– Стой. Зря это… Не брал я ничего. Не от тебя убежал.
По-прежнему молча – посапывая шумно и играя желваками – человек в форме отпустил Фиму, обеими руками всего обхлопал, брезгливо помял карманы джинсов.
– Не брал, говорю, ничего. Дай выверну карманы.
С улицы в арку заглядывали прохожие. Некоторые замедляли шаг, чтобы разглядеть получше пойманного вора. Фима вывернул карманы.
– Видишь, ничего.
Склонив набок голову, охранник скривился в недоброй усмешке, окатил его презрительным взглядом. Ефим тоже усмехнулся, тем же взглядом ответил. Хотел сказать ему: “Извини, не видать тебе медали”. Охранник отступил на шаг и, размахнувшись, саданул Фиму кулаком в живот.
Екнув, Фима согнулся пополам и сполз вниз по стене. С ужасом почувствовал, как по щекам побежали слезы. “Этого не хватало!” Охранник отвернулся, спокойно достал сигареты, зажигалку. Прикурил, вразвалку пошел к подъезду, в котором только что выловил Фиму, – решил, наверное, обыскать там еще раз, подробней.
Тошнило. В животе лежал увесистый раскаленный булыжник. Почему-то громко гудело в ушах, и слюны во рту было столько, что не успевал глотать. Принялся сплевывать себе под ноги.
Сидя на корточках и дожидаясь, когда отпустит, когда исчезнет каменюка из живота, Фима старательно вытирал слезы, которые никак не хотели униматься. Вроде бы в душе ничего особенного: подумаешь, в пузо получил – а слезы бегут и бегут. “Так тебе. Нашпионился?” Кот, мягко покачивая хвостом, прошествовал через арку на улицу. “Интересно было? Так не насмотрелся, решил исподтишка. Чего нового увидел?” Следом за котом, по-прежнему вразвалку, прошел охранник. На Фиму не взглянул.
Посидев еще немного, Фима поднялся и вышел на улицу. Слезы – досадный триумф физиологии – унялись. Живот при ходьбе побаливал, и тошнота не прошла, но не сидеть же там до утра.
По улице катился все тот же ветреный вечер, вертел свой унылый калейдоскоп из летучего мусора и неприветливых лиц. Как ни уныл этот вечер, как ни прошит сквозной безнадегой, но сейчас предстоящая прогулка домой – возможность послушно превратиться в кусочек его калейдоскопа – показалась Фиме приятной, полной сладкого утешения; и даже ноющая боль в животе неожиданно откликнулась чувством странного, смешанного с отчаянием, удовольствия. “Все ясно наперед. Безнадежно – зато ясно”.
В фонарях, как в перевернутых алюминиевых гнездах, лежали сизоватые яйца ламп, светились еле заметно. На плечах бронзового Пушкина, как огоньки на крыльях самолета, мигали алые кляксы – отблески с неоновой вывески суши-бара, раскинувшегося у него за спиной.
– Ефим! Вот ты где!
Отец – взбудораженный, перепуганный – шаркает по тротуару. В руках пакеты из супермаркета. Цепляет их ногами, отчего идет, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.
– Подожди, сынок!
Фима развернулся, вошел обратно в арку и, быстро пройдя через двор, юркнул в проходняк. “Придется теперь весь квартал обходить. Раньше, чем к пол-одиннадцатого, не дойду. Баба Настя волноваться будет. Пусть он только сунется домой! Достал совсем!”.
Обошлось, домой папаша не явился.
А баба Настя в тот вечер действительно успела поволноваться. В квартире пахло корвалолом. Пришлось наплести ей про встречу с одноклассниками. Мол, те разговорились, кто куда поступает, – вот он и заслушался: говорят, на бюджетное с нормальными знаниями вполне можно поступить, не везде за взятки. Мол, задумался, не попробовать ли куда-нибудь, вдруг получится – не заметил, как время пробежало… Баба Настя, пропустив мимо ушей его байки про институты, молча вынула из шкатулки две тысячные бумажки и велела ему купить мобильник.
Так ни разу и не успела позвонить ему на этот мобильник…
Из ближнего подъезда вышла под ручку пожилая пара – слепой Андрей Петрович с женой. Неторопливо двинулись по двору. Тоже, как Фима когда-то, прогуливаются перед сном.
Поднявшись с лавки, Фима отправился домой.
Квартира, из которой месяц тому назад в торжественном возбуждении уезжал на сборы, встретила его тишиной и знакомым с детства затхлым запахом старых шкафов.
Отличная отправная точка, лучше и быть не может.
Оглядел комнату – книжные полки, ковер на стене, кресло – ни за один предмет не цепляясь взглядом, пробегая торопливо. Не нужно ничего, все внутри. Стены, мебель, даже книги его зачитанные – это лишь декорация. Это может быть любым.
