Степан, — то и дело выкрикивала она, — ты чо это, одними яйцами кормишься или чо?
И вправду он больше все на глазунью налегал. Скорлупу яичную складывал в грудку на шесток. Порядочная грудка получилась уже. Все собирался выбросить, да не успел.
Раиска хорошо запомнила Ольгин наказ заботиться о Степане, поэтому много из-за заборки советов он слышал. Однако Егору надоело это, и он оборвал жену. Он любил говорить сам.
— Ты вот што, Раис, не болтай-ко лишнее. У нас дело тут.
Раиска умолкла, и они занялись бутылкой. Пили под огурцы и смотрели телевизор. Разговор был культурный, потому что смотрели они фигурное катание на льду.
— Вот ты, Степан, как думаешь, у этих, которые на коньках ездят, ихние мужики ревнуют их или нет за то, что в обнимку они с чужими парнями при всем народе катаются? — спросил Егор.
— Я дак думаю, они все холостые, потому что вовсе еще молодяшки, — сказал Степан. — В степенном-то возрасте не видно ни одной, не катаются. Кость не такая гибкая в степенном-то возрасте.
А потом Егор взял да и начал подначивать Степана. Поначалу Степан находил отговорки, а потом осерчал. И уж стало ему не до шуток. Разобидел его Макин.
— Ты думаешь, пошто Ольга-то накрасилась? — спросил Егор и глаза свои желтые выставил, а в них этакое подозрение.
— Ну, все красятся. В город ведь поехала, — рассудительно объяснил Степан, понимая, что Егор нащупал самое слабое его место.
— Эх ты, темнота! Там, в военном-то городке, у Сергея сколько полковников и генералов, знаешь?
— Ну и што!
— А у нее прическа знаешь как прозывается? Нет? «Офицеры, за мной!» — вот как она прозывается. Я как увидел ее с такими волосами, сразу тебе хотел сказать, да, думаю, острижешь ишшо ее. Как она стриженая в гости поедет? Смолчал, а теперь думаю: зря смолчал, потому что это может сделать у тебя разлад жизни на ревнивой почве. Смекай, как все обернуться может. Вот подкатит к ей вдовой полковник и скажет: «Даю вам руку и сердце. Вы бабочка еще приглядная, и в волосах ни сединочки». И на колено падет.
Егор даже хотел показать, как падет на колено полковник, но Степан крикнул:
— Да ты чо! От живого-то мужа?
— И от живого, — подтвердил Макин. — Полковник спросит: «Какое звание у твово Степана?» Она ответит: «Кажись, он никто, простой рядовой». — «Ну, солдату я прикажу, — скажет полковник, — штоб мужик твой, простой рядовой, налево кру-у-гом! И шагом марш! Сначала строевым, а потом марш-броском до Лубяны. Пусть благодарит ишшо, што не в противогазе бежать».
— Дак я ведь не на службе, — понимая, что на болтовню Егора отвечать не надо и сердиться не след, все-таки ввязался Степан в этот разговор.
Егор, поняв, что его слова Степана задели, разошелся еще пуще:
— А все едино, хоть ты и не на службе, полковник может тебе приказать.
— А вот и не все едино, не может, — отстаивал себя Степан.
Егор только головой покачал: эх, темный, мол, ты человек, Степан. Да как ишшо может!
На Степана напало сомнение: и вправду, может ему приказать полковник или нет?
— Силен ты заливать, сундук, сорок грехов, — еле сдерживаясь, чтобы не употребить два или три слова посильнее, миролюбиво сказал он Егору. Через силу так сказал.
— Э-э-э, ты брось, не уходи от прямого разговора, — не желая никак расстаться с возможностью подзавести Степана, крикнул Макин, — ты скажи-ко лучше, писала тебе Ольга?
— Писала, — твердо сказал Степан, хоть ни телеграммы, ни письма не получал.
— А вот и не писала. Я доподлинно знаю, — возликовал Егор.
— А пошто ты знаешь? — Теперь уже у Степана появилась зацепка, чтоб подзавести Егора.
— А пото…
— Нет, пошто? Скажи-ко по правде. От Марьки, значит, выведал?
Разговор о Марьке Егор Макин не выдерживал и раньше, а тут совсем рядом, за тонкой заборкой, находилась Раиска. Она перестала стучать сковородками. Видно, навострила уши.
— Што мне Марька, — сказал шепотом Егор и приложил к губам палец. Теперь бы Степан мог довести Егора до белого каленья, да не стал. Поболтали, и хватит.
Вроде баламут Егор, пустомеля, а разбередил Степанову душу. «Што уж это она, даже не напишет?» — думал он с обидой о жене, хотя знал, что прошло всего пять дней и писем от Ольги ждать рано. Пока она обживется, пока новости накопятся…
И все равно обида не проходила. Почувствовал вдруг себя Степан осиротелым! С поросенком Борькой только и можно поговорить, больше не с кем. Пока чешешь у него за ухом, он будто чего-то и понимает.
А там, в военном-то городке, и вправду мужиков пруд пруди. И представлялась Степану невозможная картина: сидит Ольга среди полковников, церемонно пьет вино и заедает его шоколадными конфетами из коробки.
«А Сергей-то на што?» — охлаждал себя Степан, но успокоиться не мог. Почему невозможное дело? Случилось же с ним, закрутила ему голову буфетчица Сима. Даже возле Ольги, когда домой вернулся, вспоминалась ему.
Уехал он тогда от Сергея, и туман этот прошел. Даже обрадовался, что отъезд избавил его от такого соблазна. А потом Ольга еще лучше ему показалась. Даже не верилось, что он на ту буфетчицу заглядывался. Вроде ничего в ней, кроме капитальности, не было. Умная, конечно, обходительная. Да Ольга-то своя, проверенная.
А вдруг судьба вздумала отплатить ему за ту скоротечную любовь к буфетчице? Или вдруг Ольга вспомнит все свои обиды и угрозу исполнит — не вернется к нему?
Степан стал вспоминать разные случаи, когда он доводил Ольгу до слез. Вот ведь, сундук, сорок грехов, ни за что ни про что иной раз обижал. То, что иной раз и ему доставалось, он в расчет не брал: и поделом!
Целый муравейник кишел в голове у Степана.
«Говорила ведь Ольга, что у Сергея в случае чего осядет, станет обеды готовить, а его в наказание оставит одного».
И хоть понимал Степан, что такого никогда не случится, все равно чего-то опасался. Старость, что ли, к нему пришла? Почему он боится так одинокого житья? А может, та любовь, которая есть у него к Ольге, всколыхнулась? Имеется же такая любовь, доподлинно имеется и в степенном возрасте, не только в молодости. Вот он, поди, из-за нее мучается.
На улице завьюжило. Лепил в лицо сырой снег, но Степан дома сидеть не смог. Пошел на почту к Марьке. Почти у самого дома наскочил на Егора Макина. Тот шел с отдувшимся по известной причине карманом и даже для убедительности, отогнув полушубок, показал горлышко в серебристой шапочке.
— Да нет, — отказался Степан, —
