В магазине мы почти учинили скандал. Я весь оставшийся день со стыдом и неудовлетворенностью вспоминаю, как прирекались. Думаю, как стоило бы. Чем должна была напугать. Как заставить признать свою вину. Как продавить. Как унизить, в конце концов…
Но в реальности мы просто забросали друг друга обвинениями и разошлись.
Я не чувствую, что отстояла свою дочь. Особенно плохо, когда думаю, что для Айдара это не составила бы никакого труда. Он такого не допустил бы. Так просто женщина не отделалась бы. Пригрозил бы ей чем-то. Взглядом одним распял бы.
Мне вон отлично угрожает. Заберу. Накажу. Спасибо, не на кол посажу…
Не зря ведь мой бывший муж — не косноязычная девочка-швея, а серьезный юрист. Уверена, с ним она вела бы себя иначе. И Сафи иначе себя чувствовала бы.
Победительницей. На стороне сильных. Под сильным же крылом.
Стыдно так…
Прижимаю ее к себе плотнее и продолжаю с чувством читать сказку.
Второй день смиряюсь с истиной, что долго в таком — подвешенном — состоянии мы не провисим. Мне придется начинать говорить с дочкой. Чем раньше — тем лучше.
Айдар не уедет. Буду тянуть — разозлю только сильнее. Но как сказать-то?
Как сказать?
Не знаю…
Заканчиваю чтение, смотрю на спокойное детское лицо. Сафие уснула.
Аллах во многом пожалел меня. Послал нам с Айдаром спокойного, послушного ребенка. Сафи любит сон больше всего на свете. И дневной, и ночной. Утром просыпаться нам сложно, а вот такого, чтобы вечером вредничала — не помню.
Целую ее в ладошку еще раз и поправляю одеяло. Книжка остается под включенным ночником (в последние несколько дней она просит оставлять для нее свет). Говорит, чтобы из-под кровати волчок не высовывался, но мне кажется, так ей просто легче искать тапочки, когда ближе к рассвету она перебирается ко мне под бок. Я не против. Обожаю эти моменты нежности.
Знаю, что ни с кем больше и никогда ни одна женщина не почувствует себя такой нужной, как с рожденным пусть в муках, но в отчаянно сильной любви ребенком.
Я на цыпочках выхожу из детской спальни, оставляя дверь открытой на щелочку.
Дальше — моя каждодневная рутина. Гружу вещи в стиральную машину. Глажу стирку. Уделяю время себе, если есть силы и желание.
Тоже стыдно, но после возвращения в нашу жизнь Айдара этого желания стало значительно больше. Я часто стараюсь критически оценить, как выгляжу. Осматриваю себя со всех сторон, как будто… Как будто могу быть ему нужной. Желанной опять…
Ух… Лучше даже не думать в эту сторону. Мурашки бегут. Тревожно. Страшно.
Мне теперь всегда страшно и непонятно, что будет дальше.
Тщательно проглаживаю блузку, как будто он снова может явиться в ателье, когда слышу вибрацию телефона. К моему счастью, это Лейляша.
Поднимаю трубку, включаю динамик и кладу мобильный на гладильную доску.
— Привет… — В моем голосе сразу и доброжелательность, и неловкость, и извинение. Я обещала набрать подругу еще на прошлой неделе, да все как-то…
Она знает очень мало: что Айдар нас нашел. И что хочет видеться с дочерью. Остальное для подруги в тумане. Не могу сказать, что для меня прямо-таки ясно. Наверное, поэтому и не делилась. Даже это откладывала.
— Ну как ты, Ручеек? Я так волнуюсь…
Вздыхаю, с нажимом проезжаясь утюгом по тонкой ткани.
— Сафику сегодня ручку прищемили… — Знаю, что Лейла спрашивает не об этом, но все равно делюсь.
Подруга цокает языком. Качает головой. Я вздыхаю еще раз…
— А я даже ответить виновнице ничего не смогла. Стыдно так…
Шепчу, чувствуя, что уши загораются. Может Айдар вспоминает? Вряд ли добрым словом.
— Но все хорошо?
— Да. Испугалась просто… И она, и я…
Слышу улыбку.
— Болат вчера вон тоже ка-а-ак грохнулся… Ка-а-ак расплакался… Я-то уже привыкла, знаю его. Громкий он у нас, а Азамат перепугался больше сына. Виновных всё искал… Никак не мог успокоиться…
Мне кажется, Лейла и сама понимает, что разговор свернул немного не туда. Но я — раньше. В груди печет. У детей должны быть папы, который за них любово виновника на тряпки.
