— Хорошо, поживем — увидим.
— Берегись! Она все мне рассказывает, я узнаю, если между вами что-то произойдет.
— А если и произойдет?
— У меня твои фальшивые переводные векселя, дорогой.
— Ты их хранишь, жалкая тварь!
— Они в надежном месте, просто я приняла меры для собственной безопасности.
Анри в ярости хлопнул себя по лбу, а Жюльетта продолжила:
— О, я тебя слишком хорошо знаю, мой петушок! Теперь ты будешь умолять меня остаться здесь, нет уж, спасибо… В общем, если хочешь, иди к своей женушке… ты свободен…
— Какого черта тебя так волнует моя жена, я о ней вовсе не думаю.
— Это только слова.
— Слово чести, нет. Только для проформы. Ибо я провожу здесь странную первую брачную ночь.
— Конечно, твоя новая спальня подошла бы тебе гораздо лучше, чем моя комната.
— Спальня останется нетронутой, говорю тебе.
— Нынешней ночью, да, в этом я уверена.
Анри неожиданно резко остановился перед Жюльеттой, как будто ему в голову пришла потрясающая идея. Он долго смотрел на свою сообщницу, словно хотел впитать своим взглядом все ее сладострастие, а затем медленно произнес:
— Возможно, что и нет…
— Однако Каролина туда не пойдет.
— Ты пойдешь туда.
— Я…
Жюльетта усмехнулась в ответ на это отвратительное предложение и добавила:
— В самом деле, это было бы забавно. Но нет, я не хочу… я не в том настроении.
— Пойдем. — Анри взял ее за руки и притянул к себе. — Не строй из себя ханжу, будет у тебя хорошее настроение.
— Оставь меня в покое, — вновь воспротивилась Жюльетта, — ты делаешь мне больно, грубиян.
— Ты прекрасно знаешь, что ты моя единственная. — Анри крепко обнял ее.
— Ах, ты невозможен, — Жюльетта позволила увлечь себя, — это находит на тебя, как умопомрачение.
— Пойдем, пойдем.
— Нет, — сказала Жюльетта, — эта комната как раз над спальней барона.
— Именно это забавнее всего.
И, подхватив Жюльетту на руки, Анри понес ее через комнату, пока Жюльетта бормотала:
— Анри, что за выдумки… Какое безумие… О, какое ты все-таки чудовище.
Она вдруг обняла его и призналась:
— Именно за это я тебя и люблю, прохвост.
Луицци видел, как они приблизились к спальне новобрачных и вошли внутрь. В порыве возмущения и ужаса барон хотел крикнуть и в самом деле испустил ужасающий вопль. Отвратительное видение исчезло, он погрузился в глубокую тьму, где напрасно звал и кричал. Он больше ничего не видел, ничего не чувствовал, как вдруг его глаза вновь открылись и он увидел…
IX
Встречи
Он увидел склонившихся над его постелью Жюльетту, Анри и Каролину, которые пытались удержать его от последовавших за полной неподвижностью конвульсий и уберечь от ушибов. Несмотря на отчаянную боль, которую испытывал Луицци, он, как часто бывает при этой необъяснимой болезни, превосходно осознавал все, что происходило вокруг, и находился в здравом рассудке. Жюльетта и Анри оказывали ему самые заботливые услуги, и барон не только признал, что в течение нескольких часов находился во власти дикого умопомрачения, но внезапно осознал всю опасность собственного положения.
Он вспомнил, что уже дважды его принимали за сумасшедшего, и понял, что, находясь все время под впечатлением от рассказов Дьявола, подвергал сомнению всякую совершенно ясную вещь, все видимое для него становилось ложью, он превращал в преступления и пороки то, что не мог объяснить. Тогда страх, что эта склонность его ума выльется в навязчивую идею и безумие, так захватил барона, что он мгновенно принял решение никогда больше не копаться в чужих тайнах, а жить как самый обыкновенный человек, который руководствуется не лживыми адскими откровениями, окрашенными в кровавый цвет, а простым светом собственного разума, и видит во всем только хорошее.
Возможно, в этот момент Луицци поступил по отношению к Дьяволу, как Оргон по отношению к Тартюфу. Когда лицемер покинул дом доверчивого мещанина, тот воскликнул: «Для праведных особ я стану хуже черта!»{374} Как только Луицци захотел отказаться от своей мании, он воскликнул про себя: «Теперь сам черт меня не разуверит, что все люди праведники!»
Довольно трудное выздоровление, последовавшее за тяжелой болезнью, которая так часто приводит к смертельному исходу, полностью рассеяло все страхи Луицци, вылившиеся из-за недуга в ужасный кошмар. Анри был чрезвычайно внимателен к барону, что касается Жюльетты, то она как верный друг читала ему вслух, болтала так мило, так благожелательно и скромно, что ее ни в чем нельзя было заподозрить. В итоге она стала для Луицци еще притягательней, так как к очарованию легкой и нежной дружбы примешивалось то опьяняющее чувство, которое барон и раньше помимо воли испытывал в ее присутствии. Когда он начал вставать, то почувствовал, что окончательно влюблен в Жюльетту, или скорее, чтобы определить странную страсть, которую внушала ему эта женщина, он желал ее, как семинарист, и страшился, как ребенок.
