То были слова Жюльетты.
— Какого черта ты так злишься? — пытался остановить ее Анри. — Я просто должен спать с моей женой.
— А я этого не хочу, не хочу, — яростно вскричала Жюльетта.
— Хорошо, давай уедем… Мне же лучше. У меня в кармане пятьсот тысяч франков моего шурина, воспользуемся моментом, пока он прикован к постели, через два дня мы будем за пределами Франции.
— Вчера это было возможно, но теперь, когда Барне в Париже, это уже опасно. При малейшем подозрении он побежит в полицию, выдаст нас, а телеграммы летят быстрее любых почтовых лошадей.
— Так эта старая змея знает все?
— Он не знает деталей, — ответила Жюльетта, — но старый пес не сомневается, что это я опрокинула лампу на платье Каролины, чтобы заставить ее надеть другое и отправиться на праздник в Отриве. Возможно, никто не рассказывал ему, как я убедила глупышку, что ты влюблен в нее, и как нежная переписка, которая так помогала нам писать друг другу, свела ее с ума.
— Так она меня любит? — Голос Анри преисполнился бычьей спесью.
— Можешь гордиться, — съязвила Жюльетта. — Только, мой дорогой, если бы я не продиктовала тебе первое письмо и если бы ты не уговорил написать остальные твоего старшего сержанта, красавца Фернана, который сочинял неплохие водевили, не думаю, чтобы она когда-нибудь потеряла голову из-за тебя.
— Эти письма, — презрительно заметил Анри, — не так уж хороши твои хваленые письма. Ты и вообразить не можешь, до чего мне противно было их читать, когда у шуанов барон передал мне всю пачку.
— Ты сам их написал.
— Я только переписывал, и Дьявол меня забери, если я хоть слово в них понимал. Но мне пришлось в них вчитаться, и теперь я могу изъясняться как все: ты сердце жизни моей, душа моего сердца. Я теперь сверхзнаток платонических сантиментов.
— Да уж, мастер, ничего не скажешь, — подхватила Жюльетта, — именно поэтому Каролина была в таком виде, когда ты первый раз остался с ней наедине, если бы мы не пришли, не знаю…
— Говори, говори, ты сама была красная как рак, когда заявилась к нам с бароном.
— О, я — это другое дело.
— Да неужели? — грубо сказал Анри.
— Что ты хочешь, дорогой, — Жюльетта хранила невозмутимое спокойствие, — барон — красивый мужчина, у него двести тысяч ливров ренты, и поскольку ты уже женат…
— Смотри у меня, — погрозил ей кулаком Анри.
— А что ты сделаешь?
— Я вам руки пообрываю! Тебе и ему. — Лицо Анри исказилось от злости.
— Ба, ба, ба, да ты просто болтун, — сказала Жюльетта.
— Послушай, — вздохнул Анри, — давай не будем. Ты уже заставила меня понаделать много глупостей, а последняя — самая большая из всех.
— И это вместо благодарности? — возмутилась Жюльетта. — Я дала тебе женщину стоимостью в пятьсот тысяч франков.
— Я прекрасно обошелся бы и без тебя.
— Правда? Ты женился бы на Каролине, если бы я вас не познакомила, она полюбила бы тебя за твои прекрасные глаза, если бы я не обратила на них ее внимания? И потом, не правда ли, за тобой бы признали двести тысяч франков приданого, если бы я не убедила ее братца включить этот пункт в брачный договор.
— О, я знаю, как ты ловка, когда берешься за дело… Но эта бедная женщина, честное слово, мне жаль ее!
— Мне тоже жаль барона, дорогой, он так хочет, так хочет…
— Ты опять!
— Клянусь, я была сама добродетель. Но не далее, как вчера, в будуаре, мне захотелось поиграть с ним… ей-богу, на одно мгновение я совсем потеряла голову, и если бы он был более, более настойчив…
— Жюльетта, — глухо и разъяренно пробормотал Анри.
— Э-э! Иди, отправляйся к своей женушке и оставь меня в покое.
— Ты, черт возьми, права! — Анри направился к двери. — И пойду.
— Анри, — вскочила Жюльетта, — если ты уйдешь отсюда нынче ночью, между нами все кончено.
— Тогда, — обернулся Анри, — не приставай ко мне со своим бароном, давай поговорим серьезно. Вернемся к Барне, почему ты думаешь, что он что-то подозревает?
— Скажу начистоту. Он выдал Каролине шесть тысяч франков, которые я отдала матери и которые должны были послужить вашему побегу.
— Ну и что! Мы прикарманили эти шесть тысяч, и ты приехала в Париж, чтобы родить здесь ребенка, хвала Господу и тебе, что у нас появилась эта сумма.
