить с Ахеронтом? Отталкивая соглашение с властью, они тем самым шли в услужение к Ахеронту. Но кто же был виноват в этом выборе?
В этом был весь парадокс, что, подготовляя пути революции, т. е. «другие пути», они за это все же винили ту власть, которую сами отталкивали. В своей знаменитой приветственной речи Государственной думе С. А. Муромцев говорил не только о «полном осуществлении прав, вытекающих из „природы“ народного представительства», но и «подобающем уважении к прерогативам конституционного монарха»[1017]. Это было прекрасно. Однако когда монарх эти прерогативы использовал и распустил Государственную думу, что было его неотъемлемым правом, С. А. Муромцев, вопреки своим убеждениям, Выборгское воззвание все-таки подписал. Сколь многие из тех, кто его подписал, открыто признавали это ненужной нелепостью! Но наследие прошлого их крепко держало.
При таком отношении общества к новообъявленной конституции удивительно ли, что историческая власть, которая ее октроировала, стала склонна в этом раскаиваться? Если кадеты на Апрельском съезде показали младенчество, заняв непримиримую позицию к конституции, то ведь и сам государь опубликовал ее без радости, с затаенной досадой против своего же правительства. Раз он вообще только против воли решил стать конституционным монархом, он в этой досаде на них был прав. Конституция, ими выработанная, лишила его самодержавия. Никакие льстивые и успокоительные слова не могли изменить этого факта. Самодержавие уже не было «тем, чем было прежде», как это он загадочно заявил какой-то депутации[1018].
Но не только те, которые конституции не хотели и принимали ее со скрежетом зубовным, но даже те, которые поняли ее необходимость и убедили государя ее октроировать, не могли не чувствовать беспокойства. «Конституцию» они отстаивали в предположении, что ею можно предотвратить революцию, что «конституционалисты» не «революционеры», что конституция укрепит власть конституционного государя, как все это не раз совершенно искренно говорилось от имени освободительного движения; а на деле оказывалось, что «лояльные конституционалисты» — миф, которых нигде не видать, что конституционная выбранная страной партия — кадеты — ведет к «революции». Немудрено, что и в лагере власти стали думать не о сотрудничестве, а о борьбе, и как в лагере общественности признавали необходимость революции, так в лагере власти стали раздумывать о «государственном перевороте».
Так оба эти противоположных настроения питали и укрепляли друг друга и мешали той совместной работе на благо России, для которой была создана конституция, и тому преобразованию России, необходимость которого уже никем, кроме зубров, не отрицалась. И может показаться скорей удивительным, как при этих условиях могла устоять конституция, и не только устоять, но и принести за короткое время несомненную пользу. Но это только показывает, что законы общественной природы сильнее людского сознания. Люди, которые могли бы и должны бы были использовать конституцию, вводить ее в жизнь и стать творцами новой России, от этого уклонились. Жизнь на их место выдвинула других людей и другие партии, у которых для этого не было этих данных, но которые эту задачу все же исполнили. Не кадеты, которые в 1-й Государственной думе рисковали надолго провалить конституцию, а те, кто ее не хотел, но с ней примирился, различного рода rallies[1019] и из общества, и из бюрократии, даже те, кто с ней раньше боролся, работники последнего часа, явились создателями новых порядков. Укрепление конституции шло зигзагами, с отступлениями, с массой ложных шагов, иногда роковых, как, например, русская националистическая политика, но все-таки шло. Кадетам оставалась лишь «благодарная роль оппозиции». И поэтому эти 8 лет конституционной работы не дали всех результатов. Они позволили России выдержать три года войны, но не дали ей довести
