– Вон, в сейфе связка, на брелоке. Пусть кто-нибудь сбегает в гараж, посмотрит.
Там даже на сигнализацию не поставлено, увидите сами – сигналка над гаражом не горит. Потому как нет там машины, а Гавка норовит туда забраться. Раньше, главное, не лазил, а как пусто стало, облюбовал себе. Всю прошлую ночь ревун срабатывал.
Юрка вынул ключи из сейфа, бросил их над головами. Кто-то поймал, затопал, уже не таясь, по коридору.
– Пока они ходят, давай-ка, мил друг, перетрещим с тобой кой о чем, – сказал он Фиме. – На крыльце вон покурим и перетрещим. Знаю же – куришь.
– Смотри, – сказал Максим. – Трещалку застудишь.
– Вот же упрямые! – Антон хлопнул себя по бедрам. – Ну вот вам крест, – он перекрестился. – Все идемте, все отсюда выйдем на крылечко и спокойно поговорим.
Повисла долгая вязкая пауза. Фима переглянулся с Максимом. Максим смотрел мрачно. “Не стоит с ним ходить”, – говорил этот взгляд.
– В сейфе наручники есть, можете мне нацепить, – сказал Антон. – Что же вы, а? С крыши не побоялись, а тут…
С Антоном по-всякому может выйти, он себе на уме. А только раз уж не придумали с самого начала, как себя с ним вести, повальяжней нужно, с достоинством… иначе – будто и впрямь боимся его… нельзя, чтобы так казалось, никак нельзя.
– Идем, – Фима поднялся с дивана. – Если настаиваешь.
Столпились на крылечке, на расстоянии вытянутой руки от Антона. Внизу, слева и справа от поручней, встали по трое – на всякий случай, если вдруг решит перемахнуть и бежать.
Совсем недавно тут стоял Тихомиров, вколачивал в воздух зычный свой полковничий голос.
Усевшись на верхней ступеньке, Антон пригласил Фиму сесть рядом.
– Жучков я боюсь, – сказал он, вставляя сигарету в рот. – Могли запросто жучков установить – в рацию хотя бы. Здесь оно спокойней.
Предложил остальным закурить. Стяжники отказались.
– Что задумали-то? – уважительно, серьезно спросил Антон. Никто ему не ответил.
– Понимаю, – он затянулся, глядя в ночь сквозь стоящих над ним стяжников.
Совсем другой человек сидел перед ними. Тот, кого они привыкли уважать, кто учил их стоять на ногах, даже когда очень хочется упасть и свернуться калачиком.
Быстрым взглядом окинув стяжников, Фима понял, что отношение их к Антону только что переменилось. Если попрет он сейчас на них, может, никто и не решится его ударить. “Ничего, – подумал Фима. – Меня не усыпишь, Антонушка. Да и Максим не из таких. Говори-говори, послушаем”.
– Кинули вас жестоко, подло. Что тут скажешь… У меня скулы сводило, когда в тот день на вас смотрел. Открыли проект – закрыли проект. Н-да… без креста люди, а крестом прикрываются. Только я вот что вам скажу… Это вы правильно уловили, ни к чему они вам. Нам – ни к чему. Без них управимся. – Он многозначительно замолчал.
Затянулся, дым выпустил столбиком вверх. “Мои ведь совершенно слова”, – насторожился Фима, не понимая, как ему реагировать на это. – Без них.
– Ты что сказать-то хочешь? – бросил Чичибабин.
Антон вздохнул. Будто додумывая что-то, внимательно посмотрел себе под ноги.
Подняв голову, сказал тихо:
– Идите к нам, мужики. Не пожалеете.
Всем своим существом Фима почувствовал, как вздрогнули невидимые ниточки, протянувшись от Антона к стяжникам. Совсем немного слов сказал и пояснять не спешил, прекрасно понимая, что смысл сказанного уловят без всяких его объяснений.
– У нас говорильни не будет. У нас дело будет. Правое дело, большое. Такое, которое все в стране как надо выправит. Вы не цепляйтесь сейчас за обиду свою. И резких движений не делайте. Не тратьте себя понапрасну. А правда, она всегда правильных людей найдет, соберет вместе. “Мои, точь-в-точь мои мысли”, – окончательно растерялся Фима.
– К кому это – “к нам”? – спросил он ледяным тоном, стараясь скрыть свое волнение.
– А вы приходите, посмотрите, обмозгуйте. Неволить никого не будем. Но я уверен: прямая вам дорога… к нам.
– Да кто это – “мы”? – не сдержался Максим, стоявший до сих пор молча.
– Макс, дорогой, наше название ни о чем тебе не скажет. Вы о нас ничего не слышали и слышать не могли. Мы люди не шумные. Но серьезные. И священник нас окормляет, все как положено. А здесь… – он небрежно ткнул сигаретой себе за плечо. – Мы с самого начала знали, что ничего не будет. Наблюдали.
