Это вызвало одобрение. Клерк сердито посмотрела на бывшую странницу. Та перехватила ее взгляд:
— Видите, я даже не могу ничего сказать — Элизабет уже смотрит на меня как на предательницу!
Клерк опустила глаза. Маргарита воскликнула:
— Ну хватит, давайте голосовать! Кто за Элизабет, пусть скажет «да».
Наступила тишина. Бет еле слышно произнесла:
— Да.
Все ждали, но Бет оказалась в одиночестве. Сердце Керис забилось быстрее. Неужели она достигнет своей цели? Маргарита спросила:
— Кто за Керис?
Послышались крики «да». Целительнице показалось, что почти все проголосовали за нее. «Получилось, — подумала она. — Я настоятельница. Теперь можно приступать». Маргарита продолжила:
— В таком случае…
Неожиданно послышался мужской голос:
— Подождите!
Кто-то ахнул, кто-то вскрикнул, все обернулись к двери и увидели Филемона. Подслушивал, поняла Керис.
— Прежде чем вы двинетесь дальше… — начал он.
Врачевательница не собиралась этого терпеть. Она встала, не дав ему договорить:
— Как ты осмелился зайти в женский монастырь! У тебя нет разрешения, и тебя никто не приглашал. Уходи!
— Меня послал лорд аббат…
— Он не имеет права…
— Годвин глава Кингсбриджского аббатства и в отсутствие настоятельницы или ее помощницы руководит сестрами.
— Настоятельница уже есть, брат Филемон. — Керис подошла к нему ближе. — Меня только что избрали.
Монахини терпеть не могли Филемона, и всем стало весело.
— Отец Годвин будет против результатов этих выборов.
— Слишком поздно. Передай ему, что теперь женским монастырем руководит мать Керис и что она тебя выгнала.
Помощник настоятеля отпрянул.
— Ты не настоятельница. Кандидатуру должен одобрить епископ!
— Вон! — крикнула целительница.
Сестры подхватили:
— Вон! Вон! Вон!
Филемон сжался. К такому обращению монах не привык. Новоизбранная настоятельница шагнула к нему, прохвост отпрянул еще. Его происходящее изумляло и одновременно пугало. Монахини закричали громче. Вдруг Филемон развернулся и быстро ушел. Сестры торжествующе рассмеялись. Но Керис понимала, что последнее замечание справедливо. Избрание должен одобрить епископ Анри. А Годвин сделает все, чтобы этому помешать.
Группа добровольцев расчистила землю на том берегу, и аббат освящал новое кладбище. Все городские уже были переполнены. Настоятель на резком холодном ветру кропил землю замерзающей святой водой, а шествующие за ним братья пели псалмы. Хотя обряд еще не закончился, могильщики уже приступили к своим обязанностям. Холмики высились возле ряда могил, выкопанных как можно ближе друг к другу в целях экономии места. Но одного акра надолго не хватит, и рабочие уже высвобождали следующий участок леса.
В такие моменты самообладание давалось аббату нелегко. Чума — это прилив, накрывающий все на своем пути, его не остановить. За одну предрождественскую неделю похоронили сотню человек, и число умерших растет. Вчера умер брат Иосиф, заболели еще двое монахов. Когда это кончится? Неужели все в мире умрут? И сам Годвин?
Священник так испугался, что остановился и уставился на золотое кропило, словно забыв, как оно очутилось у него в руке. Несколько мгновений настоятель пребывал в таком ужасе, что не мог двинуться. Филемон легонько подтолкнул его сзади. Монах неловко ступил вперед и продолжил путь. Нужно гнать жуткие мысли.
Стал думать о выборах в женском монастыре. Эффект от проповеди превзошел все ожидания, и аббат было решил, что избрание Элизабет уже почти свершившийся факт. Но течение событий вдруг резко изменило направление, и приводящий в бешенство новый взлет популярности Керис застал его врасплох. Филемон решился на отчаянную, но запоздалую выходку. Когда Годвин вспоминал об этом, ему хотелось кричать. Но еще не конец. Строптивица хоть и выставила Филемона, но до одобрения епископа Анри не могла считать свое положение прочным.
К несчастью, настоятель пока не смог наладить отношения с Анри. Новый епископ не говорил по-английски и всего раз приезжал в Кингсбридж. Поскольку он лишь недавно вступил в сан, Филемону не удалось узнать, есть ли у него роковые слабости. Но Мон мужчина, священник и должен поддержать Годвина в борьбе с Керис.