Вскоре значительное изменение произошло и в положении барона в свете. Он послал маркиза де Бридели узнать, как поживает господин де Марей, тот, в свою очередь, попросил юного дю Берга справиться о здоровье Армана.
Эти визиты повторялись изо дня в день с обеих сторон. Гюстав нашел способ довести до сведения госпожи де Мариньон, у которой де Марей жил с тех пор, как стал ее зятем, что у него теперь шестьдесят тысяч ливров ренты, и это послужило ему как бы извинением за все прошлые грехи. Его попытка мошенничества сошла за безумство молодого человека, которому надежда на большое наследство позволяла быть менее осмотрительным, чем сам Дьявол. К тому же учитывались его искренние уверения в том, что он готов исправить все свои пороки.
К нему привыкли; и хотя он так и не стал близким другом дома, имя маркиза Бридели теперь уже не без некоторого тщеславия упоминалось в ряду славных имен молодых людей, посещавших госпожу де Мариньон. Поговаривали даже, что юная госпожа де Марей воздыхала если не о самом Гюставе и его состоянии, то по меньшей мере о титуле маркиза. С другой стороны, Луицци очень вежливо принял господина Эдгара дю Берга, сначала с большими церемониями, а потом все более дружески. Весьма изящный и нежный вид юноши, который опускал глаза, как девушка, и говорил слащавым тонким голоском, понравился Луицци. Он пригласил его бывать, и Эдгар воспользовался приглашением. Благодаря Эдгару произошло сближение Луицци и господина де Марея; барон, не желая заходить слишком далеко, но как человек, который умеет жить по правилам, первый же свой визит нанес бывшему противнику, который был еще далек от полного выздоровления.
Сердечное примирение двух мужчин, которые достаточно браво дрались друг против друга, чтобы сопровождать дуэль шутками, сколь плоскими они ни были, прошло очень гладко. Марей протянул руку Луицци, они обнялись и совершенно простили друг друга. Ни тот, ни другой не оставил в душе ни капли обиды, поскольку каждый мог свободно позволить себе открыто ненавидеть бывшего соперника. Впрочем, они хотели лишь убить друг друга, а о такой малости в свете быстро забывают. Если бы Марей и Луицци были политическими противниками, не поделили женщину, поспорили из-за лошадей или покроя платья, тогда понятно — они были бы смертельными врагами, но из-за крови — нет: благовоспитанные люди о подобных мелочах не помнят.
Побывав у Марея, Луицци попросил дозволения навестить госпожу де Мариньон, которая приняла его как милая старая приятельница, которая умеет кстати забыть и кстати вспомнить. Луицци попытался разглядеть в этой пожилой женщине, которая так хорошо и так достойно держалась, безумную Оливию, распутную Оливию, и признал, что под видимой строгостью в ней скрывались простота и снисходительность, свойственная людям, которые, подчиняясь общепринятым строгим правилам, не относятся к этим правилам всерьез.
Госпожа дю Берг, которая была там же, поблагодарила Луицци за теплый прием, оказанный ее сыну. Он нашел также госпожу де Фантан, которая сообщила, что ее дочь вышла замуж, затем прекрасную госпожу де Марей, и в итоге Луицци вышел от госпожи де Мариньон полностью примиренным с обществом, которое Дьявол представил ему в таком отвратительном свете.
Луицци не видался с Сатаной со времени своей первой и фатальной болезни, с тех пор он так часто сталкивался с грубыми и удивительными пороками буржуазии и простонародья, что теперь почувствовал, как оживает в легкой и душевной атмосфере салона. С новым удовольствием он вслушивался в сладкие и льстивые речи людей, умеющих соблюдать правила хорошего тона, и пообещал себе никогда больше не предпринимать здесь никаких расследований.
Однако через несколько дней после своего первого выхода в свет Луицци получил письмо от Барне, который уехал из Парижа вскоре после знаменательной дуэли. Нотариус умолял барона приехать в Тулузу, чтобы привести в порядок дела, и ознакомил его с интересным проектом. Депутат округа, в котором у Луицци были самые богатые владения, только что умер — предстояли новые выборы. Барне, который располагал большим числом голосов, не хотел отдавать их ни кандидату от крайне левой оппозиции, ни кандидату от легитимистов; он не хотел их отдавать, в силу личной неприязни, и министерскому кандидату, за то, что тот забрал себе место партикулярного сборщика{375}, которое Барне рассчитывал получить для своей конторы, в общем он предлагал свои голоса барону и уверял его в успехе, если тот приедет лично попытать счастья.
