так как боевые действия в Норвегии уже вторую неделю не ведутся, ничего страшенного не произойдет, если подписание мирного договора произойдет в понедельник. Я знаю этот отель, он действительно неплох для подобной церемонии, но по крайней мере пара дней потребуется, чтобы привести его в соответствующий статусу порядок. Я имею в виду хотя бы уборку помещения… и городка от лиц, которые могли бы помешать. Вы доверите шведскому правительству сделать это?
Лаврентий Павлович в это же время, сидя в кресле самолета, пытался разобраться в собственных впечатлениях. Виталий Григорьевич все же «пробил» испытания своего изделия, и оно, взорвавшись на глубине в полкилометра, потрясло всех, принимавших в испытаниях хоть какое-то участие. В буквальном смысле потрясло: вызванное взрывом землетрясение все почувствовали даже в пяти километрах от шахты. Но удивило Лаврентия Павловича не это: все же он заранее знал, что взрыв будет очень мощным. Однако, когда академик Хлопин после взрыва предложил срочно проанализировать результаты, полученные с многочисленных датчиков, Валерий Федорович флегматично заметил:
— Да чего там анализировать, получилось сорок килотонн плюс-минус. Но в реальном применении хорошо если тридцать получим: тут гранит не дал разлететься плутонию далеко и мы процентов тридцать мощности лишних получили…
Причем это было сказано таким тоном, что казалось, будто товарищ Смирнов подобные испытания уже далеко не в первый раз проводит. Тем более казалось, что инженеры Хлопина, данные с датчиков обработав, выдали предварительное заключение о том, что мощность взрыва составляет около как раз сорока тысяч тонн в тротиловом эквиваленте.
Правда сам Виталий Григорьевич еще раньше говорил Берии, что товарищ Смирнов по части атомных изделий фору даст любому из физиков Радиевого института. Просто потому, что — по мнению академика — он лучше всех представляет все процессы, происходящие как внутри атомных реакторов, так и в бомбе. Настолько лучше, что относительно новой бомбы, с легкой руки Валерия Федоровича названной «водородной» ни у кого в институте не было ни малейших сомнений в отношении как мощности, так и принципиальной верности конструкции…
Но все это было лишь «впечатлениями», а вот как доложить о результатах испытаний Иосифу Виссарионовичу… Именно об этом Берия и размышлял: ведь Сталин требовал исключительно факты, а всякие «размышления на тему» его вообще не волновали. Конечно, если сами эти «размышления» фактами не подтверждались.
Спустя сутки он с удовольствием смотрел на Сталина, перед которым сидели Петр Евгеньевич и Ирина Алексеевна. Последняя, как понял Берия, вообще в Москву прилетела в качестве «личного пилота» Климова, но — по своей старой привычке — решила заодно и свои какие-то вопросы решить. Не очень сейчас уже нужной привычке, ведь к авиапромышленности она теперь имела отношение далеко не самое непосредственное…
— Вот вы мне скажите, что это такое? — Сталин нависал над креслом, в котором сидел Петр Евгеньевич, размахивая тонкой пачкой бумажных листов.
— Вообще-то это всего лишь проект мирного договора с Норвегией, и, скажу честно, мне пришлось очень долго уговаривать Хокона, чтобы он его согласился подписать. Осталось немного: Вячеслав Михайлович быстренько слетает в Швецию, бумажку подпишет — и на нашем Севере наступит долгожданный мир.
— То есть вы считаете, что аннексия изрядной части Норвегии отвечает нашим интересам? А как на это отреагируют другие страны, вы подумали?
— Да срать нам на другие страны, — в своей обычной грубой манере ответила на вопрос Сталина Ирина Алексеевна. — Из других стран нас может волновать лишь реакция США, а они уже заранее согласились с тем, что война в Европе, и все ее последствия Америки не касаются. Германия хорошо если до следующей зимы продержится, с британцами у нас и так официально война идет.
— Но мы с ними сейчас не воюем.
— Вы не правы, — отреагировал Климов, — мы воюем, просто не очень интенсивно. Британцы нам обрезали всю торговлю через Атлантику, и то, что мы туда свой флот не направили — это всего лишь наше решение, причем временное. Ну а как с Германией разберемся, то и лимонникам подробно и наглядно объясним, что такое война с СССР.
— Вам нынешней войны мало?!
— Мы всего лишь задавим гадину в собственной берлоге, — довольно равнодушным тоном ответил Петр Евгеньевич. — А если мы этого не сделаем, что через несколько лет нам все равно придется с ними воевать, и я не думаю, что тогда для нас условия будут лучше. Так что нужно пользоваться нашим превосходством, временным превосходством, причем исключительно ради того, чтобы сделать это превосходство уже постоянным. Раз Хокон согласен отдать нам Шпицберген…
— А вы можете объяснить, зачем Советскому Союзу нужен этот Шпицберген, да и Финнмарк? Нам кажется, что одной Финляндии… откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, почему я согласился на предложение Ольги Дмитриевны по Финляндии.
— Ну, если не считать того, что в Киркинессе мы через полгода максимум сможем производить для Советского Союза минимум полмиллиона тонн стали в год…
— Нам кажется, что в свете геологических открытий Александра Васильевича у нас и без того есть, куда направить силы для выработки стали.
— Ну и я о том же: если эти полмиллиона стали не считать. На Шпицбергене много угля…
— А вам не кажется, что даже из Кузбасса или из Воркуты уголь возить ближе и дешевле?
— Ближе. И дешевле, но в золе из угля со Шпицбергена того же германия на порядки больше, чем даже в золе из Тульских шахт. И галлия дофига.
— Так, а для чего этот германий нужен? Почему он важен настолько, что мы… что вы готовы рискнуть обострением отношений со множеством стран?
— Ну, как бы это объяснить попроще… — с этими словами Петруха достал из кармана портсигар. Дешевый, пластмассовый, какие в магазинах продавались по два с полтиной — правда, аляповато украшенный панелькой из анодированного алюминия. Лаврентий Павлович с интересом уставился на Климова: раньше он вроде не курил. Но товарищ Климов лаже открывать портсигар не стал, а чем-то щелкнул — и в кабинете раздалась музыка.
— Вот это — такой маленький радиоприемник, Я могу и погромче сделать, но у него звук не очень хороший потому что динамик тоже крошечный. Так вот, этот приемник — экспериментальный пока — весит всего сто грамм, а вместо ламп в нем используются германиевые детальки. Собственно, самого германия в нем миллиграмм десять, но это неважно. Важно то, что с такими германиевыми детальками вся радиоаппаратура современного самолета будет весть полкило от силы, а система самонаведения боевой ракеты будет весить не десять килограмм, а всего грамм сто. Бомбовый телевизионный прицел мы сможем упаковать килограмма в полтора, причем вместе