Интриган даже написал Анри, что избранная настоятельница колдовством заставила монахинь поверить, будто может спасти их от чумы. Он подробно поведал то, что случилось девять лет назад: про обвинение в ереси, суд, смертный приговор и спасение благодаря матери Сесилии. Аббат надеялся посеять в новом епископе семена недоверия к Суконщице.
Но когда он встретится с Моном? Никто не помнил, чтобы епископ отсутствовал на рождественской службе. В письме этого сухаря, архидьякона Ллойда, говорилось, что Анри занят по горло, проводя назначения на места умерших от чумы священников. Вполне вероятно, что Ллойд настроен против Годвина. Он человек графа Уильяма, обязанный своим положением его покойному брату Ричарду. А отец Уильяма и Ричарда граф Роланд ненавидел настоятеля Кингсбриджа. Но решение будет принимать не Ллойд, а Анри. Трудно предугадать развитие событий. Однако аббат чувствовал, что не владеет ситуацией. Его положению угрожала Керис, а жизни — беспощадная чума.
Пошел легкий снег. Возле кладбища окончания обряда ожидали семь похоронных процессий. По знаку Годвина они двинулись вперед. Первое тело покоилось в гробу, остальные завернули в саваны и несли на носилках. И в обычные времена гробы считались роскошью, а теперь, когда дерево подорожало, а гробовщиков завалили заказами, только очень богатые люди могли себе их позволить.
Во главе процессии шел Мерфин, ведя за руку маленькую дочь. На его медно-рыжие волосы и бороду опускались снежинки. А в дорогом гробу, должно быть, покоится Бесси Белл, заключил монах. У Бесси не осталось родных, и она завещала таверну Фитцджеральду. Годвин со злостью подумал, что деньги липнут к этому человеку как мокрые листья. У него уже имелся остров Прокаженных и состояние, полученное во Флоренции. Теперь он стал еще и владельцем самой крупной таверны Кингсбриджа.
Настоятель знал о завещании Бесси, так как аббатство, имея право на налог с наследства, вычло немалый процент стоимости постоялого двора. Зодчий заплатил золотыми флоринами без малейшей задержки. Единственным благом чумы можно считать то, что у аббатства появилось много наличных денег.
Монах провел одну поминальную службу по всем семерым. Теперь это стало обычным: одни похороны утром и одни после обеда вне зависимости от количества умерших. Хоронить каждого отдельно не хватало священников. Внезапно церковник увидел в одной из могил себя и начал запинаться. Усилием воли ему удалось взять себя в руки. Наконец все было кончено, и аббат повел монашескую процессию обратно к собору. Братия вернулась к своим обязанностям. Взволнованная послушница подошла к Годвину:
— Отец-настоятель, вы не зайдете в госпиталь?
Аббат не любил получать приказания от послушников и резко спросил:
— Зачем?
— Простите, отец-настоятель, я не знаю… Меня просто попросили вам передать.
— Приду, как только смогу, — раздраженно ответил он.
У него не было срочных дел, но, чтобы не идти сразу, аббат заговорил с братом Илией о монашеских облачениях. Лишь через несколько минут пересек дворик и вошел в госпиталь.
Возле поставленной перед алтарем кровати толпились сестры. Значит, важный больной, понял Годвин, интересно кто. К нему повернулась одна из монахинь. Рот и нос ей закрывала льняная маска, но он узнал зеленые глаза с пятнышками, какие были у всех членов его семьи. — Керис. Не видя ее лица, аббат тем не менее обратил внимание на странное выражение в этих глазах. Ожидал неприязни, презрения, но увидел сочувствие и подошел к кровати с некоторым трепетом. Монахини почтительно расступились. Через секунду настоятель увидел больную. Его мать.
Большая голова Петрониллы покоилась на белой подушке. Она взмокла от пота, а из носа вытекала тонкая струйка крови. Одна монахиня подтирала ее, но кровь текла и текла. Другая сестра держала наготове кружку с водой. На сморщенной шее старухи виднелась красная сыпь. Годвин вскрикнул, словно его ударили, и замер от ужаса. Мать смотрела на сына глазами, полными страдания. Сомнений быть не могло: у нее чума.
— Нет! — завопил он. — Нет! Нет!
Аббат почувствовал в груди непереносимую боль, как будто его пырнули ножом, и услышал, как стоящий рядом Филемон испуганно шепнул:
— Постарайтесь успокоиться, отец-настоятель.
Но успокоиться он не мог. Годвин открыл рот, чтобы вновь закричать, но не издал ни звука; вдруг, словно отделившись от тела, потерял способность контролировать движения. Черный туман поглотил его, постепенно поднимаясь снизу, забив рот, нос, глаза. Монаху стало трудно дышать, затем он словно ослеп и, наконец, рухнул без сознания.
