Так они начнут.
Сладкое чувство единения с товарищами переполняло Фиму. “Боевое братство”, – вертелось у него в голове. Пусть неточно, но другого слова он не смог подобрать.
Да разве в словах дело? Фима знал, что это же самое чувство бережно несет в себе каждый из пятнадцати стяжников, шагающих сейчас навстречу общей судьбе под живым лиственным сводом.
Рядом с Фимой шел кто-то из “Пересвета” – то ли Антон, то ли Максим. Он не стал всматриваться, ни к чему. Самые надежные здесь. Избранные. Кто бы ни шел рядом, на него можно положиться с закрытыми глазами.
Через какое-то время канистры хором забулькали: раскачавшись, бензин стал биться в задраенную горловину. Интересно получилось – то, что хором, одновременно.
Сложили канистры под приметное, с изогнутым стволом, дерево. Дошли до конца аллеи и остановились.
Встали в круг, перекрестились. Вполголоса начали читать “Перед сражением”.
Древесный шепот мягко стекал сверху, смешивался с их голосами. И когда ветерок чуть сильней ворошил ветки, слова молитвы совсем сливались с этим шумом, и в какие-то моменты Фиме казалось – это стяжники, их голоса на самом деле рождают каждый звук в этой ночи: и шорох листьев, и лягушачий квак, и нежные выстрелы сучьев в черной глубине парка под лапами невидимых ежей. И весь этот мир возможен только лишь потому, что они стоят тут в потемках, тихо читая “Перед сражением”. Умолкнут – и мертвая тишина оглушит мир.
– Вооружи мя крепостию и мужеством на одоление врагов наших, и даруй ми умрети с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни во Царствии Твоем.
Фима был счастлив.
Перекрестились снова и вот теперь оглядели друг друга. Глаза соратников, еле различимые во тьме. Каждый всмотрелся в лицо каждому, наслаждаясь мужественным видом тех, кто готов быть оплеван, унижен и уничтожен ради того, чтобы показать всем: и тем, кому не хватает решимости, и тем, кому пока все равно, и тем прежде всего, кому стяжники готовы служить верой и правдой, под чьим началом готовы горы свернуть… О, скоро они явят себя, сотканные из правды и непреклонной воли святые отцы, скоро выйдут к ним из мрака безвременья, в котором ходят петлистыми путями пророков, как в темноте парка потайными своими тропками ходят ночные ежи, всем показать: есть еще на Руси, заблудшей и захламленной, те, кто не сдался, кто сумеет защитить ее, вернуть туда, где ей место, – в храм. Маяк, зажечь для всех маяк…
По трассе медленно тянулся какой-то тягач. Ждали, пока проедет. Ночь была жаркая и сухая, Фима подумал мельком, что, если придется все же поджигать, вспыхнет быстро.
Нигде больше не встретить таких глаз. И никому не почувствовать этого звона, прокалывающего тебя насквозь, вдоль позвоночника. И ты, брат, слышишь его? Мы вместе. Мы первые – но мы не последние. Нет, не последние. Тысячи встанут. Те, которые сдали Россию маммоне, радуясь, что неплохо сторговались, – разве объяснишь им все до конца, пока не посмотрят они в эти глаза, пока не увидят… Да и то… Не поймут ведь, не поймут. Разве пустобрехи московские поняли? И все эти щелкоперы газетные – начитался за эти дни… Дурацкие у них вопросы, смеялся до слез. Кто они, да откуда, да из каких, видите ли, слоев? Сюда бы вас, на эту аллею. Встали бы рядышком, постояли.
Пожалуй, про него одного можно сказать: не было другого пути, сошелся для него клином свет на Владычном Стяге. А остальные?
Ким Олейник – учился в Питере на биофаке. Папа-мама в банке работают, семья не из бедных. Один из преподов намекнул Киму: сессию на “отлично” за просто так не сдашь, нужно бы ручку позолотить. Ким написал заявление и ушел. Молча. Просто тошно стало.
Максим Федичкин – этот совсем из других, граждане щелкоперы, слоев. Максим Федичкин – перворазрядник по боксу. Из такой трущобы пришел, где либо гнуть, либо гнуться. Отец – мелкий жулик, водку паленую развозит. “Шестерит помалеху”,
– Максим говорит. Сам он не захотел по этой тропке – ни вверх, ни вниз. И кулаками махать ради медалек не захотел.
Чичибабин – совсем не крепыш, в рукопашке ему тяжело приходится. Только воли в нем – на роту хватит. Старший брат в семье, два брата-школьника у него, погодки, и сестричка малая совсем. В семье у них все чин-чинарем. Но вне семьи тесно Юрке, душе его тесно. Собственно, как и всем им, здесь собравшимся: слишком они большие, не умещаются в выделенные клеточки.
Демин и Валя Самарин – из ЮФУ, с мехмата. Из любопытства пришли, никогда этого не скрывали. И так же, как он, с первой минуты поняли что к чему. Поняли, ради чего стоит жить.