Этого может вообще не быть. Вспомнил, что где-то в тумбочке должно лежать завещание бабы Насти. С ним надо было что-то сделать – папаша однажды промямлил насчет нотариуса.
Поморщился дурацким этим, посторонним мыслям.
Завтра обзвонит ребят. Завтра станет ясно, сколько их осталось, настоящих стяжников.
Помолился и лег спать.
Глава 6
Женя Супрунов взобрался на тополь невдалеке от въезда, навел бинокль на КПП.
Клетушка, залитая светом всех четырех ламп, просматривалась насквозь, как аквариум. Женя спустился через минуту, сказал:
– Я сначала не понял, потом присмотрелся. Там тот дедок, который технику караулил возле часовни. Щеку греет, аж пар валит.
– Какой еще дедок? – удивился Слава Лаполайнен, Лапа.
Лапа был единственный, кому, не удержавшись от запрета, стяжники присвоили-таки прозвище. В силу очевидной затянутости его фамилии, а еще потому, что Станиславов в Стяге было целых пять.
Фима объяснил Лапе, что за дед.
– Может, тихо пройдем? – предложил Витя Кочетков.
– Нет, – сказал Фима. – Прятаться не будем. За своим пришли. Узнаем заодно, вдруг кто в расположениях остался, кроме Антона.
Вороток не понадобился, дверь оказалась не заперта. Вошли трое: Фима, Женя Супрунов и Ким Олейник из “Александра Невского”. Похрапывая рвано, будто азбуку Морзе выводил, старик спал на толстенной стопке из десятка матрасов, которые он перетащил из ротных спален. Вчерашний КПП Владычного Стяга, где дневальным разрешалось две вещи – читать жития святых и делать спортивные упражнения, – успел стать обычной казенной проходной: потертый термос, газета с кроссвордами, хлебные крошки на столе. Пахло рыбными консервами и перегаром. Рации, по которой каждый час дневальные связывались со штабом в Любореченске, не было.
Разбудили. Дед сел, матерясь с перепугу. Опуская ноги на пол, цокнул о плитку нестриженными желтыми своими ногтями. Судорожными движениями, хватая попеременно то одной, то другой рукой, пытался содрать надвинутую на глаза спортивную шапку и только глубже ее натягивал. Ким помог ему снять.
– Что вы тут делаете, дедушка? – спросил Фима.
– Ох ты еханый бабай! – часто моргая, старик оглядел их, узнал Фиму. – О! Так вас же вроде повыгоняли? Вернулись?
– Вернулись.
– Не предупреждали меня, – он опустил задравшуюся майку. – Не предупреждали. И среди ночи опять. Че среди ночи опять, мать вашу так?
– Вы б не матерились. Негоже в ваших-то летах. Так что вы тут делаете?
Старик развел руками:
– Дак я тут в округе много чего сторожу. Все, кому чего посторожить надо, – ко мне. Больше оно и некому, что в Ольховке, что в Костюково. А в “Казачке” я лет десять сторожил, при Борьке еще. Позвали вот. Вы чего по ночам-то шастаете? Не предупреждали, – старик выпятил в задумчивости нижнюю губу, головой тряхнул решительно. – Мне доложить тогда нужно. А как же? Хозяевам доложить, по форме.
Демин вынул телефонный шнур из гнезда. Выглянув наружу, Фима подозвал Затулина:
– Димон, посиди с дедушкой, у тебя хорошо получается.
Дима недовольно скривился, но все же без лишних слов зашел в КПП.
– Из наших сколько человек на территории? – спросил Фима загрустившего старика.
– Ну дак… вроде один… Если не понабежало…
– Антон?
– Я имени не спрашивал.
***
Гавка выбежал из парка, по своему обыкновению оглушительно лая.
Ким шикнул на него, и пес выжидательно умолк. Вся энергия ушла у него в обрубок хвоста, который заметался, как какая-нибудь букашка, накрытая стаканом.
– Хороший Гавка, хороший.
Надели ему веревку на шею, завели на КПП. Он поскулил немного и улегся под турникет.
– Принимай, – сказал Ким Затулину. – Привяжи его тут от греха подальше.
Канистры с бензином, которые незаметно для деда-охранника они просунули через прутья ограды, решили забрать с собой и сложить на дальнем краю парка. Когда возьмут “уазик”, подгонят туда и загрузят спокойно в темноте центральной аллеи.
Бейсбольные биты перехватили посередке, чтобы не зацепить за что-нибудь ненароком. Попрыгали – проверить, не гремит ли у кого что. Нет, все в порядке.
– Телефоны? – напомнил Фима.
Все покивали: выключены. Включенный и переведенный на виброзвонок телефон остался только у самого Фимы – для связи с Затулиным.
Быстрым шагом, на ходу выстраиваясь в колонну по два, двинулись на огоньки корпусов, тлевшие за деревьями. Над головами сомкнулись ветви.
