– Знаешь, сколько наших сидит? Специальные зоны для сотрудников есть. В общую не определишь – убьют.
От него я получил толковые уроки, как распознать слежку, как, без особых последствий, носить огнестрельное оружие, как вести себя при задержании. Его же больше интересовала химия, в частности сильные слабительные, тонизирующие, наркотики – их вид, действие. Как-то он спросил про ЛСД. Выложив все, что знал по учебникам, я услышал следующее:
– Как-то взяли мы одного из Сибири. С поезда сняли. За мужиком всего хватало. Но тут чисто! Ни оружия, ни денег. В рюкзаке только три буханки черного хлеба. Корки с одной стороны срезаны, в середине плесень зеленая, а горбушка на место опять приклеена изолентой. Вот что это? И буханки какие-то теплые.
Барласов как-то произнес поразившую меня фразу: «Добровольное признание отягощает вину и дальнейшую судьбу осужденного». На первых порах она казалась мне парадоксом, даже ерничеством. Но теперь... Кстати, еще один представитель «Кобальта», из Тулы, много рассказывая о порядках «на зоне», серьезно посоветовал:
– Попадешь в ментовскую – не колись. Ни в коем случае не колись.
С Днем Победы!
«Две радости в Афганистане: письмо и баня». Эту пошлость изрек со сцены Розенбаум в 1987 (?) году во время концерта. Дело было на летней площадке Дома офицеров 40-й армии, под Тадж-беком (более известным как «дворец Амина». Откуда у Хафизуллы – дворец в викторианском стиле?). Розенбаум, певец и уже ощутимо эстрадный философ, наверное, и сам до конца не понял абсолютно черного юмора своей словесной конструкции.
Письма, через одно, приходили с пометкой «Поступило в поврежденном виде». Изрядная часть и вообще не попадала к адресатам ни в Афган, ни в Союз.
А баня...
А вши, кишмя кишевшие в больших и малых гарнизонах? На солдатах, естественно. Ну и офицерам тоже хватало.
Баня была большой радостью, которая, как известно, доступна не всем. (Конечно, певца, дорогого гостя, упарили и пистолет на время выдали, и камуфляж. Вот и потянуло на стихи...)
А теперь о конкретной бане и о том, что в ней «спарилось» в День Победы в 1981 году. 9 мая.
Банька эта стояла между вертолетной эскадрильей и местом, которое впоследствии стало называться «файзабадская пересылка». Здесь парковались бронетранспортеры, БМП, автотехника из Файзабада, где стоял отдельный мотострелковый полк. Здесь же, на пыльном пятачке, собирались те, кто ждал оказии в Файзабад или в Союз.
Баньку держал «старший немец» – старшина ТЭЧ отдельной вертолетной эскадрильи. Меня, как заядлого парильщика, он приглашал попариться довольно часто. И через годы поклон ему за доброту душевную. Ведь к посещению чужими «своих» парилок в Афгане относились не очень приветливо. Вода – дефицит, горючка тоже денег стоит. Топилась баня авиационным керосином (РТ, кажется).
Так вот, наступило 9 мая. Утром было все чин чином. День же развернулся во всей красе. Праздновали. Тут сама дата обретала особую окраску. День же святой! Да еще в армии, да еще вдали от Отечества, хотя граница с ним была в сорока километрах. Но Отечество ассоциировалось с Москвой. А в Москве – салют. А у нас что, нет средств для салюта?
Ракетниц, автоматов и пистолетов?
Или боеприпасы на счету?
Начальство авиационное с подругами День Победы отмечало в бане. Там, в пристройке, затянутой масксетью, был и стол, и бассейн небольшой, но глубокий и чистенький. «Немец» в нем проточную систему устроил.
И вот, задолго до салюта в Москве (по признаку «кондиции»), поднялась пальба на всем аэродроме, в расположении полков, в боевом охранении. Я в это время собирался на праздник, а точнее, на вечеринку к десантникам, Марзоев пригласил. Но пришлось задержаться. Трассирующие пули «салюта» и ракеты очень уж низко шныряли. Собрал бойцов в палатку, велел лечь на пол. И не зря. В брезенте так и появилось две дырочки. Да вот еще нюанс: днем я с «немцем» выпил спирту, разведенного минералкой, а поскольку к Стасу в «теплом» виде идти не хотелось, там обещали даже танцы с дамами из летной столовой, я усиленно обливался холодной водой и... потерял голос. Смех и грех!
Но салют потихоньку иссяк. И я вышел из палатки. Возле бани толпился народ. Что случилось?
– Там начпо полка убили, – с вытянутым лицом сказал дневальный по стоянке. – Вон старшина идет. Он туда простыни относил.
«Немец» с ошалевшими глазам только и сказал:
– Пуля в голову. Ну, теперь начнется.
