Шанс? О чем толкует этот угрюмец?
– Несите кому-нибудь другому, – отрезал Джулиус.
Однако удивляться не перестал. Дать ему шанс – странное выражение. Вскоре он узнал и другое.
Неугомонный парламент собрался осудить Страффорда, но юридические основания были невразумительны. «Мы обвиним его вообще в преступлениях, а король должен подписать смертный приговор». Лондонский Сити добавил изящный штришок: «Никаких ссуд, пока ему не снесут голову».
Король Карл уперся. В апреле, находясь в гуще этих событий, когда у Вестминстера собралась толпа, хотевшая выразить свои чувства, Джулиус повстречал Гидеона. Не желая показаться невежливым, он заметил, что о Страффорде можно думать все, что заблагорассудится, но дело вряд ли дойдет до казни. Король этого попросту не допустит. К его удивлению, Гидеон спорить не стал, а просто улыбнулся и спросил:
– А который король?
– Как – который? Гидеон, король один.
Но тот покачал головой:
– Теперь их два. Король Карл во дворце и король Пим в палате общин. – Он усмехнулся. – И мне сдается, мастер Дукет, что король Пим это допустит.
Король Пим? Парламентский лидер. Джулиус впервые слышал такую формулировку и нашел ее отвратительной.
– Следите за языком, – предупредил он.
Однако уже на следующий день Джулиус увидел на Чипсайдском кресте печатный плакат с жирным заголовком: «Король Пим речет…» А за неделю услышал это с десяток раз. Гидеон оказался прав. Через месяц под нажимом парламента и не имея средств король Карл был вынужден уступить. Страффорда казнили на Тауэр-Хилле.
Но Джулиусу предстояло усвоить последнее и страшное слово.
За лето мало что изменилось. Король Пим уверенно заседал в своем парламенте. Король Карл предпринял одиночную и тщетную вылазку на север, где попытался договориться с шотландцами, но пресвитериане уперлись. Тем временем братья Дукеты занимались своими делами, которых хватало. Джулиус с его скромным семейством приехал на лето к Генри в Боктон, прихватив из прихода нескольких женщин с детьми убирать урожай, включая, странное дело, жену и детей Гидеона. В безмятежной кентской глубинке сдружились даже сэр Генри и малютка Обиджойфул, смешно ковылявший на солнышке.
Однако после возвращения в Лондон наметились новые невзгоды. Только-только пришли известия о беспорядках в Ирландии. Людей убивали, имущество жгли. Короли Пим и Карл согласились, что нужно бросить войска на усмирение мятежной провинции. Правда, на том их единение и закончилось.
– Армию возглавлю я, – заявил король. Так всегда и поступали монархи.
– Ни в коем случае, – возразили парламентарии. – Мы не собираемся платить войскам, которые король наверняка обратит против нас.
Затем парламент усилил нажим:
– Недостаточно ограничить короля, ибо он всегда может нанести ответный удар. Мы должны иметь над ним власть.
Короче говоря, король Пим должен был сделаться выше короля Карла. С каждой неделей выдвигались все более радикальные предложения:
– Армия должна подчиняться только парламенту.
– Надо бы и с министрами разобраться!
А пуритане из числа парламентариев добавляли ожидаемый пункт:
– И чтобы больше никаких епископов!
К ноябрю Гидеон уже собирал подписи под новой петицией.
– На этот раз мы соберем двадцать тысяч…
У Вестминстера постоянно колыхалась огромная толпа, которую Пим и его окружение не собирались успокаивать.
Однажды вечером Генри сообщил Джулиусу:
– Я говорил с парламентариями из тех, кто повменяемее. Им тоже перестает нравиться происходящее. Они хотят управлять королем, но считают, что Пим ведет их к власти толпы. И они предпочли бы как-то поладить с королем, чем идти этой скользкой дорожкой.
В конце месяца, когда Пим со своими приспешниками провел через парламент Великую ремонстрацию, включившую все их радикальные требования, многие были против, и перевес оказался мизерным.
– Пим зашел слишком далеко, – констатировал Генри. – Если он не научится умеренности, то впредь ему большинства не собрать.
Такие же сомнения возникли у многих городских олдерменов и зажиточных семейств.
– Уорды избрали муниципальный совет, где сплошь смутьяны и радикалы…
Как будто в подтверждение их страхов, через несколько дней после Рождества у Вестминстера взбунтовалась большая толпа подмастерьев, которую пришлось разгонять войсками. И тогда Джулиус впервые услышал слово, вскоре ставшее для него символом ужаса.
