не хотел размолвки с женой. Видно, в Ольгу характером был.
— Эх, Серега, Серега, военный называется, а жены боится. Я воевал, дак редко такое большое начальство видел.
— Ну, па, — смехом отделался Сергей. — Жен-то, поди, и маршалы боятся, не то что новоиспеченные майоры. У женщин великая сила. Они без обеда нас могут оставить.
В такие дни хотелось Степану показать своего сына Лубяне.
Смущенно и торжественно шли они на берег реки, то и дело останавливаясь со встречными знакомыми. Направлялись они в самое людное место, к перевозу. В аллее, заросшей акациями, с треском лопались над головой стручки. Сильно пересушило их. Горошки куда-то раскатились, а скрученные штопором створки хрупали под ногами, будто сухари.
На зеленом спуске к воде стоял грачиный гвалт. Желтоклювые подлетки пробовали свои неловкие мягкие крылья.
Река то серебрилась на гальке, то покойно отдыхала в омутах. Около перевоза визжала от студеной жути лубянская ребятня, хотя по всем приметам не полагалось уже купаться: прошел ильин день, медведь в воду лапу опустил.
Алику страсть как хотелось сбросить рубашку, кинуться к посиневшим от стужи деревенским приятелям, попрыгать, повизжать, показать, как он ловко умеет плавать.
— Ну, пап, ну, мама, — упрашивал он родителей.
— Я сказала — нельзя, — недовольно проговорила Веля.
— А я люблю в холодной воде купаться. После студеной воды какое-то облегчение чувствуешь. Как на крыльях мчишься после этого. Ты позволь нам, мать-командирша, — сказал Сергей. — Мы разок только окунемся.
— Нельзя, — надулась Веля, но Алик уже бултыхался в воде. Веля, зажимая платком рот, кинулась домой. Будто несчастье какое случилось. Вот те на!
Вернулись домой, она лежит под пологом лицом к стене. Сидели Степан с Сергеем на крыльце, смотрели на закат.
— Вот ведь, державы договариваются меж собой, а тут сложность, — сказал Степан.
— Ничего, — ответил Сергей, — пройдет.
— Оно так, пройдет, — согласился Степан и начал рассказывать сыну о самом больном, о том, как с Кириллом Федоровичем поругался. И все из-за этого Редькина, который под себя гребет, да из-за Тараторки.
Сергей послушал, положил руку ему на плечо.
— Ну, па, это мелочи. Редькин твой, конечно, крохобор, но стоит ли так переживать тебе? Сам Зотов и ответит, если на таких штуках попадется.
Нет, не так понимал все Сергей. Конечно, ему там, у своих ракет, кажутся маленькими отцовы хлопоты. Ну, а ему-то, Степану, как быть, если он всю жизнь в таких вот мелочах живет?
Степан даже обиделся было на сына. Непонятны, выходит, ему отцовские страдания? Как-то холодно Сергей все рассудил.
На прощанье сноха пошла на примирение. Поди, Сергей ее уговорил. А может, и сама чего поняла.
— Ну, папаша, надоели мы нынче друг другу. Не поминайте лихом, уезжаем, — сказала она.
— Чего сердиться-то? — ответил он, отворачиваясь.
— Ты мне, дедушка, о Волге напиши, — крикнул Алик из вагонного окна.
— Да, пап, помнишь, говорили. Мелочью-то я назвал. Неверно я сказал. Работа, жизнь — разве это мелочь! — проговорил Сергей. — Молодец ты!
Степан ответить не успел. Замелькали окна вагонов, будто кадры в телевизоре. Отшумел, унесся поезд, подняв для себя попутный ветер, который снежным вихрем следом понес пух татарника. Но недалеко унес. Повис пух на елках, запутался в кустах шиповника. Снова все улеглось. И они с Ольгой поехали в Лубяну, домой.
Вроде вот только что было и шумно, и тесно, и даже обида какая-то теснила сердце. А теперь опустело около них, тоскливо стало. И обида уже одна. Оттого, что вот опять вдвоем только они с Ольгой остались. И баламутку Велю эту жалко вроде стало. Пойми вот сам себя. Нет, не поймешь.
Алика жалко. Тоскливо им без него станет.
ГЛАВА 14
Ольга до поры до времени молчала, а потом вдруг объявила Степану, что поедет к Сереже.
— А я-то как? — сказал Степан.
— Смотри-ко, робеночек нашелся. Титечки, поди, тебе еще надо? — тут же его просмеяла Ольга.
Степан решил, что ничего не стрясется дома, если он отпустит ее в гости. Предзимье — время беззаботное для тех, кто осенью да летом себя не жалел, работу ломал. «Останусь один в дому, так хоть на свободе поживу, а то все у Ольги на язычке: выпьешь на гривенник, а разговоров на десятку. Натоскуется она вдали, так пуще ценить станет», — рассудил он.
Ремонт тракторов теперь в мастерских. Как городской, будет Степан в пять домой возвращаться, поросенка, телушку да куриц покормит — и отдыхай себе: хоть телевизор смотри, хоть в окошко гляди, хоть спи-катай, пока не опухнешь.
Корову и они продали. Куда с ней? Двое ведь теперь.
Ольга наготовила гостинцев, выставила на стол закатанные жестяными, закрытые капроновыми крышками пол-литровые и литровые банки. Целый магазин: тут и соленые огурцы, и помидоры — дамские пальчики, и варенье, и мелкие, в пуговицу, рыжики. Где-то осенью по дождю-бусенцу спроворила, набрала она их. Сергей рыжики сильно уважает. Обрадуется.
Степан посмотрел на гостинцы и решил над женой подшутить: взял в руки по банке и сделал вид, что несет обратно в подполье.
— Кулак ведь я, помнишь, сноха летом так меня подшивала? Вот и нечего кулацкое возить, — сказал он.
Но шутка обернулась на серьез, хоть и помнила Ольга, как сноха, умаявшись на окучке картошки, назвала их кулаками. Ольга Степана не одобрила, шутку не приняла.
Составил он все банки к западне и на этом было остановился, но Ольга вдруг на него озлилась:
— Вот-вот, кулак и есть ты, Степан. Сущий кулак!
Поди, тоже она в шутку это сказала, но раз так его назвала, и у него нервы заиграли: составил все банки обратно в подполье. Видно, урос такой на него нашел. Потом клял себя: дурак, старый дурак, да кураж мешал все по-ладному исправить.
Ольга, а это с ней не часто случалось, вдруг поднесла передник к глазам. Вот ведь как бывает. Не из-за чего довел бабу до слез.
— Сам-от на гости ездишь, дак, как трактор, банки прешь, хочешь снохе поглянуться, а я пустая-то чо поеду? — давясь слезами, сказала она и завсхлипывала.
— А я кулак!
— Кулак и есть! Вот уеду и не вернусь к тебе. Останусь у Сережи. Много ли мне надо? Уборщицей али судомойкой устроюсь в столовую.
Степан, конечно, такой угрозе не поверил, но банки выставил обратно и даже лишних прибавил. Жалко, что ли! Только пусть зря обидных слов не бросает. А то собственник, кулак!
Никакой не кулак. Всем это понятно, кроме его снохи. А Ольгу он зря обидел. Потом целый вечер ходил виноватый, искал способ, чем бы угодить, пока она ему ложкой по лбу