И началось. Но не сразу, а спустя дня три. Арестовали старшего лейтенанта Андрея (Топоркова?), техника. Парень был мне знаком. Скромный, приветливый, весь погруженный в свою работу в какой-то хитроумной лаборатории на колесах. С ним мы сошлись на почве фотографических премудростей. Его интересовала содержательная сторона: планы, сюжеты, динамика снимка, а меня – материально-техническая. У летчиков было море фотобумаги и реактивов.
Военная прокуратура «установила», что Андрей стрелял из «макарова» в направлении бани, что пуля пробила деревянный брусок стойки и попала в полковника. Брусок оторвали, вырезали часть с пулевым отверстием. Андрея судили в Кундузе, дали два года условно, лишили воинского звания. А вот в Союзе, по апелляции, дело пошло по-иному. Смехотворность «доказательств» была очевидной. К тому же брусок – пропал. Андрея оправдали, вернули звание и опять отправили в Афганистан на свое место. Гибель полковника (а при чем тут его дети?) обставили как боевую, во время стычки с душманами. И это правильно. Дети за отца не отвечают.
Да и вообще смерть и увечья в Афгане далеко не всегда были героическими. Но кому нужна эта правда? Только вот не нужно зря наворачивать героику. Все равно откроется. А так напишите: «при исполнении», и будет это правдой. А как потерял голову или ногу – это не всегда интересно. Потеряй – потом узнаешь!
– Нам герои не нужны. Нам бы от разгильдяев избавиться, – говаривал один мудрый старый воинский начальник.
Но я был молод, а он фронтовик и еврей. Я его тогда не понимал. Потом дошло. Действительно, абсолютному большинству подвигов предшествует чье-то разгильдяйство. И подвиг (смерть, страдания) становится жертвой за «того (плохого) парня».
А у десантников в тот вечер все было неплохо. Только вот примерка наручников едва не закончилась печально. Один из ротных замполитов принес трофейные «запястья» и предложил мне показать, как он их открывает ножичком. Ключей, естественно, не было. Защелкнул. А потом вся компания возилась, снимая с меня эти кольца. Давили они нещадно. Потом мы нашли общий язык с десантным доктором, накушались разбавленного спирта. И я остался ночевать на койке в санчасти. Проснулся утром от нещадного солнца. Койка-то стояла на открытом воздухе. По животу моему ползали мухи. Мухи, надо сказать, в Афгане были особые. Сильно кусались, оставляя красные зудящие цыпки. Кровососы...
Хлеб наш насущный...
Хорошо, оставшись живому и здоровому (тьфу, тьфу, постучим по дереву) после Афгана и других подобностей, сидеть в российской околостоличной глубинке и, прихлебывая крепкий чай (без малого – «купец», с лимоном и тремя кусками настоящего рафинада), вспоминать, как кормили в Афгане и чем, и поскольку.
Еда на беспутье войны – большое дело. И не пища это. И не «хлеб насущный». Больше...
В «Куддус-наме» сказано, что военные люди подобны скоту. Когда им даешь, тогда и будут есть. (См. Н. Гоголя, «Тарас Бульба». О запорожцах, которые как дети: мало дадут – съедят, много дадут – тоже съедят.) Ну, хватит, знание темы показал.
Нормы довольствия для солдат и офицеров практически не отличались от тех, что были в метрополии, пардон, в Союзе.
Но там не было такой жары и такого неустроя, в смысле приготовления пищи.
А теперь представьте себе...
Завтрак. Плюс тридцать. Железный сарай. Горячая размазня с кусками вареного свиного сала явно из пашины матерого хряка под кислым томатом.
Черствый хлеб, режущий десны, плывущее хлопьями сливочное масло, уже распавшееся на белковую и жировую фракции.
Сгущенное, свернувшееся (с мухами), молоко, разлитое в голубые пластиковые тарелочки. Каменные галеты, формой напоминающие благородное печенье «Крикет».
И горячая темная бурда, именуемая чаем. В ней, однако, был секрет. Чай этот имел особый, не чайный, но неплохой привкус. Лейтенант из разведки (ГРУ), азербайджанец, знаток и любитель чая, как и все его земляки, разводил руками: «У меня такой чай в модуле, да? Высший, а? А вот это пью и нравится. В чем дело?» Да узнали мы с ним, в чем дело. Оказывается, новую заварку просто насыпали в старую и варили до почернения. Вот и весь секрет. Есть и такой способ заварки чая. «С веничком». И есть в нем особый вкус, как в свежей макухе.
Вот такой, значит, завтрак: манная крупа, перловка, макароны, серая вермишель, свинина (ландрасы были явно импортные, капиталистические. Вот бы знали бюргеры и фермеры, куда их свининка идет).
Обед. Плюс 45. Железный сарай.