Мне просто повезло, что Сафие приняла мой сумбурный рассказ о том, что папу у нас Аллах забрал. Но это не значит, что она в нем не нуждается.
И не значит, что я имею права ее лишать, когда он уже в прямом смысле топчется на пороге.
— Что там он, Айлин? — Лейла спрашивает напрямую, я опять-таки вздыхаю.
Ставлю утюг вертикально, чтобы дырку не пропалить. Беру телефон. Выключаю динамик и подхожу к окну.
Сафи спит. Не подслушает и не сопоставит, но я все равно зачем-то таюсь.
Прижимаюсь лбом к стеклу, смотрю на город. Он не у моих ног, конечно. Я — как и наш этаж — личность посредственная. Не то, что некоторые.
И угораздило же связаться с таким… Влюбиться в такого. Такому отдаться. Такого предать…
— Ничего особенного, Лейл. Как я и думала. Зол до ужаса. Ненавидит меня. Не простил. Сафи хочет… Забрать или видеться.
— Ой, Аллах… — Подруга пугается, качает головой. Мне еще хуже. Она тоже считает, что угроза может быть совершенно серьезной. — Прямо забрать? Так и сказал?
Киваю. Похоже, себе, а не ей.
— Да. У меня с документами проблема… — Замолкаю, а потом думаю: да какой смысл вокруг да около ходить? — Поддельные они. Он сразу сказал, что при надобности сможет доказать. А пока будут разбираться…
Я говорю и ответ напрашивается сам собой: нельзя с ним ругаться. Нельзя в схватку. Он меня размажет до мокрого следа на асфальте. Но как же с ним мириться, если он так сильно ненавидит?
— Ты говорила, что хотела ему про дочку сказать? — вздыхаю.
— Ему не важно, что там я хотела. Почему флешку подсунула. Почему ребенка скрыла. Я мразь для него…
— Не говори так, Ручеек. Ты мать его ребенка. Ты ему такой подарок сделала…
В груди становится тяжело. В глазах собираются слезы. Даже не знаю, откуда так резко. Почему так себя жалко.
Запрокидываю голову. Дышу носом.
Я не рассматривала для себя аборт. Я не такая. Я Сафи любила еще раньше, чем мы ее зачали. Сама бы умерла, но ее родила. И благодарности за это не жду. Но как же тяжело знать, что он видит во мне только плохое. Только черноту, которая живет в каждом. И в нем тоже. Но меня даже вопреки всей черноте тянет. Я даже вопреки мечтаю, что может быть когда-то…
— Не знаю, как Сафичке сказать, Лейляш…
Возвращаю себя из обжигающего холодного океана наших с Айдаром отношений хотя бы на льдинку родительства. Мотаю головой. Опять смотрю вниз в наш двор. Представляю, как неуместно здесь смотрелась бы его новая шикарная машина.
А потом думаю: вот бы Сафичке на такой покататься… Вот бы ей в столице пожить… Вот бы на руки и вжу-у-ух…
— А если он ее против меня настроит? — Спрашиваю шепотом. Надеюсь, даже Аллах не расслышит. А то вдруг решит меня так и наказать?
— Не будет такого, Ручеек. Не будет…
— Он очень злой, Лейла. Очень-очень. Ты не представляешь. Ты глаз его не видела…
Вспоминаю и тру плечи. Я бы в двадцать под таким взглядом расплавилась. И сама толком не знаю, как сейчас устояла.
Лейла подхватывает эстафету тяжелых вздохов. Молчит пару секунд. Колеблется может, не знаю.
— А ты не спорь с ним, Айка… Будь мудрой. — Она замолкает. Может ждет, что я начну прирекаться. Но я не спорить хочу, а найти выход. Пусть мне Лейляша подскажет. — Злится? Пусть злится. Признай вину, даже если не чувствуешь. Не питай его злость. Она сойдет на нет. А любовь вернется. Он на тебя не злился бы, если не любил… Ему было бы всё равно. А раз не всё равно…
— Не думаю… — Улыбаюсь невесело. Теперь не спорит уже Лейла. Так и молчим друг дружке. Подруга просто как бы рядом. Не бросает.
Когда становится прямо-таки неловко из-за затянувшегося молчания, мотаю головой и возвращаюсь к гладильной доске. Беру утюг.
— Так а что там Болатик? Упал? Толкнули, что ли? — меняю тему. Слушаю вроде бы внимательно, а сама в голове так и кручу…
