вся русская гвардия, развернувшись, ринулась на наших кирасиров и беспощадно атаковала их, пройдя под ружейным огнем 9-го. Она вынудила их уступить, но карабинеры генерала Дефранса отвели ее. При каждом подходе и отходе гвардия попадала под ружейный обстрел 9-го. Будучи стеснена огнем этого полка, она решила его атаковать, чтобы от него избавиться, но ее вновь остановили. На помощь 9-му подоспели французские кирасиры. Кавалерия Груши атаковала, ее доблестный генерал был сбит картечной пулей, но она продолжала выдвигаться и дошла до самых линий русской пехоты, стоявшей столь глубокой массой, что нельзя было и надеяться прорвать ее, но зато неприятельской кавалерии пришлось искать убежища позади своей пехоты.
В это время 9-й, оставшийся перед Большим редутом в одиночестве, жестоко страдал. Дивизии Морана и Гюдена, подоспев справа, наконец поддержали его и передвинулись за редут, в то время как Мюрат и Ней, постепенно продвигаясь вперед, обошли Семеновский овраг и выдвинули вперед свой правый фланг. Вся французская армия образовала, таким образом, ломаную линию, обхватившую углом русскую армию, чрезвычайно поредевшую. Русские медленно отходили под ужасным картечным огнем, прижимаясь к кромке Псаревского леса. Атаки прекратились; в ожидании решающего движения поставили в линию артиллерию всех корпусов и нацелили на русскую армию триста пушечных орудий. Под массой снарядов русские сохраняли полную неподвижность.
В эту минуту сражение было наверняка выиграно, ибо повсюду поле битвы принадлежало нам. На крайнем правом фланге за лесом князь Понятовский после кровопролитного боя захватил позицию перед Утицей на старой Московской дороге; на крайнем левом фланге Дельзон занимал Бородино; в главном пункте, между захваченными Большим редутом и флешами, основная часть русской армии, прижатая к кромке Псаревского леса, испускала дух под огнем трехсот орудий. Тем не менее оставалось еще несколько часов дневного времени, и можно было, атаковав русскую армию в последний раз выдвинутым вперед правым флангом, с массой свежих войск, оттеснить ее к Москве-реке и нанести сокрушительное поражение. Такой результат определенно был достоин новых жертв, каковы бы они ни были, ибо перед победой, полностью уничтожившей русскую армию, стойкость Александра, вероятно, не выдержала бы. Но для этого нужно было ввести в бой еще не сражавшуюся Императорскую гвардию, которая насчитывала около 18 тысяч человек пехоты и кавалерии. Слева в дивизии Дельзона, в центре в дивизиях Бруссье, Морана и Гюдена и справа в дивизии Дессе, войска, хоть и сражавшиеся, еще были способны на большое усилие, особенно если оно окажется решающим.
Гвардия же и могла, и хотела совершить чудеса. Наполеон, для которого высота солнца над горизонтом была доводом не менее основательным, чем настояния его соратников, сел на лошадь, дабы лично осмотреть поле сражения. Насморк докучал ему по-прежнему, но не настолько, чтобы парализовать его могучий ум. Между тем ужасы страшного сражения, для него беспримерного, хоть он и повидал немало кровопролитных битв, как будто смутили его дух. Ему поминутно сообщали о том, что сражен тот или иной из главных офицеров армии. Генералы и высшие офицеры Плозон, Монбрен, Коленкур, Ромёф, Шастель, Ланабер, Компер, Бессьер, Дюма и Канувиль были убиты; маршал Даву, генералы Моран, Фриан, Компан, Рапп, Бельяр, Нансути, Груши, Сен-Жермен, Брюйер, Пажоль, Дефранс, Бонами и Гильемино тяжело ранены. Упорство русских, хоть в нем и не было ничего неожиданного, имело зловещий и ужасный характер, который побуждал Наполеона к серьезным размышлениям, ибо, к чести человеческой природы, в побежденном, но яростном патриотизме есть нечто, что внушает почтение даже самому дерзкому агрессору.
Замешательство Наполеона, столь для него необычное, показалось окружению императора необъяснимым до такой степени, что его пытались объяснить болезнью. Не заботясь о том, что о нем думают, он объехал галопом линию захваченных позиций и увидел русских, прижатых, но сплоченных и неподвижных и никак не представлявших собой легкой добычи; тем не менее, посредством последнего удара, нанесенного наискось, их еще можно было отбросить в беспорядке на Москву-реку. Однако неизвестно было, не восторжествует ли отчаяние русских над 18 тысячами гвардейцев, не станут ли последние, тем самым, бессмысленной жертвой, принесенной лишь ради того, чтобы уничтожить еще несколько тысяч неприятельских солдат. Не сохранить в целости единственный оставшийся невредимым корпус в таком отдалении от опорных пунктов показалось Наполеону чрезмерной смелостью, выгоды которой не перевешивали опасность. Повернувшись к своим главным офицерам, он сказал: «Я не дам уничтожить мою гвардию. В восьмистах лье от Франции не рискуют последним резервом». Он был, несомненно, прав, но, оправдывая сиюминутное решение, затягивал войну и во второй или третий раз после перехода через Неман платил не свойственной ему избыточной осторожностью за ошибку своей смелости.
За большой Московской дорогой, приблизившись к Бородино, можно было видеть Горки, единственную из передовых позиций, которую русские сохранили. Наполеон задумался, не стоит ли ее захватить, но отказался от этого, ибо результат не стоил труда. В то же время собравшиеся плотной массой в глубине поля битвы русские представляли собой обширную добычу для артиллерии и будто бросали вызов. «Дайте же им еще огня, коль скоро им так хочется», – жестко сказал Наполеон и предписал поставить батареей всю еще не использованную артиллерию. С этой минуты было задействовано почти четыреста орудий. В течение нескольких часов обстреливали русских, которые упорно стояли на линии под ужасающей канонадой, теряя тысячи людей, но держась стойко. И мы убивали, вместо того чтобы брать в плен! Мы тоже теряли людей, но не потеряли и шестой части по сравнению с потерями тех, кого фактически уничтожили.
Солнце склонилось, наконец, над этим жестоким зрелищем, канонада постепенно утихла, и войска, изнемогавшие от усталости, попытались кое-как отдохнуть. Французские генералы отвели дивизии немного назад, чтобы укрыть их от неприятельских ядер, и разместили солдат у подножия взятых высот, будучи убеждены, что русские не попытаются их отбить. Победивший Наполеон вернулся в палатку в окружении своих маршалов. Одни были недовольны, другие считали, что он правильно поступил, ограничившись достигнутым результатом: русские, в конечном счете, разбиты, а врата Москвы распахнуты.
Русские и французы заночевали на поле сражения бок о бок. На рассвете всем открылась ужасное зрелище, ибо невозможно было даже представить в темноте, какое чудовищное человеческое жертвоприношение свершилось накануне. Поле битвы покрывало такое количество мертвых и умирающих, какого никто никогда не видел. Страшно произнести, но около девяноста тысяч человек, то есть население большого города, были распростерты на земле. Пятнадцать – двадцать тысяч лошадей, опрокинутых или блуждавших и испускавших ужасающее ржание, триста – четыреста разбитых артиллерийских повозок, тысячи обломков всякого рода дополняли картину, от которой сжималось сердце особенно близ оврагов, куда инстинктивно сползались раненые, дабы укрыться от новых ударов. Там они лежали