В темноте раздались шаги. Вернулись те, кто ходил в гараж. Один из них сказал:
– Нету “УАЗа”.
Антон остался невозмутим – мол, говорил же. Не стал отвлекаться на мелочи.
Смотрел в упор на Фиму, тяжело смотрел, держал взглядом, не давал и ему отвлечься.
– Прямо сейчас, если хотите, можете выдвигаться. Тут недалеко, в Солнечном. Я позвоню, вас встретят. Ну? Учтите, я больше рискую, открылся перед вами. И вам, Фима, нужно рискнуть сейчас – поверить мне. “УАЗа”, как видите, нет. Я так понимаю, весь ваш план теперь коту под хвост. Ну же, мужики? Решайте.
Стяжники молчали.
Протиснувшись сквозь них, Фима спустился с крыльца, отошел на несколько шагов и остановился. Тишина и хмельной дух сирени. Темное тело парка, перерубленное напополам центральной аллеей. Луна в пригоршне облаков. Боль и смятение. Снова чувствовал себя на краю – самыми носочками держится, еще чуть-чуть – и нужно будет оттолкнуться.
Сел на корточки, нащупал жетон под футболкой. Полчаса назад он был счастлив.
Глава 7
Застыв с метлой в руках посреди двора, Степан Ильич смотрел в распахнутые настежь ворота. Это утро было похоже на молодящуюся старушку: тени деревьев тянулись тонкими морщинками по припудренному обильной степной пылью асфальту, на скатах крыш крикливой косметикой горели малиново-розовые пятна рассвета. Утро, которого он ждал трепетно, на которое трудно настраивал свою томящуюся душу, настало – и оказалось совсем не таким, каким хотелось бы.
Осень. Лживая осень.
Надя позвала его из беседки:
– Папа, ты чего? Иди ко мне.
Он кивнул, но остался на месте. Надя запахнула куртку, поерзала на скамье, устраиваясь поудобней. Сегодня в Солнечный должен вернуться Ефим.
Степан Ильич был один в доме. Ребята-стяжники, которые время от времени съезжались сюда, давно не наведывались. Антон, который был тут за хозяина и который – чего уж – чуть не силком принудил Фиму согласиться, чтобы Степан Ильич остался в Солнечном, не появлялся недели две. Вчера уехали и Ефим с отцом Никифором, окормлявшим Православную Сотню.
Степан Ильич частенько оставался один. Прибирался по дому, поливал сад. Читал духовную литературу – а другой здесь не держали. Дожидался Фиму. А когда Фима приезжал… что ж, когда Фима приезжал, немногое в общем-то менялось – Степан Ильич дожидался, когда сын сможет с ним говорить. Просто говорить. Не отводя мучительно глаз. Не прячась за односложными ответами. Говорить… У него много было припасено для него слов.
Степан Ильич лег вчера пораньше, встал на рассвете и вышел мести двор. Ему нравилось мести двор. Мерно работая метлой, слушая ее однообразный шорох, поглядывая на клубы пыли, золотистыми хвостами и пузырями вспыхивающие в солнечном свете, Степан Ильич мог наслаждаться редкими минутами покоя – хрупкого перемирия с самим собой. Но только он собрался чиркнуть метлой по плитке, в ворота вошла Надя.
– Хорошо, что не спишь, я сомневалась, правильный ли адрес. Привет, пап. Ну не пугайся ты так, ну. Просто навестить тебя приехала.
Он и вправду вдруг как-то весь скукожился, ссутулился. Коротко обнялись, он буркнул:
– Почему не позвонила-то?
Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, услал ее в беседку:
– Иди, вон, посиди… мне тут подмести нужно.
Надя – наверное, поняв его состояние – молча ушла в беседку. “Ничем не успел обидеть?” – подумал он и принялся мести. Не поздоровался даже.
Совсем растерялся.
Впервые за этот год волосы ее не пятнистые и не огненно-рыжие, а природного соломенного цвета.
Включился рекламный экран, распахнув над Солнечным окно в суматошный балаган скидок и бесплатных кредитов. Во двор осыпались чешуйки рассвета – горели здесь и там цветные блики: на пластиковых воротах гаража, на изгибе крана и ободках оцинкованных ведер, на колуне с длинной красной ручкой, клюнувшем в плоское темя березовое полено.
– Пап, да брось ты уже эту метлу! Чисто и так.
Степан Ильич пожал плечами, бросил метлу и прошел к беседке через пятачок молодого низкорослого сада, еще и не прижившегося толком.
– Садись, чего ты, – Надя переложила свою спортивную сумку на другой конец скамьи.
Устроился рядом. Сидели, глядя прямо перед собой.
– Ты еще больше похудел. Кожа да кости.
– Старею. Кто-то в старости пухнет, кто-то… наоборот.
– Боялась не застать. Первым автобусом приехала. А где… все?
– Разъехались. Сегодня вернутся.
– А Ефим?
– И Фима… сегодня приедет.
– Ну, как тут? – она понизила голос. – В секте?