– А знаешь, как называли вояки ремесленников, пока гнали их за Уайтхолл? – осведомился Генри. – Большинство этих парней были коротко стрижены, вот и вышли круглоголовые. – Он рассмеялся. – Круглоголовые! Так оно и есть.
За несколько дней пятьсот молодых джентльменов из «Судебных иннов» предложили королю Карлу свои услуги по поддержанию порядка. Собрать городское ополчение согласился даже муниципальный совет – лишь бы сохранить мир.
Влиятельные люди всех мастей как раз начинали разочаровываться в оппозиции монарху, когда Джулиус, сидевший над бухгалтерскими отчетами в большом доме за Сент-Мэри ле Боу, был удивлен шумным вторжением. Брат распахнул тяжелую дубовую дверь гостиной и закричал:
– Король сошел с ума!
Действия, предпринятые королем английским Карлом I в первую неделю января 1642 года, выдали не безумие, а лишь полное непонимание политической обстановки в Англии.
3 января он отрядил парламентского пристава арестовать пятерых членов палаты общин. Того не впустили. На следующий день, нарушив всяческий этикет, монарх прибыл сам и не застал эту пятерку, включая короля Пима и главного лондонского пуританина Пеннингтона. Спикер не выдал их местопребывания.
– Ваше величество, я не имею ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтобы говорить; я делаю только то, что угодно сей палате, и по ее распоряжению…
– Я вижу, пташки упорхнули, – заметил Карл, упустивший добычу.
Короли не арестовывали членов парламента за высказывания в палате. Это против всяких правил. Это было посягательством на парламентские привилегии. Более того, после того как представитель монарха созывал палату общин на ежегодную церемонию открытия, перед лицом его символически захлопывали дверь. На следующий день, когда Карл отправился в Гилдхолл, ему не смогли помочь даже мэр с олдерменами, не жаловавшие радикалов.
– Привилегия парламента, – напомнили они.
– Привилегия парламента! – шумел народ, когда он ехал обратно по улицам.
Через пять дней король Карл с королевой укрылись в Хэмптон-Корте. Король Пим остался в Лондоне.
Джулиус протомился ожиданием всю весну. Быть может, еще оставались слабые основания для надежды. Парламент, по крайней мере, изображал лояльность. Он призвал войска, но именем короля, заявив, что это нужно Ирландии. Однако было ясно, что парламент намного лучше, чем Карл, представлял, как заручиться поддержкой города. Колоссальный заем, в котором ранее отказывалось, был немедленно предоставлен – в обмен еще на два с половиной миллиона акров ирландской земли.
К апрелю создали новую милицию: ни много ни мало шесть полков. «Для защиты короля», разумеется. Однажды Джулиус увидел Гидеона, мрачно шедшего с алебардой во главе небольшого отряда подмастерьев, маршировавших по Чипсайду. И все-таки он упорствовал в надежде на победу здравого смысла.
А когда в конце концов вернулся Генри, отбывший с королем, Джулиус нетерпеливо спросил о новостях:
– Будет ли король искать компромисс?
Генри покачал головой:
– Он не может. Каких бы Карл ни наделал ошибок, Пим довел его до крайностей. Джулиус, ты же отлично понимаешь, что мы обязаны поддерживать порядок. Парламент придется проучить.
– Он двинет войска?
– Королева отправилась во Францию с семейными драгоценностями. Нужны деньги, она собирается их продать.
Генри уехал через три дня, спустя два месяца он ненадолго вернулся и уведомил Джулиуса:
– Король прибыл в Йорк. Он призывает к себе всех верных членов парламента. Некоторые подтягиваются. – Но Генри добавил и другое: – Восточные и южные порты для нас закрыты. Похоже, нам изменил и флот.
– Парламент обратился с просьбой о добровольных пожертвованиях, – пришлось признаться Джулиусу. – И они получили столько столового серебра, что теперь не знают, куда его девать.
В конце лета перед ним забрезжила надежда. Отдельные сторонники короля выступали с разумными, обоснованными статьями, которые делали возможным компромисс.
– Быть может, еще удастся договориться, – сказал Джулиус семье.
Но в августе сместили мэра, и его место занял Пеннингтон Пуританин. При встрече же на Уотлинг-стрит с Гидеоном обстоятельный ремесленник жизнерадостно сообщил Джулиусу:
– Теперь мы все круглоголовые!
Через неделю пришло известие, что король поднял штандарт в Ноттингеме. То был традиционный, рыцарский способ объявления войны.