— А вот что! Барне поинтересовался судьбой этих шести тысяч, сначала в Тулузе, когда я еще была там, и сестры сказали ему, что слышать ничего не слышали ни о каких деньгах и что, наверное, Каролина увезла их в Эврон. Поскольку старикан Барне знает, что ради денег монашки заставляют своих воспитанниц делать почти все, что им угодно, он как будто удовлетворился этим объяснением. Но в итоге на пути из Ренна он завернул в Эврон и спросил у настоятельницы, передавала ли Каролина ей деньги, на что та ему, естественно, ответила, что нет.
— Но то, что ты рассказала Каролине, должно было все объяснить.
— Каролине — да, но не Барне. Тот в Витре получил весьма невыгодные для тебя сведения. И это вдобавок к шести тысячам франков.
— Но она же могла привезти эти деньги с собой в Париж.
— Конечно, — ответила Жюльетта. — Но, как ты думаешь, будь у Каролины шесть тысяч, барону пришлось бы занимать денег у Барне, чтобы добраться из Витре до Парижа? Именно это дало толчок подозрениям старого проныры, именно тогда он припомнил первую тысячу двести франков, посланные моей матери, и решил, что шесть тысяч могли отправиться к ним вдогонку.
— Но откуда ты все узнала?
— Как откуда? От Гюстава, который общался с этим филином и, ни о чем не подозревая, сказал, что знает меня, когда однажды Барне упомянул мое имя.
— И что же он ему сказал?
— К счастью, ничего особенного. Сказал, что знавал меня, когда я играла в театре в Марселе.
— Хорошо, что там, а не в другом городе.
— Нет! Гюстав никогда не бывал в Эксе, когда я жила там с матерью.
— О негодяйка! — воскликнул Анри, как если бы напоминание об Эксе вызвало у него самые болезненные ассоциации.
— Да ладно тебе! Мамаша занималась там своим ремеслом.
— Да, и прекрасно научила ему тебя.
— Ах, извините! — скривилась Жюльетта. — Ее ремесло не хуже твоего, и если б не Июльская революция, когда тебе удалось извернуться и застрелить старого Бекенеля под предлогом, что он шпион, и выкрасть у него фальшивые расписки, которые ты ему всучил, еще неизвестно, где бы ты сейчас был. А ты еще и лейтенантские эполеты получил благодаря роскошному прощению, которое я тебе сочинила, тогда как многие другие, кто по-настоящему и мужественно дрался с швейцарцами и королевской гвардией, отправились в Алжир{372} простыми солдатами. Лучше помалкивай о том, кем я была до нашего знакомства.
— Ты прекрасно продолжила и после него.
— А ты и не возражал, потому что это давало тебе кусок хлеба, — с отвращением согласилась Жюльетта, — но сегодня, когда ты так богат…
— Ладно, ладно, сегодня я не хочу, чтобы барон увивался за тобой.
— Ладно, ладно, а я не хочу, чтобы твоя жена была тебе женой.
— Но, в конце концов, каким образом?
— Проще простого: Каролина невинна как новорожденное дитя, вот и весь сказ.
— Но ведь ее могут спросить? Брат… Барне…
— И как ты это себе представляешь? — с презрительной иронией поинтересовалась Жюльетта. — Что, Барне подойдет к Каролине и спросит: «Мадам, будьте любезны, скажите, ваш муж…» Оставь меня в покое. Видишь ли, дорогой, как бы ты ни старался, все равно ты никогда не научишься себя вести, как благородный человек.
— Зато ты совсем наоборот, ходишь, как принцесса, говоришь, как воплощенная добродетель…
— Ах! — воскликнула Жюльетта. — Все потому, что у женщин в голове и сердце есть нечто, чего нет и никогда не было у вас, мужчин. Если бы я могла, я стала бы женой маршала, а еще раньше я могла бы стать Дю Барри…{373} Но с нынешними мужчинами нечего делать: они так же тупы, как скупы.
— Тогда почему ты имеешь дело со мной?
— Тебя я люблю, это совсем другое. Но послушай, если бы ты не был ревнив, как скотина, я не оставила бы барону ни су от его двухсот тысяч ливров…
— Я и так уже достаточно богат.
— Хорошо, — согласилась Жюльетта, — оставляю тебе Каролину… мне все равно! А я беру барона.
— По рукам, — сдался Анри, но вскоре не выдержал и вскричал: — Нет, решительно нет.
— Не хочешь?
— Нет, нет! Я ненавижу барона. Видишь ли, я ненавижу его, потому что ты к нему неравнодушна, тебе нравится его манера говорить, его желтые перчатки, важный вид господина… Если бы он был старик, тогда да, мне было бы плевать. Но с ним — нет, тысячу раз нет.
— Ладно. Но только попробуй подумай о Каролине, тогда ты у меня попляшешь.
— Хорошо, поживем — увидим.
