Вместо «кровожадных душманов с ножами в зубах» (была такая обложка на популярной брошюре о врагах Апрельской революции) нас печально и гордо оглядели лежащие во дворе верблюды. По бокам «кораблей пустыни» бугрились полосатые тюки.
А в доме ни души. На первом этаже, в большой комнате, – лавки, столик. А на нем чайник, еще теплый, куски лепешек, пиалки, изюм. Ушли хозяева и чай не допили.
Меня заинтересовала дощатая дверца под лестницей. То ли каморка за ней, то ли вход в подвал. Стволом толкнул дверь и осторожно шагнул в полумрак. А дальше случилось то, что случается с дураками. Дверца захлопнулась с ехидным скрипом. Не успел повернуться, как она вдруг слетела с петель от мощного удара и в бок мне уперся, очень чувствительно, ствол РПК.
– Я же мог вас в решето, товарищ старший лейтенант, – выговаривал мне через секунду бледный сержант, – я слышу, дверь скрипнула, а ведь туда никто не заходил. Я же мог через дверь.
Вот так. И позже, уже учась на чужих, нередко трагических ошибках, я сделал вывод: в бою, в боевой ситуации пусть твой сосед видит и знает, где ты есть. Отошел – предупреди. А то ведь влепят по полной программе свои же. Так бывало. И в Афгане, и позже, в Чечне. И, к сожалению, с опытными людьми. Особенно ночью. И пароль не поможет. Лучше предупредить: «Ваня, я вот за тем бугром поссу».
На втором этаже, в «чистой половине», опять же в большой комнате, – паласы, лавки, низкий столик. А на нем красуется «Шарп». Роскошь для нас невиданная. Двухкассетный, большой, как чемодан. Засомневались десантники: забрать? А может быть, ловушка? Заминировали?
Я понял, что своим присутствием мешаю решению важной проблемы. Сразу скажу: на операциях чужого не брал. «Западло». Но и морали не читал бойцам. У каждого свой «божий страх» в душе, свои убеждения. И формируются они не в бою (здесь вообще ни хрена не формируется, а, скорее, трещит по швам), а в теплых мамкиных руках, при любящем отце.
Промышляя в домах на «зачистках» и «реализациях», наши солдаты повторяли то, что видели на примере своих командиров. Брал офицер-прапорщик – брал солдат. А потом офицер мог еще и посоветовать, что брать. Ну, скажем, для хозяйства в части. Бедно ведь жила армия. А афганские солдаты брали все, что под руку подвернется! Ну, у них грабеж мирного населения за грех не считался. Потом ведь и мы привыкли, а к Чечне так это традицией стало. И ничего...
Во дворе тем временем шла проверка тюков. В них, безжалостно распоротых, не оказалось ничего, кроме фисташек. А бойцы, к ним присоединилась еще одна группа, усиленно искали оружие. Переворачивали все вверх дном в этом уютном дворике.
– Не будет здесь оружия. Не там ищете. Смотрите под крышей.
Двое десантников вняли моему совету и очень скоро обнаружили старый штык-нож от немецкой винтовки и парочку крестьянских ножей со сточенными на нет лезвиями.
– А откуда вы знаете, что здесь ножи могут быть?
– Ребята, все деревенские дома одинаковы. Мужик в Рязани тоже нож под стреху сарая прячет.
Тут в дальнем углу наметилось оживление. Кто-то опрокинул большой медный кувшин и, услышав звяканье, вытряс его содержимое. Бусы из лазурита, старое монисто, монетки с припаянными ушками.
– А что это?
– Ну где женщины свое богатство прячут? В кастрюлях да ведрах. Так и здесь. Оставьте это. Ценности не имеет. Бирюза или лазурит скорее. А монетки они в косы вплетают... Девичьи «секреты».
Зеленая ракета, косо прочертившая небо, – сигнал к выходу на западную сторону кишлака. И сигнал афганцам, чтобы двигались к нам. По кривым закоулкам мы быстро вышли к дувалу, за которым уже собиралась рота. И тут же состоялся короткий военный совет: что делать с «Тойотами»? С собой не утащишь – афганцы протест задвинут, а если даже и не «международный конфликт», то свое начальство отберет. Решили сжечь, чтобы не возили «духов» по ночам. Ведь выяснилось, что в машинах у них вповалку лежала кишлачная молодежь. А крестьяне как смерти боялись призыва в «народную» армию сизо-красноносого алкаша Бабрака Кармаля. А мы, выходит, этому рекрутскому набору помогали...
Бойцы вырвали по куску поролона из сидений, прострелили баки и, пропитав соляркой (дизельные были «Тойоты»), подожгли. Огонь разгорался нехотя. Но чем дальше мы уходили из кишлака, тем выше поднимался в небо черный столб дыма.
