И
началось паломничество в дом Дорониных!
Вся женская половина в доме бросилась повторять рукоделие боярышень, и Дуня придумала
делать из их поделок большие картины. По её просьбе Григорий сделал раму, а к ней клеили
палочки, шишки, мох и новенькие игрушки.
Вскоре горница превратилась в логово сказки, что вызывало некий трепет у всех
присутствующих. Даже бывалые мужи с большим интересом разглядывали маленьких
сказочных героев, пытаясь запомнить всё в деталях, чтобы рассказать своим родным, не
сумевшим попасть в дом Дорониных.
Вскоре в гости пожаловала Евпраксия Елизаровна, повздыхала, разглядывая игрушечных
зверушек, потом чему-то сама себе покивала. Митрополит Филипп лично приходил смотреть
роспись в её доме и высоко оценил талант маленькой художницы. Обещал присмотреть и если
что, то направить. Это успокоило Евпраксию, хотя споры по поводу другой Дуниной росписи
ещё тянулись. И вот, девочка вновь что-то придумала и от придумок её уютнее в доме стало.
Евпраксия Елизаровна ласково укорила Дуняшу, что та более не появлялась у неё. Девочка
опустила голову, но обе прекрасно знали, что маленькая боярышня не могла прийти без
приглашения. И вот она его получила!
Во дворе послышался шум, и тихо проскользнувшая в горницу ключница шепнула боярыне
Милославе, что к ним в гости прибыла игуменья Таисия. Та самая, которую хотели позвать, чтобы противостоять отцу Варфоломею, но Милослава её не одобрила.
— Кто там к тебе? — недовольно спросила Кошкина. Уже второй раз её визит норовят
прервать.
— Игуменья из Серпуховского монастыря.
— Дела какие?
Милослава бросила на боярыню встревоженный взгляд и замотала головой.
— Ладно, задержусь у тебя… послушаем, с чем пожаловала игуменья. Она же из рода
Бутурлиных?
Милослава согласно кивнула, а Кошкина криво улыбнулась. Она хорошо знала эту хваткую
особу ещё в миру.
ГЛАВА 10.
Милослава выбежала на крыльцо, чтобы встретить ещё одну важную гостью. Дворовые при
виде игуменьи бухнулись на колени, а прохожие начали скапливаться у ворот, ожидая
благословения матушки. Слухи о Дорониных с новой силой понеслись по Москве.
Милослава со всем почтением приветствовала настоятельницу монастыря, проводила в дом и
замерла, боясь предложить угощение. Боярыне хватило одного взгляда на игуменью, чтобы
понять, что приехала она неспроста. Во дворе люди завистливо перешептывались, придумывали всякие небылицы, а у Милославы сердце сжималось от тревоги.
Игуменья увидела боярыню Кошкину, ласково улыбнулась ей и приподняла руку.
С неохотой склонила голову боярыня Кошкина перед игуменьей Таисией, а та посмотрела на
неё с ласковой укоризной. В прошлом их семьи сталкивались, и Бутурлины вынуждены были
отъехать под руку тверскому князю, но попытки вернуться не оставляли. Таисия в роли
настоятельницы оказалась неприятным сюрпризом для всех Кошкиных, но до сих пор
Евпраксия Елизаровна с ней не пересекалась.
И всё же Кошкина, не мешкая поклонилась и подставила голову под благословение. Внешне
всё выглядело благостно, но Милослава заметила огонек удовлетворения в глазах игуменьи и
крепко сжатые губы Кошкиной. Сколько бы времени не прошло эти двое остались членами
враждующих семей Кошкиных и Бутурлиных.
Милослава постаралась исправить непочтительность своей гостьи и со всем смирением
приложилась к старческой ручке монахини, следом подошли взволнованные Маша и Дуня.
Игуменья благословила девочек, а Дуняшу даже погладила по плечику.
— Чувствую в отроковице искру божью, — мягко и певуче произнесла она.
Милослава расцвела от похвалы дочери. Она сильно переживала из-за шума, поднятого
отцом Варфоломеем. Евпраксия Елизаровна сказала, что споры в церковной среде
продолжаются по поводу росписи стен в частных домах, но Дуняшу не считают оступившейся.
Более того, сам митрополит похвалил её роспись в доме Кошкиной и выразил надежду, что
талант девочки разовьется и послужит добру. А тут и добрые слова от настоятельницы
прозвучали-пролились на доченьку.
— Ей бы в светлом месте пожить, приобщиться к духовному житию, — певуче продолжила
игуменья и обхватив Дуню за плечики, подтянула к себе.
Благостное настроение Милославы улетучилось. Она слишком долго прожила рядом со
сладкоречивыми изворотливыми приживалками, чтобы за приятными словами не увидеть
вложенный негативный смысл. Боярыню зацепило, что гостья не считает её дом светлым, да и
намёк на духовность…
Настоятельница походя оскорбила хозяйку и всех домочадцев, да дочь потребовала себе! И
ведь умна! Прекрасно понимает, что и как говорит. И осознает, что Милослава не посмеет
возражать, да и чему? Любое несогласие со стороны Милославы будет выглядеть вздорным, но
она всё же попытается.
Милослава открыла рот, чтобы достойно ответить, но игуменья предупреждающе подняла
руку.
— Не каждому дано воспитать дитя с божьей искрой в груди, да и мы не каждому
предлагаем такую честь.
Старая женщина развернула Дуню к себе лицом и по-птичьи склонила голову. Дуняша не
успела скрыть свою настороженность, да ещё в её глазах мелькнуло понимание того, что её
сейчас заберут из дома… и обратно она уже не вернётся, а игуменья вовсе не ласковая бабушка, коей пыталась казаться.
Взгляд монахини похолодел, и она со строгостью посмотрела на Милославу.
— Разбаловала ты своих детей, — жестко произнесла она, но, смягчившись добавила: —
Ничего, в обители мы всё поправим. Жду от тебя телегу с пропитанием и вклад за дочерей.
Милославу бросило в жар.
«Дочерей!»
Обеих девочек хотят забрать!
Игуменья Таисия величаво развернулась и собралась уходить, не удостаивая взглядом
раскорячившуюся в поклоне и одновременно в пригласительном жесте откушать ключницы.
— По какому праву требуешь отроковиц себе? — раздался насмешливый голос Кошкиной и
наваждение непоправимости пропало. Милослава очнулась, сверкнула глазами и загородила
собою дочерей.
— Во благо свой подвиг свершаю, — тихо ответила игуменья, — девочкам нужно духовное
наставление, чтобы дерзость изгнать из их душ.
— Это боярышни, а не смерды! — рявкнула Евпраксия Елизаровна. — Им над людьми
властвовать, а не смиренно плыть по течению.
— Ересь лаешь! — повысила голос игуменья и стукнула по полу посохом.
— Благостными речами покрываешь жажду наживы? Власть княжескую и боярскую ставишь
ниже монастырской? — ничуть не испугавшись, наступала Кошкина.
В горнице повисла тишина. Женщины в напряжении смотрели друг на друга, и нежданная
гостья не выдержала:
— За твои грехи сын твой пострадал! — бросила обвинение игуменья и для убедительности
указала на боярыню скрюченным артритом пальцем.
Видит бог, она не хотела, но ненависть к Кошкиным оказалась сильнее. Из-за них целый род
бежал из Москвы и обрубил будущее молодому поколению. Нет больше силы за Тверью, а
Москва крепчает, но без Бутурлиных!
Из Кошкиной словно стержень вынули, и она осела прямо на пол. Таисия взглянула, поморщилась и резко повторила Милославе:
— Твоих