Валя Миллер и вовсе немец. Вроде бы его-то дело – сторона. Но такого русского по духу поди еще сыщи среди Ивановых-Сидоровых. Что его привело, господа наблюдатели, сможете объяснить? Фима и сам ни разу не говорил с ним об этом. Но видно было по Вале – пришел навсегда. Фима ему первому позвонил, когда начал людей собирать.
Кстати, один только Семен Сорокин – из глубоко верующей семьи. Самый старший из группы, уже в армии отслужил.
– Ну что, идем? – сказал Чичибабин.
И они пошли.
Спит себе Антон, ничего не подозревает. И думать не думал, что скорая встреча им предстоит. Расслабились вы, люди-людишки, рассупонились. Будить вас пришли.
Разделившись на две группы, обогнули с разных сторон открытый участок между парком и корпусами, сошлись за Красным корпусом. Чичибабин кивнул – с его стороны все чисто. Постояли за кустом пронзительно пахнущей сирени. В здании темно и тихо. Фима набрал Димку Затулина:
– Как там у вас?
– Слушай, Александр Павлович тут такую историю рассказал… В общем, у него в деревне дебошир местный батюшку избил… ударил. Представляешь… Тот его образумить пытался – ну и… Разобраться бы.
Фима невольно улыбнулся. Димка, Димка, славный человечек. В такую-то минуту и то не смог удержать в себе возмущения. Кипит, наверное, весь. А дедок, значит, Александр Павлович – солидно.
– Так что там у вас?
– Да спокойно тут, Фима, спокойно.
– Разберемся, конечно, Дим. Ты пока выясни все у Александра Павловича. Мы пошли.
– Бог в помощь!
По одному перебежали к стене. Свет фонарей, горевших по углам здания, под ноги каждому бросил по две тени: слева короткую черную, справа длинную серую. Еще немного постояли: ничего, только комары слетаются на человечинку.
Двое встали “слоном”: один уселся на плечи другому, упер локти и голову в стену.
Третий встал сбоку. Сложил руки в замок и подсадил Фиму, как перышко подбросил.
Фима наступил правой ногой на бедро верхнему, ухватился за его локти. Как учили, стараясь не терять инерции, вставил левую ногу между его плечом и головой и вытолкнул себя вверх. Сплит, тот, что пониже, оказался у Фимы на уровне живота.
Он забросил колено и через мгновение уже стоял на сплите обеими ногами. Второй сплит висел повыше, ступенькой, и Фима, подтянувшись на руках, взобрался на него.
Снова выпрямился – парапет плоской крыши был совсем близко, но, чтобы ухватиться за дальний его край, нужно было подпрыгнуть. “Выдержит ли?” – мелькнуло. Присел и прыгнул, взмахнув руками так, будто плыл брассом. Под ним скрипнуло. Вроде не очень громко. Ухватился. Хорошо ухватился, далеко. Подтянулся, помогая себе носками кроссовок, лег грудью на парапет, развернулся, перебросил ноги. Скатился спиной на крышу, беззвучно смеясь в темноту. Соврал ребятам – сказал, что на прошлых сборах проделывал это упражнение лучше всех в Стяге. Кого-то в прошлом году не было, другие не помнили. А упражнение-то у него совсем не шло, срывался через раз. Получилось – да так легко, играючи.
Перешел на другую сторону крыши, осторожно выглянул. Коротенькая открытая галерея над крыльцом штаба.
Вернулся. Обвязал веревку вокруг трубы воздухозабора, сбросил ее вниз, на сгорбившиеся у стены спины. На крышу взобрался Максим Федичкин.
Еще раз проверили узел, которым крепилась веревка, перекинули ее на другую сторону здания. Теперь первым пошел Максим. Фима встал у края крыши, пропустив веревку у себя за спиной и обмотав вокруг разведенных в стороны рук. Максим встал рядом. Спускаться он будет дюльфером. Пропустил веревку спереди между ног, обернул вокруг правого бедра и забросил за левое плечо. Свесившийся за спиной конец зажал у пояса правой рукой. Не глядя на Фиму и не говоря ни слова, спиной вперед поднялся на парапет. Мелко переступая, достиг самого края, откинулся назад и будто уселся на воздух. Осторожно опустил правую руку, позволив своему весу преодолеть силу трения и увлечь его вниз. Пока Максим спускался, веревка дрожала и ходила ходуном, толкала Фиму в спину словно хамовитый сосед в автобусе и вдруг, когда он ожидал этого меньше всего, успокоилась.
Максим трижды дернул веревку. Фима сбросил ее себе под ноги, переступил, подтянул свободный конец и забросил петлей за спину. Перехватил как нужно и поднялся на парапет, уже понимая, что боится, до колкого мороза в животе – боится. Днем на полосе препятствий, на высоте трех метров, над кучей песка, спускаться дюльфером оказалось намного проще. Стал переступать ногами, подбираясь к краю. Нащупал его носком – вот он. Правую руку с зажатой веревкой согнул, проверил, крепко ли она обхватывает. Выдохнул и, опустив свободный конец к бедру, попробовал откинуться назад. Еще немного, еще… сейчас… Предательское тело отшатнулось, дернулось вперед. Чуть на крышу не свалился. Быстро, чтобы не дать страху овладеть им, откинулся назад, лег на струной натянувшуюся веревку.