А народ кишлачный – старики и старухи с детьми – прятался в винограднике. Мы не стали туда заходить. Оставили это дело афганским воинам. Там сразу поднялся гвалт и вой. Вот на краю этого чужого виноградника я и сфотографировался с огромной кистью еще зеленого винограда. На обратном пути в левом ботинке вылез гвоздь. И забить его нечем. Отстал, вывернул запал из «Ф-1» и, уповая на твердость чугунного корпуса, площадкой на верхушке «лимонки» сточил проклятый гвоздь. И все же, несмотря на хорошую обувь, на обратном пути натер ногу. Правую. Почему помню? Ну как тут не запомнить! Небольшая потертость чуть не стала роковой.
Винт и крыло-II
Я как-то оставил в забвении своих друзей летчиков. Честно говоря, дружил я с одним – замполитом эскадрильи майором Юрием Кислицей. И благодаря ему мое появление в эскадрилье не вызывало вопросов.
Летчики жили в подвале кундузского аэропорта. В длинной, узкой бетонной щели с крохотными окошками у самого потолка стояли почти впритык солдатские койки. Вентиляции или кондиционирования не предусматривалось. Это была ночлежка. Техники и солдаты размещались в палатках, но уже в мае начали строить себе глинобитную казарму.
Чем занимались вертолетчики, в смысле боевого применения? Перевозили в указанные районы группы десантников и пехотинцев и вытаскивали их оттуда по окончании задания или когда становилось совсем плохо. Осуществляли целенаправленно или попутно связь между небольшими гарнизонами. Забирали на точках больных, раненых. Бомбили и обстреливали. Сопровождали или прикрывали, по необходимости, колонны армейской техники. Вооружение «Ми-8» и «Ми-24» было штатным. Пушки авиационные в гондолах, пулеметы курсовые, подвесные системы («блоки») «НУРС», авиационные фугасные осколочные бомбы «ФАБ» весом от 250 до 500 кг, изредка подвешивались «ПТУРСы». Летчики имели автоматы и пистолеты, тем же были вооружены и техники.
В казарме-подвале я обратил внимание на какую-то болезненную сентиментальность этих, постоянно рискующих жизнью людей – почти у каждого изголовья кровати на стене были развешаны семейные фотографии, талисманчики, письма и рисунки детей. Иконки тоже. Видать, не только в окопах нет атеистов!
Меньше других, и это было заметно, летчики разбирались в тонкостях афганской жизни. Им категорически был запрещен выезд в город, по любому поводу. А если уж перепадало такое счастье, то нужно было маскироваться, снимать голубой комбинезон, сетчатые тапочки или черные туфли с дырочками. Особисты постоянно культивировали легенду о том, что «духи» мечтают изловить живого вертолетчика. Впрочем, почему легенда? При отсутствии у моджахедов зачатков ПВО удары с воздуха не уступали по силе и точности артобстрелам из тяжелых орудий, с долговременных позиций. Как с такого «шурави» шкуру не снять?
Меня вывозили раз сорок на выполнение боевых заданий. Я снимал, писал какие-то пресные заметки. Но главное – видел.
Снимки такие: квадратики полей, извилины ручьев и арыков, крыши мазанок. Аэрофотосъемка, в общем. Но порой эти снимки шли в дело. Облет района до удара, после удара, все фиксировал «ФЭД». А видел потому, что летали на малых высотах (не было еще в провинции Кундуз «Стингеров»), видел много чего такого, что лучше бы и не видеть.
Вот на склоне холма распластались четыре афганца. «Ми-24» заходит на них. Люди смешно разбрасывают мешки и ложатся лицом к небу, показывая всем видом, что у них нет оружия. Но что они делают на этом холме? С шипением уходят «НУРСы». Нет, не прицельно. Как повезет.
Вот бреющий полет над кишлаком. А нас уже ждут. На крышах постелены красные паласы. На них лежат женщины и дети. Опять же лицом к родному небу. Но если цель (дом, селение) надо «обработать», то эта демонстрация лояльности и покорности не в счет.
(Задумывался: а если нас под бомбы? Ведь нас никто, с 1945 года, не бомбил. Мы не знали страха перед небом. И ненависти к тем, кто несет с неба смерть, у нас не было. А это, наверное, великая ненависть. У афганцев она была. А летчики, как боги. Они не задумывались, что там было на земле после бомбежки. По крайней мере, я не слышал таких разговоров. И об отказах от выполнения заданий тоже не слышал. Но вот видеть, «изучать» итоги налетов мне приходилось не раз.)
Рассказывали, как будто произошедшую рядом, историю, которую я встречал позже по всему Афгану.
Взяли на борт наводчика-афганца. Должен показать дом, где душманы сидят. Подлетают к кишлаку. Афганец-иуда зашевелился, оживился, тычет пальцем. Его жестами (места для переводчика в кабине не хватило, естественно) спрашивают: мол, здесь? Он радостно кивает. Пошли вниз, на строение – бомбы, потом по второму кругу «НУРСы», из пулеметов добавили. Афганец бьется, кричит. Дали по роже, вытолкали в салон под присмотр техника. По прилете оказалось: это он свой дом увидел и на радостях показал.
